[Romyel]

Поднимаю просто за ради даты.))


Вспоминая о романе, нельзя не вспомнить о Ватерлоо.
А вспоминая Ватерлоо нельзя не вспомнить последнее каре и Камброна.



И серых шотландцев.



И мы не будем описывать тут Наполеона все остальное.

Вот тут можно найти еще "про ватерлоо"

того же автора

www.g-rava.it/opere/era_napoleonica_eng.htm

запись создана: 05.02.2014 в 15:59

@темы: кирпич, графика

---

[_lumos_]

Люди! Питер! Баррикадники! И им сочувствующие! Завтра, 7 числа, мы-таки собирёмся по случаю ДАТЫ в фандоме
идём в "Африку", встречаемся на техноложке в 6 вечера наверху у эк-в, ждём всех минут 10 и идём в кафе

прошу прощения у модеров, если что не так

запись создана: 03.06.2014 в 21:06

@темы: сообщество

---

[Romyel]

На мой взгляд это тема для дисскусии. или хотя бы обмена мнениями.)

01.06.2014 в 14:41

Пишет  Caensore:

Об образе инспектора в народном творчестве: заметки
Данный пост примечателен тем, что создан с использованием первого неказенного ноутбука. Да, этот пост - продолжение того, что я писал в чате

Прежде всего, я не хочу никого обидеть. Как обычно, в принципе-то. Просто предлагаю порассуждать. Феномен интересный.
Есть инспектор Жавер. Такой, каким написал его Гюго. Личность сложная и неоднозначная.
Именно эта неоднозначность позволяет кинематографу по-разному трактовать его образ. Плачущий здоровяк, мечтающий смыть печать позора. Хитрец и манипулятор. Сухой профессионал. Чичиков. Печальный и замкнутый фанатик. "Голос разума", горящий желанием поставить фингал каждому жителю Франции. Марти-Сью в кожаном плаще.
Совершенно очевидно, что подобное разнообразие трактовок не могло не повлиять на фанфикшн. Каждый автор видит инспектора по-своему, акцентируясь на тех чертах, которые ему ближе/нравятся.
На днях попалось очередное. Отметьте, я не хочу ругать или ругаться. Ни в коем случае. Но просто вслушайтесь:
Инспектор Жавер расстроился, нажрался в хлам, заблевал пол-улицы и принялся приставать к мужикам. Давайте ещё раз вот так: инспектор Жавер расстроился, нажрался в хлам (!), заблевал пол-улицы (!) и принялся приставать (!) к мужикам (!). Если срезюмировать вот так, оно достаточно смешно. По крайней мере, мне.
Признаться, всегда казалось, что тот факт, что инспектор, скажем так, не склонен к обывательским радостям, делает его ещё интереснее. И как-то круче, что ли.
Но речь сейчас не об этом. Мне попадались интересные инспектора. Каждый из которых носил отпечаток личности автора. Говорю очевидное. Так инспектор Жавер в фиках может быть американским детективом с сигарой и виски, проводящим время в сомнительных заведениях. Умудренным жизнью полицейским. Трепетной фиалкой, испытывающей влечение к Вальжану. Бледным офицером, ходящим вытягивая носок. Честным человеком в драных сапогах, который может нажраться в хлам, а потом начать безобразничать.
И при всём при этом нельзя сказать, что последний вариант совсем невхарактерный. Есть в нём что-то.
Что же является "сердцевиной" персонажа? Мы можем лишить его баков и редингота. Уменьшить рост. Дать в руки сигару и бутылку. Запачкать сапоги и оторвать пару пуговиц. Лучше, конечно, этого всего не делать. Но он останется Жавером. Неужели всё дело в чести, этой позабытой ныне штуке?

@темы: кирпич, фильмы, размышления, фики

---

Битва под Парижем.

[Dasha KO]

Фотоотчёт с реконструкции "сражения под Парижем", что проходило в Питере 19-го апреля.

Просто фотографии. Если доберусь до видео - будет и видео. А пока так.

СМОТРЕТЬ ЗДЕСЬ (внизу даже есть кнопка скачать архивом, если кому-то интресно).

@темы: фото, разное

---

Манга "Отверженные", глава 1, часть 2

[tiyoko-chan]

Теперь - новый шрифт.

Книга первая: "Фантина". Глава первая: "Падение". Часть вторая.

@темы: переводы, другие источники, разное, скачать

---

АВАТАРЫ LE MIS

[tarateya]

брать=комментировать

В основном Жавер и Вальжан, немного Козетты, Фантины и Эпонины.

38 штук

@темы: графика, фильм-мюзикл 2012

---

ФБ-2014

[spasibo most]

Дорогой фандом, обратите внимание.

03.05.2014 в 23:19

Пишет  fandom Les Miserables 2014:

fandom Les Miserables 2014: пост набора

Борьба. Мечта. Надежда. Любовь.
Трэш. Угар. Содомия.

Всё не то, чем кажется, и не так, как вы думаете.
Стопятьсот тысяч страниц романа нашего канона родили не только множество экранизаций и мюзикл, но и бессчётное количество поводов для фандомного творчества. Если вам интересно разобраться в схемах парижской канализации и в социально-экономических причинах восстаний XIX века, если вы любите думать, а что же автор оставил за пределами сказанного и "что было бы, если бы", если вы любите крутить модерн!ау и вообще любые ау, если БОЛЬ@БЗСХДНСТ для вас не пустые слова — то добро пожаловать на борт, давайте раскачаем эту лодку!

Коротко о фандоме.

Код для вставки

<a href="http://fk-2014.diary.ru/p197287696.htm"><img src="http://3.firepic.org/3/images/2014-04/17/owif2f79j56h.gif"></a>

(Пишите. Сюда в комменты или туда на умыло. Мы ждём!)

Махать можно ещё вот этими флагами:

Код для вставки

<a href="http://fk-2014.diary.ru/p197287696.htm"><img src="http://funkyimg.com/i/Hc6h.png"></a>

--

Код для вставки

<a href="http://fk-2014.diary.ru/p197287696.htm"><img src="http://funkyimg.com/i/Hc6i.png"></a>

--

Код для вставки

<a href="http://fk-2014.diary.ru/p197287696.htm"><img src="http://funkyimg.com/i/Hc9d.png"></a>

--

Код для вставки

<a href="http://fk-2014.diary.ru/p197287696.htm"><img src="http://s006.radikal.ru/i214/1405/29/ce44e8eb03c2.gif"></a>

Уже играют на похоронах и танцах:

Уже играют на похоронах и танцах:
be my liver - кэп
tindolini - зам

barricade station
elbertina
EnjolrasLM
EponineLM
GrantaireLM
JavertLM
Melody of forest
OxanaKara
snigger trigger
Tiringolwe
Yves_
баки имя для собаки
безумие джека монро
Воробьиная душа
Джайа
жоли весь в пыли
Кайса Фрин
кистепёрыш
маленький мертвый Прувер
Мисси Лейн
Мэй Линн
Нелли Дин
самая быстрая улиточка
сурикат бонапарт
Табакерка_с_Позолотой
хейта
Этельберта
я тиран, не забывайте.

Приём заявок на креатив ведётся здесь

@темы: информация, разное, реклама

---

Картинки от автора манги

[tiyoko-chan]

Внезапно найдено.

Также - лезами от того же автора. Думаю, Анжольраса узнают все. По-моему, он немного отличается от изображения на обложке первого тома.

Есть идеи, кто остальные товарищи? Лично я вижу Легля (справа вверху; неужели наконец будет лысый Легль?!) и Грантера (мрачный брюнет слева от Анжольраса).
Для сравнения - обложка первого тома. Большой размер, поэтому превью.

@темы: графика, рисунки, другие источники, разное

---

Girls love goats

[Михаил Иосифович Жопогнуев]

Навеяно статьёй о домашних животных в Париже начала XIX века, которой поделился Romyel

Перевод прилагается

Курфейрак (слова из мюзикла): Мариус, что с тобой сегодня такое?
Мариус: *вздыхает*
Курфейрак: Ну же, попробуй поговорить с ней. Поговори о... домашних зверюшках, например! Девчонки любят зверюшек. Кстати, ты даже можешь одолжить какую-нибудь у твоих соседей!
Мариус (слова из мюзикла): Меня зовут Мариус Понмерси...

Статья: onedaymore.holdgold.ru/page.php?id=31

---

[Romyel]

У упоротых любителей отверженного старья сегодня большой праздник.
Они нашли новую старую неотсмотренную телеверсию 1971 года выпуска испанского производства. 19 серий.

По этому поводу в дальней комнате лачуги сегодня пьют-веселятся-смотрят.
Мнения будут позже, а пока -

присоединяйтесь!

Это на просмотр онлайн

www.rtve.es/alacarta/videos/los-miserables/mise...

Это - на скачать и радостно заныкать))

yadi.sk/d/7OX7mfYoMj4PK
yadi.sk/d/wqpJ5m8UMj6PP
yadi.sk/d/7nGe_DqlMj8tQ
yadi.sk/d/S_5hQge2Mj9Y9
yadi.sk/d/BnpDZaNGMjAnn
yadi.sk/d/KbnkNDMdMjBFa
yadi.sk/d/I_wOpJ3sMjLYc
yadi.sk/d/WB9nbwUuMjLe8
yadi.sk/d/r9afqW7jMjLmZ
yadi.sk/d/tKvNyKnJMjMiP
yadi.sk/d/FBNOA2wMMjJDd
yadi.sk/d/SKofeWi0MjLrL
yadi.sk/d/XBvt8Q_xMjLz2
yadi.sk/d/potWcbvqMjTRG
yadi.sk/d/X1IK1T5oMjVt5
yadi.sk/d/pEvuWx6gMjVrf
yadi.sk/d/FOf-TkZ4MjYMs
yadi.sk/d/cn-9rcsIMjZCb
yadi.sk/d/uQ_HzM0HMjbBp

@темы: фильмы, скачать

---

[Lazurit]

Название: Птица и рыба
Переводчик: Lazurit
Бета: Чёрный Ватаняр
Оригинал: The Fish and the Bird, madame_le_maire, запрос отправлен
Фандом: Les miserables
Размер: мини, 3266 в оригинале
Пейринг/Персонажи: Жан Вальжан/Жавер
Категория: слэш
Жанр: драма, фентези
Рейтинг: R
Предупреждения: ксенофилия

читать дальше

@темы: переводы, фики

---

[Dasha KO]

Кратко о двух мероприятиях в Питере.

Не знаю, на сколько тут такое актуально постить, но:

1)

2) балет "Пламя Парижа" в Большом театре.

Вообще, как вариант, можно даже фандомом собраться и пойти на первое мероприятие.(я думаю там бесплатно) Ну или на второе. Ну или туда и туда. Мое дело предложить.

@темы: информация, сообщество, рекомендации/чужое, разное, реклама

---

"Отверженные души" - 1958 (экранизация романа Н.В. Гюгоголя)

[Jack Hyde]

Давно стоило копирнуть, да?


Инспектор готовится к аресту Вальжана

Долго подбирался к этому фильму.

Спешу поделиться восторгом.

Всё начинается с вешалки каторги. Иван Иванович спокоен как удав, он уже ничего хорошего от этого мира не ждёт. Мимо него проходит совершенно очаровательный господин с сыном, рассказывающий, как себя вести с копеечками. Ребенку сегодня повезло - папа взял его с собой на работу. Это очень познавательно. Особенно, если папа служит гребцом надсмотрщиком на галерах. И действительно, именно в этот день случается интересное - Иван Иванович спасает какого-то каторжника, предварительно сев ему на голову. Такое не забывается. Во всяком случае, маленький пока-ещё-не-инспектор, несколько молодо выглядящий для своих 16 лет, запоминает это на всю жизнь.
Годы идут. Иван Иванович не меняется. Наконец, он всем надоедает своим пофигизмом, и его отпускают. Размеренным шагом Вальжан доходит до славного города Диня, где совершенно спокойно заявляется в дом к епископу, и с порога бросает ему своё коронное "я бывший каторжник" с интонацией "я ваша тётя из Киева". Естественно, никто ему не верит. А на утро пропадают серебряные приборы и подсвечники во всём Дине.
Годы идут. Иван Иванович не меняется. Только становится мэром. Посчитав, что это как-то слишком жирно, сюжет бросает за ним в погоню инспектора. К сожалению, инспектор Жавер посмотрел на Жана Габена, понял, что такой Вальжан ему не по силам, и от роли отказался. Заменить его вызвался Павел Иванович Чичиков, которого Манилов научил-таки курить. Говорят, всё время съемок настоящий Жавер проболтался где-то с Собакевичем.
Дальнейший сюжет всем известен. Иван Иванович поднимает телегу, Фантину арестовывают за нарушение прав потребителя, инспектор Чичиков пытается уволиться, находится Шанматье.
И вот здесь начинается самое интересное. Даже жаль, что сюжет дальше следует не за Шанматье (а за ним всяко интереснее наблюдать, чем за перманентно уставшим Иваном Ивановичем). Вальжан в очередной раз сообщает, что он тётя из Киева, и ему в очередной раз не верят. Потом, видимо, в зале суда пропадают серебряные чернильницы, и за мэром отправляют инспектора Чичикова.
Тем временем Иван Иванович размеренным шагом возвращается в госпиталь. Там его встречает монашка и уточняет о местонахождении Козетты. И вот тут-то Вальжан впервые демонстрирует нам Габенфейс. Заключается трюк в следующем: нужно одновременно закрыть глаза, поднять брови и поджать губы. Нелишним будет пожать плечами. Возможно, чтобы всё это сработало должным образом, необходимо быть Жаном Габеном.
Иными словами, никакого сожаления Иван Иванович не демонстрирует. Мол, ну не получилось, ну и что с того? Монашка возразить не осмеливается. Возможно, потом, за кадром, она утопилась.
Дальше всё, кажется, идёт прямо по роману. Козетта, совершенно замечательное семейство Тенардье (единственные достойные противники Вальжана), Париж, монастырь, маленький Мариус, отличный Жильнорман.
Годы идут. Иван Иванович не меняется. Козетта и Мариус вырастают. Инспектор Чичиков ищет Вальжана в Люксембургском саду, потому что там светлее. Парижская профессура поднимает революцию, видимо, не дождавшись этого от студентов. Гаврошу исполняется 25. Мариус, услышав, что Эпонина решает умереть, радостно тащит её на баррикаду, которую помогает строить ленивый, непривычный к физической работе инспектор Чичиков. Революционеры замечают это, и привязывают Павла Ивановича к столбу, чтобы он еще чего-нибудь не испортил. Гаврош собирает патроны, но неграмотные солдаты не знают, что ему лет 10-11, и бессовестно его убивают. Чтобы унести ребенка, требуется всего 2 профессора.
Тем временем Иван Иванович размеренным шагом подходит к баррикаде. Профессура откупается от него совершенно бесполезным инспектором Чичиковым. Иван Иванович уводит свою добычу за угол, и разрезает веревку на руках. Такой поворот событий, естественно, удивляет инспектора Чичикова. Вальжан вновь использует Габенфейс, дополнив его словами: "Да Вы вообще редко что-либо понимаете". И удаляется размеренным шагом. Здесь становится по-настоящему жалко Чичикова. Жизнь его к такому не готовила. Павел Иванович убегает и за кадром горько плачет.
Тем временем Иван Иванович размеренным шагом ходит по баррикаде, и ищет Мариуса. Найдя, Вальжан использует его в качестве щита, и ныряет в канализацию. На выходе Ивана Ивановича уже ждёт нервно курящий и окончательно облысевший инспектор Чичиков, который на этот раз позвал подмогу. Вальжана такое количество народу не смущает, и он сразу подходит к инспектору, чтобы заказать такси.
Жильнорман щипает служанок, наши кумовья приносят Мариуса и спешно ретируются. Иван Иванович, имеющий сильное влияние на инспектора Чичикова, требует такси ещё и до своего дома. Мы не виним Павла Ивановича - любой на его месте проявил бы малодушие. Даже канонный инспектор Жавер. Правда, он всё ещё общается с Собакевичем.
У самой двери, в которую Иван Иванович собирался войти размеренным шагом, инспектор Чичиков не выдерживает, и опять-таки задает свой вопрос "почему?". Вальжан снова награждает несчастного Габенфейсом со словами "Мне Вас искренне жаль". Инспектора Чичикова действительно искренне жаль. А Иван Иванович размеренным шагом удаляется домой. Довёл-таки до самоубийства беднягу.
Инспектор Чичиков с потерянным видом идёт к Сене. По пути ему встречается проститутка. В её глазах инспектор читает: "Я ЗНАЮ, что Вы вообще редко что-нибудь понимаете". Инспектор идёт дальше и видит мальчика. Мальчик насмешливо косится на него, потому что тоже знает, что инспектор редко что-нибудь понимает. Даже разбуженный инспектором бомж в курсе. Увидев инспектора, он убегает. Конечно же, чтобы рассказать всему Парижу, что инспектор вообще редко что-нибудь понимает. Не выдержав позора, инспектор Чичиков надевает на себя наручники, делает шаг вперед, и, судя по всему, падает в открытый Тенардье канализационный люк. На секунду кажется, что в люк падает канонный инспектор Жавер.
Идёт время. Иван Иванович не меняется. Козетта и Мариус становятся Мариус и Мариус. Определенно, это была идея господина Жильнормана, который не любит запоминать новые имена. Супруги Маниловы учат Марисусов, как правильно кормить друг друга с ложечки. Тенардье отправляют в Америку.
Идёт время. Иван Иванович надоедает сам себе, и решает умереть от тоски. К нему приходят Мариусы. Иван Иванович долго и путано рассказывает свою биографию, и даже пару раз делает Габенфейс. Зритель до последнего ждёт, что кто-нибудь из Мариусов утопится. Иван Иванович чувствуя, что не оправдал ожиданий зрителя, делает Габенфейс перед зеркалом и умирает.

@темы: юмор, фильмы, фики

---

Ну и я своё принесу, штоле

[блуждающий_биоробот]

Название: Знакомство с родителями
Переводчик: Скрытный козодой
Оригинал: The Problem With Dating a Saint, grlnamedlucifer, разрешение получено
Размер: мини, 1571 слово
Пейринг/Персонажи: Козетта/Эпонина, фоном Жавер/Вальжан, упоминаются Тенардье
Категория: слэш, фемслэш
Жанр: слайс
Рейтинг: G
Краткое содержание: Ей просто нужна пара минут, чтобы отдохнуть от вежливой улыбки, которую она нацепила на весь вечер, а потом можно будет продолжить встречу с идеальным отцом своей идеальной девушки.
Если бы она как следует подумала, она бы вспомнила про второго отца Козетты.
Примечание: модерн!АУ, established relationship, Жавер и Вальжан вместе растят Козетту

Эпонина пока не сбежала. Она считает это своим личным достижением. Не то чтобы великим — программа-минимум на сегодняшний вечер была определена как «не опозорить Козетту побегом при первой же возможности», но тем не менее. Ей даже удалось поддержать небольшую беседу лишь с некоторой долей неловкости, так что пойдёт. Потихоньку, полегоньку, и с надеждой на то, что всё-таки обойдётся без катастрофы.

Когда Козетта заметила, как Эпонина нервничает из-за предстоящей встречи с её родителями, она рассмеялась и заявила, что та зря переживает. Но Козетта не понимала. Козетта была из тех девушек, которых приводят домой к восторгу родителей, немедленно начинающих планировать свадьбу и внуков. Правда, своих родителей Эпонина не подпустила бы к Козетте на пушечный выстрел, даже если бы правоохранительные органы дали ей такую возможность. Но в любом случае, Козетта была прекрасна — хорошенькая, лучшая ученица, в общем, совершенство во всех отношениях.

Эпонина была из тех девчонок, которых приводишь домой, а родители прячут столовое серебро и заводят разговор о милой девушке, живущей по соседству, которая, кажется, одинока. Тот факт, что родители Эпонины — отъявленные мошенники, не был ни для кого секретом, да и сама Эпонина не могла похвастаться кристально чистой репутацией. Она знала, что все ждут, когда же наконец дочка Тенардье покажет своё истинное лицо.

Впрочем, Козетта относилась к ней иначе. Эпонина так и не смогла привыкнуть, что Козетта охотно появлялась с ней в общественных местах и тем более сообщала окружающим, что они встречаются. Теперь вот и родителям.

Справедливости ради, отцы Козетты и сами пока не выгнали Эпонину, так что ещё одно достижение зачтено. Но тем не менее... Месье Фошлеван так вежлив. Эпонина привыкла к вежливости Козетты. Она до сих пор не до конца понимает, почему Козетта так славно себя ведёт (учитывая, что сама Эпонина — не образец учтивости), но привыкла. А отец девушки улыбается и с интересом слушает всё, о чём говорит Эпонина, будь то домашние задания или фильм, на который они с Козеттой ходили пару дней назад. Она и так переживает, как бы не ляпнуть чего лишнего, не испортить всё и не расстроить Козетту, а теперь начинает опасаться расстроить и его тоже, потому что он явно слишком высокого мнения об Эпонине. Она не сомневается, что все рассказы Козетты о ней пропущены через глянцево-розовый фильтр и что она не сможет соответствовать сложившимся ожиданиям.

Ей нужно на свежий воздух.

Так она и говорит Козетте, прихватив свою газировку и направляясь к двери. Ей просто нужна пара минут, чтобы отдохнуть от вежливой улыбки, которую она нацепила на весь вечер, а потом можно будет продолжить встречу с идеальным отцом своей идеальной девушки.
Если бы она как следует подумала, она бы вспомнила про второго отца Козетты.

Месье Жавер оглядывается на звук открывающейся двери. Ах да. Несколько минут назад он тоже сказал что-то про воздух. Чёрт, Эпонина, думает она, глупо себя чувствуя, вот откуда ты и позаимствовала идею. Он сидит на крыльце, курит и теперь смотрит на сигарету так, будто не уверен, должен ли потушить её, раз здесь Эпонина. Она подавляет глупый порыв стрельнуть у него другую — коп, Эпонина, чёрт возьми, и отец Козетты. Вместо этого она вежливо улыбается, садится рядом на крыльцо и напоминает себе, что если развернётся и зайдёт в дом сразу после того, как вышла, будет выглядеть полной дурой.

Несколько неловких минут она прихлёбывает газировку, он затягивается сигаретой, и оба старательно разглядывают ступеньки.

— Знаешь, я арестовал твоего отца.

Эпонина не думала, что можно нарушить неловкое молчание, только повысив этим градус неловкости, но, по всей видимости, она ошибалась.

— Ага, — говорит наконец, поскольку он, похоже, ждёт ответа, — я помню.

Она лучше помнит женщину, появившуюся, чтобы отвести Эпонину в её чудесный новый приют, чем копа, который перед этим арестовал её отца, но в памяти всплывает смутная картинка: мать выкрикивает оскорбления в лицо кому-то, вполне подходящему под описание Жавера.

Он снова затягивается, потом говорит непринуждённо:

— Знаешь поговорку: «Яблоко от яблони недалеко падает»?

Ох. Эпонина вздыхает. Конечно, всё шло слишком хорошо, чтобы быть правдой. Пока месье Фошлеван просто поражал учтивостью, месье Жавер не уделил ей даже улыбки, так почему она не заметила эту игру в хорошего и плохого полицейского? Наивная дурочка, ругает себя Эпонина. Ясное дело, один старательно изображает радушие ради доченьки, а другой проследит за тем, чтобы больше они не видели эту жертву ювеналки, совершенно не подходящую Козетте.

Ну, их сложно винить, думает Эпонина. В конце концов, она действительно не заслуживает Козетты. Да никто не заслуживает, и она в особенности. Козетта — просто ангел. Безупречная репутация, ни одного замечания в школе, никого никогда не обделит улыбкой. Чёрт, да она возглавляет кружок изучения Библии, во имя всего святого. Встречаться с Эпониной — самое бунтарское, на что когда-либо решалась Козетта. В чём, собственно, и проблема.

— Послушайте, — она принимает оборонительную позицию. — Я знаю, что у меня дерьмовое прошлое, дерьмовая семья и вообще дерьмовая репутация, понятно? Не стоит читать мне нотации про то, какое дурное влияние я оказываю на Козетту, я и так это знаю. Козетта, по сути, святая, и кто-то вроде меня — последнее, что ей нужно. Но я люблю вашу дочь, месье, и по какой-то странной причине это взаимно. Так что пока она сама не поймёт, что без меня ей куда лучше, и не найдёт того, кто её действительно заслуживает, я не собираюсь...

Голос Эпонины стихает, когда она замечает, что месье Жавер изумлённо смотрит на неё, будто не понимая, почему она вдруг разразилась такой тирадой.

— Вы... сказали, что яблоко с яблони недалеко падает, — напоминает она. — Я подумала, ну, знаете, вы намекали, что я такая же, как мои родители, и...

— Ещё чего! — перебивает он. — Твой отец был подонком, которого следовало посадить уже за десять лет до того, как мы нашли улики хотя бы для половины его делишек, а мать... — он обрывает себя, вспомнив, с кем разговаривает. Эпонина сдерживает смех, ей не жалко. Её родители — мерзавцы, по которым тюрьма плачет. Ну да, она в курсе. Месье Жавер смущённо откашливается.

— Я просто хотел сказать, пока ты не произнесла ту маленькую пламенную речь, что так считают некоторые люди. Но если тебя это немного успокоит, здесь об этом не стоит волноваться. Жан точно не в их числе, — очевидно, он имеет в виду месье Фошлевана. — Ну и я тоже, учитывая, что не понаслышке знаю о борьбе с тёмным происхождением.

— А что, — с сарказмом спрашивает она, не позволяя себе купиться, — ваш отец тоже был сволочью и мошенником, а вы всё равно стали копом?

— Ну, в общем, да.

Теперь очередь Эпонины изумляться. Она не ожидала такого ответа.

— Вы вряд ли первый человек в мире, мадемуазель Тенардье, кому приходится выбиваться из грязи, — говорит он резко. — И уж точно не первый, кому довелось... принимать решения сомнительного характера. Впрочем, — он ухмыляется, — если ты позаботишься о том, чтобы мне не пришлось арестовывать девушку своей дочери, так, вероятно, будет лучше для всех заинтересованных лиц.

Эпонина не может не усмехнуться в ответ.

— По словам моей дочери, — продолжает он уже более серьёзным тоном, — у меня пока нет никаких причин для беспокойства, а уж она знает тебя лучше, чем я. Да, твоя репутация говорит об обратном, но я недавно усвоил, что начатая однажды дорога — не приговор. Можно сойти с неё и выбрать другую. По всей видимости, люди меняются.

Эпонина замечает, что последнюю фразу он произносит так, будто это отголосок давнего спора.

— В самом деле? — откликается она. — И кто вас этому научил?

У неё есть предчувствие, что она уже знает ответ.

В подтверждение этого он оглядывается на дом, а потом снова смотрит на неё с чем-то, отдалённо напоминающим улыбку.

— Не ты одна здесь любишь святого.

Эпонина улыбается. Паника покидает её, уступая место обычному волнению из-за знакомства с родителями, и с этим вполне можно справиться. По крайней мере, один из отцов Козетты знает, на что идёт, так что одним поводом для беспокойства меньше. Ну а с остальным она как-нибудь разберётся. Ради Козетты.

— Между прочим, — говорит она наконец, желая покончить с минутой неловких откровений, — помните тот случай с коровой на заднем сиденье машины судьи? Я здесь ни при чём.

Она притворяется, что не слышит смех, который он пытается выдать за кашель.

Страх того, что она не заслуживает Козетты, не испарился волшебным образом, но по крайней мере, сегодня сделаны первые шаги по дороге к взаимопониманию.

+

Название: Что-то человеческое
Автор: Скрытный козодой
Размер: мини, 2138 слов
Фэндом: Les Miserables
Пейринг/Персонажи: вальвер (Мадлен-эра)
Категория: слэш
Жанр: недоангст
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: воображаемая смерть персонажа
я не смогла убить инспектора и скатилась в аняня
и вообще всё печально
Краткое содержание: Вальжану не даёт покоя показная безукоризненность инспектора.

на вальвер-сообществе

@темы: переводы, фики

---

ЗФБ по мелочи)

[Этельберта]

Название:
Автор:  Этельберта
Бета:  Скрытный козодой
Размер: драббл, 539 слов
Пейринг/Персонажи: Курфейрак
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: R
Предупреждения: расчленёнка
Краткое содержание: Курфейрак очень любит играть

Убивать людей весело! Это как . Как несколько любимых игр его друзей. Начинает всегда Анжольрас, и это справедливо — он же лидер. Он любит психологические игры, но не любит девушек, и Курфейрак не делится с ним своим вариантом. Но сам он всегда превращается в Анжольраса, когда только заходит в клуб и изучает девушек: кому нужна лесть, кому остроумие, а кому загадочность с легким налетом байронизма. Затем приходит черед "Займи стул" — игры Баореля, только роль стула выполняет выбранная девушка. Легль терпеть не может эту игру: он постоянно спотыкается о стул, или промахивается мимо него, или сталкивается с соперником. Поэтому воображаемый Легль отказывается играть и предпочитает подходить к одиноким: и внимания меньше привлекает, и заинтересовывать легче. Анжольрас и Баорель в голове Курфейрака постоянно возмущаются из-за этого: один утверждает, что тогда психология совсем не нужна, а второму скучно играть без соперников. Затем включается Фейи со своими "Почти-городами": по переделанным правилам всегда нужно отвечать на последнее слово, сказанное девушкой, чтобы она видела, что ты ее слушаешь. Это скучно: Курфейрак знает слишком много слов и не стесняется их произносить, он не может проиграть в эту игру в принципе, но Фейи и девушкам нравится. Ради них Курфейрак почти полностью уступает свое сознание Фейи, а сам отдается любимому развлечению Грантера, который готов играть во что угодно, лишь бы выпивки было побольше. Следующий на очереди – Жоли с игрой в докторов. Девушки тоже любят эту игру. Во всяком случае, они всегда соглашаются проверить горло и прослушать легкие, спрятавшись за углом какого-нибудь здания от случайных прохожих — ведь доктор обязан соблюдать врачебную тайну.

Когда девушка лежит неподвижно, приходит время Комбефера. В детстве он обожал конструкторы, за что Курфейрак его почти ненавидел. Теперь Комбефер редко играет в них, но Курфейрак наконец понял всю их прелесть. Он аккуратно раскладывает внутренности девушки на ее груди, соединяя их в причудливые узоры. Сердце можно положить рядом с печенью и прижать друг к другу. У них не совпадают края, и в проемы приходится класть часть кишок. Но так даже лучше, потому что свернутые кишки портят всю картину, а развернутые получаются слишком длинными. Правда, иногда Курфейрак специально оставляет пустоту и заливает туда кровь — получается , а свернутые в спираль кишки играют роль лепнины по краям. Но он редко так делает: слишком сложная композиция, которую приходится оборачивать еще волосами, чтобы кровь не протекала. А Курфейрак не любит стричь волосы девушкам: у него никогда не получается сделать ровно. Зато иногда, когда достаточно времени, он вырезает желчный пузырь. Это кропотливая и скрупулезная работа, и надо успеть его перевязать, прежде чем вытечет вся желчь, но если удается это сделать, то разложенные внутренности становятся похожи на клубничный пирог с долькой киви наверху.

Время Прувера наступает в самом конце. Он любит добрые игры, где невозможно выиграть: «Крокодил», сочинение стишков на выбранную тему и еще какая-то безобидная чепуха, в которую хорошо играть с пьяными друзьями. Когда картина на груди девушки полностью готова, Курфейрак обязательно посвящает ей небольшое стихотворение, составленное из заранее загаданных — еще в клубе — слов. На следующий день он читает эти стихи Пруверу, и если другу не нравится, то Курфейрак приходит на могилу — он никогда не теряет своих девушек после первого раза — и придумывает новые. В первые несколько раз Прувер ласково улыбался и говорил, что это просто набор слов, но теперь он признает, что у Курфейрака есть поэтический дар. И Курфейрак не собирается его забрасывать.


Название: Потерянный Рай
Автор:  Этельберта
Бета:  Джайа
Размер: мини, 1346 слов
Пейринг/Персонажи: Гаврош
Категория: джен
Жанр: AU, ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: по заявке с инсайда, АУ про взрослого Гавроша, который пережил баррикаду
Примечание/Предупреждения: смерть персонажа

У каждого свой Рай.

Рай Гавроша похож на Венсенский Лес, каким он бывает в теплые июньские дни: когда на небе нет ни облачка, когда несколько дней назад прошли последние майские грозы, и земля уже успела высохнуть и согреться, но все еще дышит свежестью; когда на волю пробиваются первые травинки, такие чистые и ярко-зеленые, что кажется, будто откусишь стебель — и потечет сок, и приходится сдерживаться, чтобы не сорвать их; когда солнце светит ласково, и можно подставить лицо под его лучи и не зажмуриваться.

Гаврош любил такие дни. Он часто забирался вглубь леса, куда почти не заходили посетители, валялся на траве, смотрел сквозь сорванный листок на зеленоватое солнце, слушал негромкое журчание воды. Лес был его Раем, в который он попадал каждый год... все двенадцать лет, которые он прожил.

Каждый следующий июнь он вспоминал зимние вечера 27-го в «Мюзене», когда среди Друзей азбуки еще не было Баореля, когда Анжольрас еще стеснялся выступать перед плохо знакомыми людьми и не успел познакомиться с Фейи, когда Жоли еще не наткнулся недалеко от своего дома на Легля (который забыл ключ от дома и адрес подруги, куда ушла его возлюбленная, и замерзал на морозе). Той холодной зимой независимые гамены сбивались в тесные кучки, чтобы было хоть немного теплее, и сидели под мостами, тесно прижавшись друг к другу. В таком состоянии их и нашел Комбефер, заметивший, что мальчишки ведут себя слишком непривычно. Он привел их в «Мюзен», где долго рассказывал о сохранении энергии, о мальчике, который замерз насмерть, о каких-то греках, которые что-то знали об этом. Гаврош сначала слушал с интересом, но потом догадался спросить, в каком департаменте живут греки, и, узнав, что они вообще из другой страны, презрительно отвернулся — что эти нефранцузы могут знать о Франции, а тем более о Париже? Комбефер растерялся, оглянулся на засмеявшихся друзей и внезапно предложил гаменам научить их читать и писать. Они согласились: кто-то из-за теплого кафе, кто-то из-за еды, которую Грантер заказывал как закуску к своему вину, но никогда не ел, а Гаврош ради историй Комбефера и Анжольраса о прекрасном будущем и Рае на земле. Тогда он больше всего боялся, что с Раем что-нибудь случится, и, когда он умрет, он попадет в какое-нибудь другое место, совсем не похожее на его Лес. Комбефер смеялся и говорил, что Рай вечен, и ничто не способно его разрушить.

Он ошибался. Хватило всего одной ночи, чтобы Рай перестал существовать. Гаврош не видел этого момента — просто не мог видеть — и не знал, когда все изменилось: возможно, когда Комбефер не успел обменять Жана на пленного жандарма, или когда неизвестный юноша закрыл Мариуса от пули, или когда у самого Гавроша закружилась голова и он подумал, что может взлететь, только внезапно подогнулись колени, и вдалеке раздался отчаянный крик Курфейрака. Гаврош не знал, когда исчез Рай, но, когда он открыл глаза, он уже знал, что не сможет любить лес по-прежнему.

К кафе он пришел только на третий день. Там уже было чисто — никаких следов баррикады или пятен крови на земле, о восстании говорила только отсутствовавшая дверь кафе и пустое помещение без столов и стульев.
— Мы отомстим за них! — громко выкрикнул его младший найденыш, Ури, вскидывая сжатую в кулак руку, но Мишу тут же зажал ему рот грязной ладошкой и настороженно оглянулся по сторонам.

Они отомстили.

В апреле 1834 Гаврош одним из первых узнал о демонстрации рабочих в Лионе. Мальчишка, на ходу крикнувший эту новость, успел также сообщить, что он спешит к мсье Арману Марра, главному редактору «Трибюн», который неплохо платит за важные известия. Гаврош бросился за ним: не из-за монетки в пару су, а потому что о мсье Марра, участнике Июльской революции, он слышал еще от Анжольраса и знал, что «Трибюн» несколько раз предоставляла свою типографию для печати листовок. Главный редактор не подвел и на этот раз: выслушав новости, он приказал запрягать свою карету, и через несколько минут уже направлялся в Лион, сам управляя лошадьми. Гаврош, Мишу и Ури примостились на заднике. Они приехали слишком поздно, когда центр города уже был перекрыт воинскими частями, и им пришлось остаться на окраине. Ночью Гаврош предложил совершить вылазку в город, передать рабочим план наступления на телеграф, который можно было захватить только одновременно с двух сторон. Ему пытались запретить — говорили, что военные убивают даже детей, что они взрывают дома, что в центре города горят костры, через которые невозможно пробраться, Ури рыдал, что не хочет, чтобы Гаврош снова погиб. Положение спас Мишу, отвлекший внимание своим предложением сходить на другие окраины города, а Гаврош тем временем успел сбежать. В этот раз он был умнее и уже не пел, а молча залезал на крыши, уже не выпрямлялся в полный рост, а продвигался ползком, уже не смеялся в лицо солдатам, а прятался от дозорных за трубами. План «предместников» был одобрен, а Гаврошу, которого знали обе восставшие стороны, дали мушкет и поручили идти в первых рядах. Телеграф захватили меньше, чем за два часа: две группы ткачей, к которым ходил Мишу, отвлекли на себя внимание, позволяя остальным застать связистов врасплох. Восставшие ликовали: теперь лионский гарнизон не мог попросить помощи у столицы, зато мсье Марра связался с Кавиньяком, и в Париже пообещали поддержать революцию. Гавроша называли героем, качали на руках и даже отдали половину захваченных в типографии пуль, взяв обещание, что он будет расходовать их более экономно. Гаврош улыбался, принимал поздравления, распевал Марсельезу, но обещание не дал — жандармы разрушили все, что у него было, и он не собирался их щадить. По этой же причине он отказался отправиться в близлежащие деревни для агитации крестьян, хотя и сам прекрасно понимал, что ребенок вызовет в сельчанах большее участие, чем рабочие. Вместо него за город отправились его приемыши, а сам Гаврош возглавил налет лионских мальчишек на холм Фурвье. Военные, у которых были пушки и винтовки, отказались стрелять в безоружных, как они полагали, детей даже поверх голов, позволив им подобраться на расстояние мушкетного выстрела. Когда войска поняли, что мальчики не так безобидны, как кажется, было уже поздно. При захвате холма погибла почти треть лионских беспризорников, но выжившие смогли установить свое знамя, ярко-красное от крови несшего его мальчишки, а Гаврош лично убил капитана, командовавшего обороной. Глядя на развороченное лицо военного, он вспомнил аккуратную дырочку в своем плече и подумал, что ему стоит повысить меткость стрельбы.

На следующий день Гаврошу и остальным восставшим пришлось снова вернуться на холм: генерал Эймар пустил в ход артиллерию и претворил в жизнь свое обещание утопить бунт в крови. В плен попали мсье Марра и Шарль Лагранж, общепризнанный лидер восстания, которые отказались отступать. Гаврош хотел остаться с ними, но его оглушил успевший вернуться Мишу.

— Ты смог бы убить не более двух человек, — рассудительным тоном заявил девятилетний найденыш, когда Гаврош очнулся и узнал, что большинство восставших убито, а остальные захвачены в плен. — А так ты остался в живых, и отомстишь всем.

Вернувшись в Париж, они смогли установить связь с мсье Марра, связаться с английскими друзьями Кавеньяка и устроить двадцати восьми пленникам побег за границу.

С тех пор прошло четырнадцать лет. Гаврош и его приемыши успели поучаствовать в «Обществе времен года», в котором Гаврош был «весной» — одним из шестнадцати руководителей Общества, а Мишу — его «июлем», его ангелом Милосердия, единственным, к чьим просьбам Гаврош прислушивался хоть иногда. После разгрома Общества они убегали по парижским переулкам, и во время погони был тяжело ранен Ури. Им пришлось спуститься в канализацию, где через два дня у Ури началась гангрена, и Гаврош убил его собственной рукой, понимая, что невозможность позвать врача и даже просто выйти на улицу за водой, только продлит страдания его приемного сына.

— Мы обязательно вернемся за тобой и похороним, как следует, — пообещал Мишу, закрывая глаза брата, но Париж был наводнен воинскими частями и, когда они смогли вернуться через две недели, от Ури уже не осталось и следа.

В сентябре 1845 Мишу сказал, что неурожаи вызовут волнения, и оказался прав. В августе 1847 уже никто не сомневался в близости революции, и Гавроша все чаще стала посещать мысль, что это будет его последним восстанием. Несколько месяцев назад ему исполнилось двадцать семь лет, он был одним из самых известных революционеров в Париже. Его уважали рабочие и опасались жандармы. Его называли непримиримым врагом монархии, верным сыном Республики, Ангелом Смерти. За глаза о нем говорили, что он приносит кровавые жертвы теням из своего прошлого, а в глаза восхищались его преданностью друзьям, за которых он все продолжает мстить. Гаврош только усмехался. Да он мстил, но мстил он за свой потерянный Рай.

@темы: фики

---

давно ничего сюда не вкладывала)

[настоящий дунадан с батареей]

Название: Адвокат с оторванным рукавом
Автор:  Джайа
Размер: миди, 5162 слова
Пейринг/Персонажи: Мариус, Друзья азбуки
Категория: джен
Жанр: хоррор, драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: модерн!ау
Краткое содержание: своего рода ретеллинг сказки «Певец с оторванными ушами».

Помимо любимой жены и любимой работы у Мариуса Понмерси было любимое хобби. С самого детства его интересовали революции, которыми была так богата история Франции. В детстве это были просто занятные рассказы, люди в париках и хорошие оценки по истории, но со временем история становилась чем-то большим, чем смешные парики и на высший балл написанные тесты, большим, чем прах и пыль прошлого, чем мох на старых камнях стен, она оказывалась наполненной событиями, а события двигали люди, эти люди чем старше становился Мариус, тем отчетливей обретали черты, в конце концов они иногда стали ему сниться — отдельные периоды истории, люди внутри, как в огромном доме без фасада. В таких снах Мариус не слышал голосов или каких-то иных звуков, но отчётливо видел лица людей. Жена иногда беспокоилась, говорила, что яркие подробные сны — явный признак, что Мариус перетрудился на работе. Но Мариус не соглашался с ней — успокаивал, нежно целовал в висок со словами: «Я просто на ночь читаю книги с яркими красивыми иллюстрациями». Однако ещё через некоторое время, прочитав случайно в романе одного английского писателя о человеке с яркими видениями, связанными с историей, который умер от опухоли мозга, тайком от жены сходил и проверился, но нет, тревога оказалась напрасной.
Каждый день, хотя бы час, хотя бы полчаса Мариус уделял своему увлечению: он общался на форумах, переписывался с другими любителями французской истории, иногда ходил на офф-лайн встречи, но обычно на них не хватало времени – всё-таки жена, дети, работа.
Впрочем, Интернет был просто спасением для него, потому что ни Козетта, ни дети, ни друзья, ни родственники не разделяли его увлечения.
Хватило года, чтобы он стал своего рода авторитетом на паре крупных форумов. На него ссылались, аргументируя свою позицию в споре, к нему обращались, чтобы уточнить какие-то детали, его дружбы (пусть всего лишь сетевой) настойчиво добивались. Мариуса всё это немного тяготило, но он всегда соглашался помочь и никогда никому не грубил, даже если собеседник был не из приятных. Козетту это даже злило немного, и она советовала давать опор сетевым хамам, но Мариус не хотел.
Он не слишком удивился, когда однажды, в ранних летних сумерках к нему явился этот мальчишка и поинтересовался, не согласится ли господин Понмерси прочесть публичную лекцию.
В тот вечер они с Козеттой возвращались откуда-то и решили пройтись пешком — очень уж хорошо было на улице. Они говорили о какой-то ерунде и шутили в то же время, что о глупостях щебечут влюблённые на первых свиданиях, а не муж и жена, прожившие вместе уже почти шесть лет.
И когда они уже свернули на свою улицу, к Мариусу кинулся этот мальчишка — обычный, каких полно летом на улицах: взъерошенный, чумазый, в майке с каким-то супер-героем, в шортах и кроссовках.
Кажется, только что он гнал куда-то на своём самокате — и вот уже катит к незнакомой паре. Чтобы спросить:
— Это вы — господин Понмерси?
— Ты потерялся, малыш? — немедленно забеспокоилась Козетта. Она всегда очень боялась, что Жорж или Жанна потеряются, и прогулки всей семьёй потому часто превращались в настоящее мучение.
— Нет. — Мальчишка спрыгнул с самоката. — Мне нужен господин Понмерси. Это же вы? Я видел фотографию.
— Да, меня зовут Мариус Понмерси, — согласился Мариус.
— Меня попросили передать записку.
Козетта нахмурилась и спросила с подозрением:
— Кто попросил?
— Друзья. Они студенты, любят историю. Они читали ваши статьи.
Мариус покачал головой:
— Какие там статьи…
— Им очень понравилось. Они просили передать. — Он почесал кончик носа. — Но если хотите знать, там про лекцию
Мариус посмотрел на свёрнутый вчетверо листок — обычная бумага в клеточку, ничего опасного. Но Козетта продолжала хмуриться.
— А почему, — поинтересовался Мариус, — они мне не написали на форуме?
Мальчишка ухмыльнулся и пнул колесо самоката:
— Тут такое дело, понимаете, господин Понмерси, они не хотели писать. Они хотели, чтобы вы так записку получили. Это вроде игры для них.
— Игры?
Мариус знал, что среди молодёжи хватает тех, кто не просто интересуется историей, а занимается воссозданием одежды, предметов интерьера, кто разыгрывает какие-то события. На форуме такие тоже встречались, хотя писали что-то своё они редко, обычно только вопросы задавали.
— Ага. Ну и так веселей. Найти меня, написать письмо, найти вас… Хотя это было легко.
— Почему это? — нервно спросила Козетта. Мальчишка фыркнул так высокомерно, словно она у него спросила, какого цвета небо ясным днём.
— Господин Понмерси писал в этом… в фейсбуке, в каких кафе любит бывать и где обычно гуляет. Так что легко.
Козетта бросила на Мариуса разгневанный взгляд: она просила его не сообщать о себе в сети слишком много личной информации. Но он же не домашний адрес написал, в самом деле!
Мариус снова посмотрел на листок, который мальчишка вновь протянул ему:
— Ну?
— А о чём будет лекция?
— Об Июньском восстании 1832 года! — бодро отрапортовал тот.
— О. — Мариус растерялся: с одной стороны, Козетте всё это явно не нравилось, а конфлитов с женой ему не хотелось, с другой, Июньское восстание было его любимой темой! О нём он мог говорить бесконечно — и, что уж тут, именно о нём ему чаще всего снились самые красочные, самые детальные сны.
Козетта словно прочла его мысли и, вздохнув, нежно коснулась руки. И Мариус торопливо схватил свёрнутый вчертверо листок.
— Там адрес, время. И тема. Если вам не подойдёт… значит, не судьба!
С этими словами мальчишка вспрыгнул на свой самокат и умчался прочь, умело лавируя между недовольными пешеходами.
И хотя свободного времени у Мариуса было не так много, именно тот вечер, на который хотели назначить лекцию неизвестные энтузиасты, оказался свободным.
Мариус готовился к лекции — первой офф-лайн лекции на историческую тему! — не просто добросовестно, а со всей страстью. Он мало того, что задействовал весь свой архив о ситуации, которая привела к июню 1832, а также о самом таком скоротечном и трагичном событии, о людях, в нём принявших участия — калейдоском безвременно оборванных судеб, кровавая каша, на первый поверхностный взгляд, так ещё и собственные переживания, эмоции Мариус добавил. Он каждый шаг, каждый промах, каждое предательство выписал. И везде прибавлял: «А теперь представим», или «Как я вижу», или «Живо себе воображаю, что…» — так, по его мнению, было наглядней и доходчивей, а ещё так любой слушатель невольно и сам вообразит, что нужно, и поставит себя на место участников.

Вечер для лекции выдался славный: нежаркий, свежий. Большую часть пути Мариус проехал на метро, а потом шёл ещё с полчаса пешком, наслаждаясь вечерней прохладой. Когда он уже почти пришёл, у него вдруг возникло чувство, что за ним следят: какая-то тень мелькнула между домами и скрылась. Но Мариус быстро забыл об этой тени.
Кафе отыскалось легко, и Мариус, отправив смс Козетте, что добрался благополучно, зашёл внутрь, немного помешкав на пороге, по какой-то смешной причине — ему показалось, что кафе не работает: изнутри не доносилось ни звука. Но едва Мариус заколебался, как дверь вдруг распахнулась и на пороге появился невысокий тощий парнишка в кепке и помахал ему, криво улыбнувшись: «Заходи!» — и шум голосов, какой-то негромкой музыки, стук стаканов, чашек, бутылок, вилок о тарелки вырвался наружу, окутал Мариуса и успокоил. Он улыбнулся парнишке и вошёл в кафе — и не поверил своим глазам! После бумажной записочки, переданной с мальчишкой, Мариус ждал, что и кафе будет каким-то необычным, а тут вид самой обычной забегаловки: несколько столиков без скатертей, на каждом — по солонке и по перечнице. Где-то в глубине маячит барная стойка, а на стенах висят безликие фотографии. Под потолком — вопреки законодательству — плывёт сигаретный дым.
Молодые люди, рассевшиеся за столиками, были гораздо интереснее обстановки, хотя выглядели они тоже довольно обычно. Мариус ждал людей в нарядах девятнадцатого века, но увидел кучку обычных ребят. Тот, тощий в кепке, кто открыл ему дверь, уже сидел, теряясь в полумраке, за барной стойкой. Там же сидел какой-то старичок, который совершенно не вписывался в остальную компанию, и читал, не обращая внимания на происходящее.
Один из молодых людей за столиками, симпатичный брюнет, вскочил и кинулся навстречу Мариусу.
— О, вы господин Понмерси? Добрый вечер! Мы очень рады, что вы нашли время для нас. Очень, очень рады! Моё имя Курфейрак.
Мариус не заметил, как Курфейрак принялся энергично трясти его руку, попутно о чём-то рассказывая и сияя улыбкой, которой позавидовала бы реклама зубной пасты.
— Кое-кто из нас боялся, — продолжал Курфейрак, — что вы не станете слушать Гавроша, но я ни секунды не сомневался, что вы придёте.
— Нам тоже очень интересна история Франции, — вмешался другой, бледный и в очках. — Потому мы очень благодарны, что вы нашли время для нас. Я читал ваши статьи…
— Записи на форуме, — настойчиво поправил его Мариус.
— Они очень интересны. Моё имя Комбефер.
— Очень приятно.
Постепенно каждый из них (кроме того паренька в кепке) назвался, предварительно похвалив Мариуса — и он устал поправлять, что не статьи он пишет, а всего-навсего небольшие заметки на форуме.
Они не слишком походили на известные Мариусу молодёжные компании: слишком тихие, даже Курфейрак, слишком сосредоточенные. Первые полчаса Мариус не мог отвязаться от чувства какой-то неправильности, а потом вдруг понял: ни один из них ни разу не проверил свой телефон, не раздалось ни единого звонка, и вообще, казалось, что у этих молодых людей нет телефонов. Впрочем, что удивляться — они связались с ним через мальчишку-посыльного. Конечно, они бы не стали нести на такую встречу мобильники.
Не торопясь, Мариус говорил о революции тридцатого года, о том, как быстро увяли надежды на хоть какие-то изменения в обществе после этой революции, о короле Луи-Филипе Орлеанском, о генерале Ламарке.
Все — сколько их было: пятнадцать? двадцать? больше? — слушали, не перебивая. Мариус скользил взглядом по их лицам, понимая с удивлением, что легко и быстро запомнил имена очень многих.
Комбефер делал какие-то заметки в записной книжке. Лысый и улыбчивый Легль иногда что-то шептал своему приятелю, Жоли. Курфейрак и ещё двое — Баорель, чьи бровь и щёку рассекал шрам, и мрачный Грантер, успевали и слушать, и пить что-то из низких рюмок, но никто из них ни разу не обменялся репликами, что было странно: Курфейрак любил поговорить, а по блестящим глазам Грантера было ясно, что ему есть, что сказать. И, на взгляд Мариуса, Грантеру не стоило так уж налегать на содержимое рюмок.
Чем дальше он говорил, подбираясь сначала ко дню восстания, а потом описывая его, этот первый день, когда надежда ещё была, тем тише они вели себя. Когда уже даже Комбефер перестал делать заметки, Мариус остановился и спросил:
— Простите, что интересуюсь, но вам интересно? Вопрос глупый, но… я не лектор, это моя первая лекция, и я немного волнуюсь. Мне сложно понять, то ли я говорю, что вы хотели услышать? Достаточно ли полно излагаю? Я вообще-то адвокат. Выступать привык, но в суде — совсем другое, понимаете?
— Не надо волноваться, — сказал Анжольрас, среди них самый задумчивый, — вы всё правильно говорите.
— Спасибо, — с облегчением ответил Мариус.
— Но здесь мы попросим вас остановиться, — вмешался Комбефер и встал, — на сегодня.
Мариус глянул на часы: и к своему изумлению понял, что уже было около полуночи. Конечно, пора заканчивать! А ведь он не всё рассказал.
— На сегодня? — повторил он. — То есть вы хотите дослушать?
— Конечно, хотим! — Курфейрак тоже встал из-за столика и подошёл к Мариусу, протягивая руку для рукопожатия. — Хоть завтра, если вы согласны.
Мариус достал телефон, чтобы проверить свои планы на завтрашний день, и вдруг увидел сообщение от Козетты: «Твой дедуля поругался с мадемуазель Ж. и отменил завтрашний совместный ужин».
— Знаете, — неловко пробормотал он, — только что выяснилось, что завтра вечером я совершенно свободен.
Курфейрак хлопнул в ладоши:
— Вот видите! Это судьба!
Перед тем, как отпустить Мариуса, каждый из слушателей пожал ему руку и сказал несколько слов о том, как им важна эта лекция и как было интересно. Последним подошёл Грантер, от которого несло перегаром. И вместо того, чтобы сказать, как всё было замечательно, и пожать руку, он без улыбки подмигнул Мариусу и похлопал его по плечу.
И Мариус спросил вдруг:
— А где тот парень, который мне дверь открыл? В кепке.
Грантер нахмурился и почесал затылок.
— Не помню никакого парня. Или вы о той девчонке, что тут вертелась? Тощая, конечно, можно и перепутать.
— Эпонина? Наверное.
Уже дома Мариус никак не мог вспомнить, откуда он знал это имя. Из римской истории, конечно, но и откуда-то ещё. Он даже у Козетты спросил несколько раз, но та только пожала плечами и предположила, что, наверное, из римской истории. Козетту гораздо больше обеспокоило то, что Мариус пришёл очень уставший и слишком бледный.
— Ты как будто заболел, — бормотала она, трогая его лоб. — Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Лекция очень понравилась. Но мы не успели… меня зовут завтра, чтобы закончить. И дедуля как раз всё отменил. Хочешь со мной? В «Мюзен»? Там приличное место… то есть, посетители приличные, само-то место — обычная забегаловка. И добираться долго.
— Куда? — Козетта, видимо, не слушала: она хлопотала над чаем с имбирём для Мариуса.
— К этим ребятам. Они очень приятные. Вежливые, слушают. Комбефер даже записывает — как будто на лекциях писать не устал.
— Сейчас, — рассеянно возразила Козетта, передавая Мариусу чашку, — лекции на диктофон записывают. Мне рассказывали.
— Так пойдёшь? — настойчивей переспросил он и отпил чая — имбирь обжёг горло. Наверное, Козетта была слишком задумчива сегодня.
Она вздохнула:
— Ты же знаешь: я ужасно скучаю от истории. Все эти короли, войны, восстания, даты… то скучно, то печально. И всё в голове перемешивается в конце концов. Современность гораздо интересней. Ты лучше сам иди, а то я засну посреди лекции.
Она рассмеялась, но смех вышел натянутым.

Оказавшись на пороге кафе на следующий день, Мариус уже не сомневался, что верно нашёл место, но всё равно мешкал перед дверью, надеясь, что ему снова откроет Эпонина. И надежды его оправдались: вскоре ручка двери опустилась, и наружу выскользнул вчерашний тощий парнишка. Даже теперь, зная, что это девушка, Мариус не сразу поверил в это.
— Привет, — сказала она. — Вчера интересно было.
— Вы слушали?
— Мы? — она огляделась и хрипло рассмеялась. — А, я! Слышала. Интересно. Заходите, господин Понмерси.
И Мариус снова зашёл в это кафе. Все сидели на тех же местах, что и вчера, но атмосфера со вчерашнего дня неуловимо изменилась. Сегодня это как будто было не обычное безликое кафе, каких сотни, а давно знакомое, не просто привычное, но «своё», особенное. И все эти молодые люди с застывшими на их лицах улыбками (не улыбались только Грантер и Анжольрас) — они тоже, даже безразличный ко всему, кроме своей книжки, старичок за стойкой бара, казались знакомыми и «своими». И от этого — а вовсе не от дат и войн, как Козетте, — Мариусу вдруг сделалось очень грустно.
Первые полчаса лекция протекала оживлённей: ему то и дело задавали вопросы, Легль пару раз пошутил — и даже Грантер криво ухмыльнулся. Но Мариус совсем не чувствовал подъёма, наоборот, у него разболелась голова и во всём теле разлилась противная слабость, какая бывает при очень низком давлении. Несмотря на слабость, он рассказывал, отвечал на вопросы, тоже шутил, ловя одобрительные взгляды Курфейрака. Но минут через сорок всё же не выдержал и попросил сделать небольшой перерыв.
— Вам нехорошо? — спросил Комбефер.
— Нет, всё в порядке, — едва слышно выдохнул Мариус. Больше всего на свете сейчас ему хотелось улечься прямо на стол и умереть, потому что сил не было даже для сна. Боль в голове сделалась невыносимой, да ещё и под ключицей заныло, словно там был синяк.
— Тогда, может, закончим на сегодня?
— Но… — начал было Курфейрак, однако Комбефер не дал ему договорить:
— Господин Понмерси, кажется, плохо себя чувствует.
— Но, Комбефер…
— И мы не станем его мучить, ведь правда? — в голосе его появились железные нотки, и Курфейрак сник.
— Всё в порядке, — повторил Мариус, которому действительно стало немного легче за то время, пока он молчал, — я продолжу.
Грантер молча подошёл к нему и поставил стакан с вином прямо на листы с лекцией, а потом вернулся за свой столик, Мариус и «спасибо» сказать не успел.
— Может быть, вы страдаете мигренями? — предположил Жоли.
— О нет, нет. Я продолжу.
Оставалось самое тяжёлое: финал этого неудавшегося восстания и последующие события. Дома, продумывая лекцию, Мариус не без азарта расписывал и перемещения войск, и причины неудачи, и то, как, во многом, все легко отделались, в результате, кроме погибших, конечно. Но когда теперь он заговорил о погибших, неприятная мысль поразила его: многие ведь из тех, кто тогда погиб на баррикадах, были ровесниками его слушателей. Делиться этой мыслью он не стал, но она больше не отвязывалась. Он говорил, и временами видел пятна крови на одежде этих молодых людей, которые теперь больше не улыбались. Пятна крови, раны от пуль и от штыков, грязные бинты, а верней, обычные тряпки, которыми перевязывали раны.
— Было четыре вечера, — севшим голосом сказал Мариус то, чего уже не было в его листах, и замолчал, глядя в стакан с вином, к которому так и не притронулся.
Грантер вдруг снова встал и, сворачивая по пути стулья, побрёл вглубь зала, туда, где в одиночестве сидел Анжольрас. Но за столик к нему не сел, а замер рядом и смотрел на Анжольраса, не отрываясь.
Комбефер вздохнул и закрыл свои записи.
— Спасибо, — это сказал Курфейрак, который не улыбался в этот раз, — как нам отблагодарить вас?
Мариус поднял взгляд и увидел, как все одобрительно закивали, но сам он покачал головой:
— Просто позвольте прийти к вам ещё раз. Завтра.
— Не стоит, — быстро отозвался Комбефер, остальные молчали. И в их молчании чудилась неуверенность: казалось, им хотелось, чтобы Мариус пришёл, но и правоту Комбефера они не могли не признать. И они колебались.
— И всё же, — повторил Мариус, — я очень прошу. О чём бы вы хотели послушать завтра? Или можем просто поговорить.
— Вы и так к одной лекции готовились уже, нечестно ещё у вас время отнимать, — сказал до того молчавший Фейи, — если хотите, господин Понмерси, приходите. Просто поговорим.
— Фейи прав, — согласился Анжольрас. Комбефер нахмурился, явно не соглашаясь. Но сказал:
— Хорошо, приходите. Но если почувствуете себя плохо, уходите сразу. Обещайте это.
Мариус пообещал, почему-то думая, что едва ли сдержит слово. Затем он попрощался со всеми и торопливо ушёл — снова близилась полночь, и Козетта наверняка тревожилась.
По пути назад он наконец достал телефон, который не проверял весь вечер: там было три непринятых вызова от Козетты и сообщение от неё же: «Я не нашла никакого «Мюзена». Нигде. И по тому адресу, куда ты поехал, ничего нет. Перезвони мне скорей». И другое сообщение, от деда: «Ты завёл себе любовницу, внук? Познакомь! И получше скрывайся от жены! Могу рассказать способы». Это сообщение обеспокоило его сильней, чем загадочная новость от Козетты. Какая любовница? О чём говорил дед?..
Не пройдя и ста метров, Мариус позвонил жене.
— Козетта? Милая… ты звонила? Что стряслось?
— Мариус, где ты пропадаешь? — по голосу было ясно, что она чуть не плакала. — Никакого «Мюзена» не существует. Где ты сейчас?
— Что тебе дед наговорил? Козетта… хочешь, приезжай сейчас. Я покажу тебе это кафе. Ты что, ты думаешь, что я к любовнице ездил? Господи, Козетта, ты что… Приезжай. Сейчас же вызывай такси и… Я подожду.
Он подумал, что, возможно, эти молодые люди сейчас тоже будут расходиться, и он сможет перекинуться с ними парой слов, пока ждёт Козетту.
— Я тебе верю, — ответила она после молчания. — Дело не в любовнице, Мариус. Но ты плохо выглядел вчера вечером. И ты такой доверчивый. И эти твои знакомые… они меня очень беспокоят. Приезжай поскорей домой.
— Хорошо, — ответил Мариус и бросил огорчённый взгляд на кафе, которое по-прежнему было тихим, словно внутри никого не было, но, может, уже и не было, может, они успели разойтись, пока Мариус говорил по телефону. Но где-то среди домов маячила та же тень, что и в прошлый раз — кто-то словно следил за Мариусом. Хотя, кто знает, может это был простой бродяга, котрому до Мариуса не было никакого дела.
Пока он ехал домой, в голове всё вертелась какая-то недоумённая мысль, которую Мариус никак не мог прогнать: почему Козетта не нашла это кафе? Может, ошиблась с названием? Он проверил записку от Гавроша, которая до сих пор лежала в кармане. Всё верно, «Мюзен». Может, написала неверно? Но поисковые системы обычно справляются с такими проблемами. Что же тогда?.. Что же не так?
Пока он ехал, дед прислал ещё одно сообщение: «Козетта говорит, ты заболел. Тебя там не шарлатаны за нос водят? Лучше любовница». Мариус хотел немедленно позвонить и отругать деда, но ограничился гневным сообщением: «Нет у меня никакой любовницы! И никаких шарлатанов!». На большее сил не хватило. Ему необходимо было понять: что за странности творились с кафе «Мюзен»? Но проблема оказалась слишком сложной, а Мариус слишком устал. Его хватило лишь на то, чтобы доплестись домой и там заснуть прямо на диване в гостиной, поцеловав перед этим бледную от волнения Козетту.

Она разбудила его поздно, потому что был выходной. И сразу же спросила:
— Ты веришь в призраков?
Мариус протёр глаза и зевнул. В призраков он не верил, и это казалось самоочевидным. За завтраком Козетта объяснила свой вопрос:
— Я вчера не только «Мюзен» проверила, но того парня, которого ты упомянул. Я долго искала, очень долго. Ты знаешь, что некто Комбефер погиб в июне 1832 года? Там какое-то восстание было, и вот тогда… И кафе это твоё там упоминалось. Там, Мариус, а не в списке самых модных мест современного Парижа. Они там с друзьями собирались… у них был кружок с дурацким названием, знаешь, как сейчас журалисты каламбурить любят. Друзья чего-то там. Один из них поэтом был, даже стихи сохранились. Превер… ой, нет, Прувер. Превер — это другой поэт.
Молча, Мариус придвинул свой планшет и спросил:
— Где… где ты это всё нашла?
Впрочем, сведения были очень скудными: несколько имён, дата смерти, почти ничего об их жизнях и деятельности и две чёрно-белые фотографии: надписи «Да здравствуют народы» и рукописи одного из стихотворений Жана Прувера. Названия кружка Мариус не нашёл и потому переспросил у жены:
— Как, ты говоришь, он назывался?
Она смешалась и прошетала:
— Друзья… ох, Друзья азбуки.
— Ясно, — сказал Мариус деревянным тоном. — Но теперь мне тем более туда нужно сходить ещё раз. Последний раз.
— Но… зачем? Может, лучше в церковь?
— Не поможет им церковь. Я пойду и вернусь, а ты не волнуйся. Адрес у тебя есть, если что.
Козетта вдруг рассмеялась:
— Ты свои слова слышишь? Ты идёшь непонятно к кому непонятно куда. Какой адрес?.. Хотя бы… ты можешь крестик надеть?
Мариус вздохнул. Он был убеждённым атеистом, но, чтобы успокоить жену, всё же взял крестик у неё из рук.
— Может, я папу попрошу пойти с тобой? Или сама… ты же предлагал.
— Нет, — отозвался он резче, чем стоило бы: тесть его был уже старым человеком, а Козетту с собой — после того, как она откуда-то «вспомнила» название кружка — он не взял бы ни за что. — Вот что. Если я сразу после полуночи на связь не выйду, звони в полицию. Я даже будильник себе поставлю — на без пяти двенадцать.

В этот раз он не стал дожидаться, пока Эпонина откроет ему дверь. Вошёл сам. От фаст-фудовской атмосферы не осталось и следа: грубо сколоченная мебель, выкрашенная в тёмно-коричневый, дощатый пол, по стенам — газовые рожки. Неизменными остались только старичок с книгой в глубине и табачный дым под потолком. Всё остальное и все остальные изменились полностью.
Они все сидели там. И на сей раз — по какой-то горькой иронии — в таком виде, в каком он ожидал их увидеть в первый раз: одетыми по моде тридцатых годов девятнадцатого века. В таком виде, в каком он их теперь помнил. Мариус боялся, что вчерашнее его «прозрение» сегодня станет реальностью — и все они перед ним предстанут в крови, но нет. Он застал их будто бы в тот миг, когда обсуждение планов или грёз шло полным ходом, вот только лица их не были ни вдохновенными, ни радостными, ни мечтательными.
— Господин Понмерси, — раздался вдруг мальчишеский голос. — Пришли всё-таки!
— Гаврош, — проговорил Мариус, оглядывая кафе. — Твоё имя Гаврош, да, малец?
Он был одет в какие-то лохмотья, но радостно улыбался. У Мариуса сжалось сердце.
От стены отделилась тень — Эпонина. Глядя в пол, она подошла к Мариусу и Гаврошу, потрепала последнего по голове.
— Чего явился? Чего оба явились? — спросила она и пояснила: — Мы тут сидим безвыходно, это Гаврош может ходить, где вздумается. И сюда носа не кажет. А вот — пришёл.
— Сегодня про интересное будет, — ответил Гаврош, — вот я и пришёл. Охота мне была слушать, как нас всех перебили. А сегодня господин Понмерси нам расскажет…
— Про двадцатый век, — негромко произнёс Анжольрас.
— Может, — севшим голосом предложил Мариус, — про двадцать первый? Недавно…
— Про двадцатый.
— Но сейчас уже…
— Мариус, очень прошу тебя.
— Но я не готовился… всё-таки для меня это тоже уже история. Я в конце века родился.
— Расскажи, что помнишь.
— Попробую, — обречённо согласился Мариус. — Только задавайте вопросы.
Он сел за тот столик, откуда два дня до этого читал лекцию. И тут произошло нечто неожиданное: остальные — Друзья азбуки — подтащили ещё несколько столиков поближе, и расселись вокруг так, чтобы быть поближе к Мариусу. Гаврош влез на колени к Курфейраку, а тот пробормотал:
— Не пять лет тебе уже.
Но не согнал.
Грантер поставил рядом с собой бутылку, но ни разу к ней не прикоснулся.
— Люди научились летать? Построили подходящие машины? — спросил Комбефер и затаил дыхание в ожидании ответа.
Эпонина фыркнула:
— Как топоры летают.
— Да, — с облегчением кивнул Мариус, — научились. И очень быстро. Можно хоть всю землю облететь. Эти машины назвали «самолётами», «вертолётами», «ракетами». Летают даже в космос. И на Луне побывали.
Комбефер улыбнулся.
— Нарисуешь, как они выглядят? — и протянул свои перо и записную книжку.
— О, — Мариус набросал силуэты, хотя ракета вышла похожей на огурец, а вертолёт — на странное насекомое. — Не очень похоже, но…
— Спасибо.
— Колоний ведь больше не осталось? — быстро спросил Фейи. — Все, кто мечтал о независимости, получили её?
— Смотря что называть колониями, — вздохнул Мариус и принялся объяснять, что колониальная система как таковая распалась в двадцатом веке, но небольшие страны не выдерживают конкуренции с крупными державами и так или иначе попадают в экономическую зависимость от них. И часто их положение едва ли отличимо от положения любой колонии.
— Как же так, — пробормотал Фейи.
— Но у них есть конституции, — торопливо добавил Мариус. — И существует организация, которая защищает права человека, любого человека, независимо от национальности или положения.
— А войны? — спросил Прувер. — Они же кончились.
— Нет, — глухо сказал Мариус. — Никогда не кончались. И двадцатый век… двадцатый век принёс целых две войны, которые назвали мировыми.
— Как это — мировые? — потрясённо спросил Анжольрас.
И разговор, который начался с лёгкого вопроса Комбефера, на который Мариус дал лёгкий ответ, становился всё мрачней и тяжелей: войны, вызванные чужой жадностью или властолюбием, уничтожение сотен тысяч, изобретение все более изощрённых способов убивать людей тысячами, десятками тысяч…
— Но было и хорошее, — иногда с отчаянием говорил Мариус, — свобода слова. Избирательное право для всех, для женщин тоже. И изобретения разные. Фотографировать, например, можно быстро, и изображение получается чётким, ездить можно где угодно, летать, куда угодно — транспорт очень развит. Медицина… да, медицина! Операции теперь делают, когда пациент спит и совсем ничего не чувствует. И нашли способ совсем избегать заражения. Могут пересаживать органы от одного человека другому.
Тут Мариус заговорил с большим воодушевлением, потому что заметил, как оживились Комбефер и Жоли, но остальные сидели как в воду опущенные, даже Грантер, который однажды неловко пошутил, спросив, не изобрели ли новую выпивку — и Мариусу пришлось рассказывать о проблеме с наркотиками.
Анжольрас больше не задавал вопросов, будто окаменев, он смотрел в пол, и Мариус отчаянно искал то, что могло бы подбодрить всех, но мешала тошнота от слабости, прежняя головная боль и боль в ключице. Ни разу однако Мариус не подумал об уходе, потому что с радостью бы остался с ними здесь, в этом кафе, запертым навеки, и рассказывал бы им что угодно, только не жуткую бесчеловечную историю прошлого века. Все они просто не заслуживали такого будущего, и чем дальше Мариус говорил, тем ещё и горше, и более стыдно ему становилось перед ними за весь кошмар двадцатого века, хотя он и не виноват был в нём вроде бы, а может, и виноват. Сейчас тоже есть рабство, убийства, дискриминация, голод, пытки, геноцид, неизлечимые болезни — и он, Мариус и такие же, как он, ничего с этим не делают, а просто живут, выживают, ползут по жизни, не стараясь ничем сделать этот мир лучше. И то хорошее, что находил Мариус, казалось ему теперь жалкой отговоркой, мемориалом загубленным жизням, попыткой загладить неизгладимую вину просьбой о прощении, откупиться документами, признанием геноцида, глобального потепления, замусоренной планеты, экономического рабства, миротворческих войн, терроризма, религиозных войн, наркотиков, СПИДа.
Кружилась голова, силы капля за каплей вытекали из Мариуса, а юные лица вокруг радостней или светлее не становились. И нечего было ответить на вопрос: «Почему ты, Мариус, и тебе подобные ничем не помогли миру стать лучше» Хотелось крикнуть: «У меня есть прекрасная семья! И работа — меня уважают как специалиста! Друзья меня любят, я хороший человек!» Но слова не шли на язык, а горло сжимал спазм. Успехов цивилизация добилась только в размахе производства и потребления разного хлама.
В тот миг, когда будильник на телефоне зазвенел, Мариус вспомнил о последнем, что может быть ещё могло хоть немного…
— Франция! После июня 1832… Потом была всё же революция! И позже, в конце девятнадцатого века Франция первая стала свободной, она стала свободной, Анжольрас!
Но он не пошевелился. За него ответил Комбефер:
— В каком смысле, Мариус? Ты так много рассказал, что мы уже запутались, как же одна страна стала свободной, когда вокруг…
— Простите, — прошептал Мариус, чувствуя, что сейчас потеряет сознание от боли, — можно я приоткрою дверь?
Они молча встали. Мариус, шатаясь, пошёл к выходу, навалился на дверь всем телом, хватая прохладный ночной воздух. Уходить не хотелось, хотелось только глотнуть сил и вернуться, чтобы остаться — насовсем. Он не заслужил ни Козетты, ни детей, ни успешной, благополучной жизни, ни даже этого глупого хобби — как легко читать о революциях, когда сам сидишь дома в тепле и безопасности!
О Козетте её отец, конечно, позаботится. И дедуля поможет правнукам. И даже тётка, даже она…
Вдруг дверь дёрнулась, и кто-то железной хваткой вцепился в плечо Мариуса. И Мариус почувствал, как его тянут прочь из «Мюзена», прочь от вновь обретённых друзей, которых он так подвёл.
— Нет, — выдохнул он, не находя в себе сил сопротивляться. И тут же ощутил, как другая рука — тонкая, но тоже сильная, тянет его внутрь, уцепившись за рукав пиджака. Но тот, снаружи, оказался сильней — ткань на рукаве затрещала, и Мариус, безвольно, бессильно, вывалился на улицу, прямо на тротуар. Удара о землю он не почувствовал, так болела голова. Но услышал, как смолкли крики в кафе, — дверь туда захлопнулась. Наверное, навсегда.
Подниматься на ноги не хотелось, но Мариус почувствовал, как его легонько, но ощутимо пнули в спину.
— Поднимайся, — раздался смутно знакомый голос. Знакомый — как голоса Друзей азбуки — откуда-то из далёкого, за гранью этой жизни, прошлого. — Нечего валяться. Ты жив, потому сам ноги переставлять можешь. Нести тебя я не буду.
Пошатываясь, Мариус поднялся. Боль в голове стала пульсирующей, перед глазами всё плыло, но Мариус понимал: скоро отпустит, скоро всё пройдёт.
— Вы кто? — хрипло спросил Мариус, глядя на высокого хмурого незнакомца с бакенбардами.
— Полиция, — лаконично отозвался тот. — Нечего пялиться.
— Я не могу вас вспомнить.
— И правильно. Вперёд. Жена заждалась.
Козетта! Мариус, с трудом попадая пальцами по кнопкам, отправил ей сообщение, что всё в порядке и через час он будет дома.
Они долго шли: Мариус то и дело что-то спрашивал, но полицейский молчал. Поймать такси Мариусу даже в голову не пришло. Казалось необходимым пройти всю дорогу, до самом дома, пешком в странной компании неизменно маячившего за спиной полицейского.
В трёх кварталах полицейский сказал:
— Я пойду. Не возвращайся туда больше. Тебе нельзя, а я не буду вечно караулить.
— А вы караулили? — удивился Мариус. Головная боль прошла, словно её и не было, осталась только боль в сердце — из-за всего, что произошло.
— Все три дня.
И Мариус вдруг вспомнил этого человека.
— Но вы же… не… не погибли там, верно?
— Как сказать.
На этом разговор был закончен. Жавер ушёл, растворившись в темноте одного из переулков Парижа, а Мариус поспешил домой, обнять Козетту и детей.

На книгу ушло почти полгода. Каждый вечер Мариус садился и писал, даже если валился с ног от усталости. Хотя бы на страницу, хотя бы на полстраницы — но книга росла каждый день. Они писал о тех, кого никто не помнил как Друзей азбуки, потому что они слишком мало сделали для того, чтобы их запомнили. Но их вклад был одной из многих капель, из которых в конце концов разлилось море. У Мариуса не было документов — только несколько имён и две фотографии, но у него были воспоминания — и именно они стали основным содержанием книги. Поставив последнюю в книге точку, Мариус вернулся к первой странице и написал посвящение: «Моим друзьям. Пусть они обретут покой».

Только однажды Мариус ослушался Жавера: когда книга вышла, один экземпляр её он отвёз туда, где больше полугода назад читал лекцию об Июньском восстании 1832 года. И оставил у двери.

Тот пиджак с оторванным рукавом он так и не выбросил.

@темы: фики

---

ЗФБ, третье миди))

[Этельберта]

Название: Tout puissant
Автор:  Этельберта
Бета:  Джайа
Размер: миди, 13 759 слов
Персонажи: Друзья азбуки
Категория: джен
Жанр: модерн-AU
Рейтинг: G
Краткое содержание: Грантер-центрик. Друзей азбуки задерживают во время акции.

18 октября 2010 — 29 января 2011

Грантера таскают на ежедневные допросы, всегда с двух до пяти, и задают одни и те же вопросы: как давно он состоит в организации, где они собирались, в каком составе, какие акции устраивали и кто в них участвовал, кто был инициатором поджогов.

Грантер верит во французскую полицию. Верит в то, что там есть специалисты, которым достаточно добиться ответа на самый невинный вопрос, а дальше они уже разговорят человека обо всем. Ещё Грантер знает себя, и то, что он не сможет долго молчать. У него есть только один способ не сказать лишнего, и он начинает говорить, не дожидаясь вопросов. Он пересказывает «Илиаду», мешая героев Гомера с реальными личностями, перескакивает на греческих богов, рассуждает об их порочности и сравнивает с римским пантеоном, затем вспоминает о Цезаре и долго рассказывает про Римскую Империю, радуясь, что мама когда-то настояла на классическом образовании для детей. Так продолжается несколько дней. Грантер практически сажает голос, а инспектор Жавер всё так же невозмутимо записывает весь его бред, и Монпарнас, сосед по камере, предлагает выход. На следующем допросе Грантер требует начальника следственного отдела Жиске, и, когда тот приходит, рассказывает ему о захватнических планах Наполеона, а с египетского похода перескакивает на восточных красавиц. Жиске недоуменно смотрит на него и просит у Жавера протоколы предыдущих допросов, а Грантера тем временем отправляют в камеру.

Несколько дней его не трогают, а затем устраивают очную ставку с матерью, которая три часа то рыдает у него на плече, то роется в сумке, пытаясь найти шоколадку, то заклинает признаться во всём и обещает, что тогда его пощадят. Грантер криво усмехается на нелепое «пощадят» и старается дышать ровно: мать всё-таки жалко. Но когда она рвёт набросок Анжольраса, найденный в комнате сына, вся жалость пропадает. Полицейские это замечают, и мать вскоре уводят.

Грантер уверен, что до суда его оставят в покое, но через пару дней ему сообщают ещё об одной очной ставке. Теперь с другой стороны стола сидит Мариус. У Грантера перехватывает дыхание, и он даже не пытается сдержать счастливую улыбку: может быть в следующий раз на месте Мариуса будет Анжольрас. Полицейские смотрят на него с подозрением, а Мариус почему-то выглядит виноватым, обнимает себя за плечи свободными от наручников руками, и Грантер вспоминает, что в микроавтобусе его не было. Но, значит, его всё-таки загребли. Интересно, за что? Этот вопрос не даёт Грантеру покоя, и он не выдерживает:

— Когда тебя арестовали?

Мариус замолкает на полуслове.

— Мсье Понмерси пришёл сам с чистосердечным признанием, — отвечает за него Жавер. — Поэтому сейчас он находится под домашним арестом, а не в камере.

— Кого ты ещё видел из наших?

Вопрос звучит грубо, и Жавер возмущается, что здесь допрашивает он, а не Грантер, но Мариус торопливо качает головой:

— Никого, ты первый...

Он говорит что-то ещё, но Грантер уже не слышит. Почему они не устроили Мариусу очную ставку с лидером их кружка? Неужели с ним что-то случилось? Грантер смотрит на жандарма у двери, на дубинку на его поясе, и перед глазами встаёт больничная палата и неподвижный Анжольрас, обмотанный проводами и трубочками. У Грантера начинает кружиться голова, сердце почти выпрыгивает из груди и пересыхает в горле. Он просит воды, звук собственного голоса оглушает, но инспектор, почему-то ставший размытым пятном, только мельком смотрит на него и снова поворачивается к Мариусу, чьи слова набатом отдаются в ушах Грантера, так что он ничего не различает. Он закрывает глаза и хватается руками за стол, за то место, где когда-то давно, почти три недели назад, нарисовал букву А. Пальцы нащупывают выпуклый контур, и Грантеру становится легче, как будто сама буква поделилась с ним силами.

— Что с Анжольрасом? — хрипло спрашивает он.

— Он рассказал про ваш бункер, — последнее слово инспектор Жавер выделяет голосом. В его исполнении оно звучит невероятно глупо, но Грантер улыбается.

В первую секунду он просто счастлив, что с Анжольрасом все в порядке, но потом приходит понимание, и он начинает смеяться. Грантер не верит в людей — слишком со многими приходилось общаться — он знает, что у каждого есть больное место, которое надо только найти, и человек раскроется. Он даже готов допустить, что Жавер более тонкий психолог, чем кажется, и способен найти это место, только вот Анжольрас не человек. Он мрамор. Прекрасный мрамор, у которого нет слабых мест.
— Анжольрас? Анжольрас рассказал про бункер?! — вслух это звучит совсем невероятно, и Мариус так краснеет, что ответа даже не требуется.

Жавер тоже это понимает и снова повторяет, что вопросы здесь задаёт он. Мариус торопливо продолжает рассказывать, как он познакомился с Курфейраком, а Грантер думает о том, что в ящике Комбефера лежит флешка с набросками к мультику про арабов, который полиция уже полмесяца пытается приписать Друзьям азбуки. Грантер хмурится, пытаясь вспомнить, знал ли Мариус авторов, учитывая, что мультик возник во многом благодаря ему.

***

13 августа 2010

— Ваше видео и пятидесяти просмотров не наберёт, — говорит Грантер, ретушируя последний стык между кадрами. — А эти пятьдесят будут студентами-актерами, надеющимися когда-нибудь сыграть Наполеона.

— Почему Наполеона? — спрашивает Комбефер, рассеяно подкручивающий установку микрофона в ожидании готового видео.

— Потому что именно таким голосом надо призывать к бою.

— А почему только они? На остальных голос не подействует? — спокойно спрашивает Анжольрас.

— Остальным нужна картинка. А у тебя на первой же секунде идёт изображение Ортефё. Кто такой этот Ортефё?

— Ты уже спрашивал. Министр иммиграции, интеграции, национальной идентичности и совместного развития. Грантер, ты же сам монтируешь это видео. Неужели ты не мог хотя бы прочитать текст?

— Я репрезентативный француз, которому не интересен старый лысый министр иммиграции и чего-то там.

— Интеграции, национальной идентичности и совместного развития.

— Именно. Людям не интересно слушать, как ты по фразе разбираешь все его речи со ссылками на древнегреческих философов и с этим занудным «министр иммиграции, интеграции и бла-бла-бла» через каждые два слова. Аудитории не нужны твои логичные комментарии, они хотят стёб и секс. — Он ненадолго задумывается. — Или красивую картинку, раз уж вы не разрешили мне нарисовать мультик, где Анжольрас нагибает Ортефё.

Курфейрак смеётся — его постоянно веселит эта идея, Анжольрас предсказуемо вспыхивает и мрачно смотрит на Грантера, а Грантер с довольной ухмылкой изучает его лицо.

— Как можно из старого лысого мужика сделать красивую картинку? — серьёзно спрашивает Комбефер.

— Поставить вместо него фотку Анжольраса, — Анжольрас недовольно вздыхает, и Грантер быстро поправляется, — или хотя бы котенка. Анжольрас, ты пойми, никто даже слушать это не станет. Они увидят этого Ортефё, и тут же выключат, даже не дождавшись твоих комментариев.

— Не суди всех по себе, — устало морщится Анжольрас.— Не всем людям так же наплевать на всё, как тебе.

Грантер пожимает плечами и отодвигается, чтобы не закрывать экран от Комбефера.

За неделю видео набирает одиннадцать просмотров, и Комбефер признаёт, что оно действительно скучное.

— Да, можно было бы и лучше смонтировать, — задумчиво говорит Анжольрас, и все растерянно замолкают.

Грантер стискивает зубы и тоже молчит. Ещё оставшаяся гордость требует развернуться и уйти навсегда, мозг подсказывает, что через каких-нибудь полгода он забудет об Анжольрасе, но ноги отказываются повиноваться. Молчание нарушает Комбефер.

— Анжольрас, — неуверенно говорит он, — вообще-то это наше упущение. Это мы написали текст и выкинули половину кадров. Грантер сразу сказал, что будет плохо.

— Ну да, — кивает Анжольрас. — Я же сказал, что мы неправильно сделали.

— Ты сказал немного не то, — всё так же осторожно продолжает Комбефер.

— Немного? — возмущённо фыркает Курфейрак. — Ты сказал вообще не то, — он поворачивается к Грантеру и обнимает его за плечи. — Не обращай внимания, Эр. Анжольрас как обычно думал об идее, а не о людях.

Неловкие извинения Анжольраса прерывает Мариус, вернувшийся из суда. Он с порога начинает рассказывать о ливанце, чью машину якобы сожгли во время беспорядков, но во время следствия выяснилось, что он сам поджег ее, чтобы получить страховку. Дело изначально вызвало большой общественный резонанс, но до суда публике не сообщали, кто был истинным виновником поджога, и в интернете со вкусом ругали радикальную молодежь, которая «вот так вот перепутает вас с ливанцем и подожжёт вашу машину. Что вы будете делать? А то, глядишь, и не перепутает, а все равно подожжёт, просто от скуки». Мариус, проходящий практику в качестве помощника окружного прокурора, пытался спорить, но ему отвечали, что он тролль и националист. Теперь Мариус ликует: суд признал ливанца виновным и назначил ему огромный штраф, а журналисты, присутствовавшие в зале, уже выложили вердикт в соцсетях. Баорель уточняет номера статей, и вместе с Леглем и Мариусом отходит к компьютеру, чтобы залезть в Кодекс, а Курфейрак хватает Грантера за руку и тащит к Анжольрасу и Комбеферу.

— У меня гениальная идея! — громко восклицает он, и Комбефер, придумывающий новый пост для блога Фейи, заинтересовано смотрит на него.

— Грантер нарисует мультик, — понизив голос, продолжает Курфейрак. — Про арабов, которые, прикрываясь беспорядками, поджигают своё имущество. Только вместо машин у нас будет мечеть.

— Хорошая идея, — после небольшой паузы говорит Анжольрас. — Но тут и исполнение должно быть очень хорошее. Это же не просто кадры подобрать, а надо сделать целый ролик.

Они все втроём смотрят на Грантера, но он отвечает только Анжольрасу:

— Я смогу это нарисовать, вот увидишь.

Видео выходит довольно злым. В двухминутном ролике Грантер попутно высмеивает католиков, не смеющих дать отпор мусульманам, и пожилых французов, недовольных, что арабы уступают им место в автобусе, — они же должны быть грубее. Он уверен, что Анжольрасу не понравится, и даже знает, что именно, но сам выкидывать собственные кадры не собирается. Анжольрас, к его удивлению, только кивает и просит Комбефера завести для видео новый аккаунт на ю-тубе, а Грантер отдаёт ему флешку. Администрация сайта удаляет видео через несколько часов, когда количество просмотров достигает двухсот тысяч. Грантер узнаёт об этом только на следующий день от Комбефера, отмечавшего накануне однокурсника и не пришедшего из-за этого в бункер.

— Я залил его ещё раз с другого канала, — говорит Комбефер, отведя их в угол. — На мою фейковую почту пришло предупреждение. Меня очень корректно просят удалить видео, иначе администрации сайта придется сделать это самим, но тогда мой ай-пи заблокируют.

— Ты сидел из универа? — уточняет Курфейрак.

— У нас ведь и раньше были видео с акций, — одновременно с ним говорит Грантер. — Но их всегда просто удаляли.

— Да, — сразу обоим отвечает Комбефер и поворачивается к Грантеру. — В том-то и дело, что мультик очень провокационный. Я не удивлюсь, если окажется, что полиция уже пытается пробить автора.

— У меня знакомый работает на «синей кнопке» *, — добавляет Курфейрак. — Я скинул ему ссылку, ещё до удаления. Он мне ночью перезвонил, сказал, что их руководству запретили даже упоминать об этом.

Грантер скромно улыбается — ему приятно, что его работа вызвала такой отклик.

— Я не стал говорить об этом остальным, — продолжает Комбефер. — Видео, честно говоря, экстремистское, если нас найдут, то по головке не погладят. Ребятам лучше об этом не знать.

Грантер вспоминает о флешке, только когда их сажают в полицейский микроавтобус. Комбефер, который во время драки получил серьёзный удар в солнечное сплетение, заходится кашлем и прижимает к губам окровавленный платок. Полицейский, сидящий с ними в салоне, нервно вздрагивает и подходит к нему, а Грантер успевает спросить у Анжольраса, где флешка. Несколько секунд Анжольрас недоуменно смотрит на него, пытаясь понять о чем речь, а потом говорит, что Комбефер удалил видео. Грантер уточняет насчет отдельной папки с исходниками, и Анжольрас гневно смотрит на него.

— Ты хоть что-нибудь можешь сделать по-человечески? — шёпотом спрашивает он, и Грантер засовывает руки поглубже в карманы толстовки. — Неужели сложно было сказать заранее?

Полицейский возвращается, и Анжольрас, презрительно качая головой, отворачивается.

* «синяя кнопка» — общественный телеканал France 3 с региональным вещанием.

***

Грантеру до сих пор неприятно вспоминать об этом, но впервые после разговора в микроавтобусе он рад, что Анжольрас знает — есть хоть какая-то надежда, что ему удастся спрятать флешку от полиции. Мариус как раз замолкает, и Жавер спрашивает его об авторах легальных роликов.
— Комбефер и Грантер, — не задумываясь, отвечает Понмерси.
— Кто что делал конкретно?
— Комбефер придумывал концепцию, подыскивал цитаты и кадры из выступлений, а Грантер монтировал. Я не знаю тонкостей, мне это было не интересно, и я никогда не спрашивал. А, ну ещё Анжольрас — он озвучивал текст.
Жавер кивает: он всё это слышал уже не раз, один только Грантер рассказывал то же самое чуть ли не на каждом допросе — единственный вопрос, на который он был готов отвечать. После обыска дома, когда полицейские обнаружили политические карикатуры, уже не было смысла скрывать, кто делает видео. Жавер свято уверился, что знает автора мультика, но никак не мог это доказать. Даже проведённая экспертиза ничем не смогла помочь: уровень технологий все ещё не может сравнивать рисунки на бумаге с рисунками на компьютере.

Жавер задаёт Мариусу ещё какие-то общие вопросы, потом спохватывается, что Грантеру это уже слышать не обязательно, и приказывает отвести его в камеру.

После этого допросы почти прекращаются, до одного-двух в неделю.

— Больше не о чем спрашивать, готовят дело в суд, — поясняет Монпарнас. — Видимо, этот ваш хунвейбин не дал им никаких зацепок.

— Он не хунвейбин, — машинально поправляет Грантер и следующие несколько часов рассказывает соседям про китайский коммунизм.

***

8 октября 2010

Товарищей по несчастью у него четверо, и, когда Грантера после задержания отводят в камеру, остальные не знают даже имён друг друга. Неприметный мужчина лет пятидесяти оказывается заказным убийцей. Он говорит об этом совершенно спокойно, таким же будничным тоном, которым сообщил, что живёт с дочерью и двумя маленькими внучками. Восемнадцатилетний парень, с ленивой ухмылкой наблюдавший за остальными, оживляется при виде Грантера, называет имя — Монпарнас — и замолкает. Грантер мельком отмечает белые брюки и строгий пуловер: в последнее время почти все его знакомые, связанные с модой, начали носить подобные модели. Ещё двое называют себя политзаключенными, хотя одного взяли за избиение гея, а второго за нападение на полицейского во время акции против реформы образования. Они недовольно косятся на Грантера — из-за Друзей азбуки их обоих перевели из других камер, потому что по закону нельзя держать подследственных по одному делу вместе, и полиции срочно пришлось переселять заключенных, чтобы найти свободные места, — и старательно не замечают Монпарнаса. Во время знакомства выясняется, что противник реформы выступает за легализацию геев, и несколько минут они яростно смотрят друг на друга. Затем гомофоб протягивает руку со словами: «Ну ладно, ты вроде нормальный парень», — и второй её пожимает. Грантер рассказывает о своём деле, несколько раз повторяя, что машины выбирались по отсутствию в них людей, а не по национальной принадлежности их хозяев, но ему не верят. Вместо этого «политические» затевают спор: один кричит, что раз мигрант смог заработать на машину, значит, он полезен французскому обществу, и поджигать его машину нельзя, второму не нравятся методы: ведь теперь полиции придется тратить своё время на защиту «каких-то» арабов. Антиреформатор тут же напоминает ему, что из-за него полиции придется тратить время ещё и на «каких-то» геев, и они переключаются друг на друга. Монпарнас весело смеётся и похлопывает по своей кровати, приглашая Грантера сесть. Он оказывается хорошим собеседником: вообще не задаёт вопросов, зато спокойно рассказывает о себе. Вместе с приятелями он промышлял вооруженными нападениями, и полиция давно уже шла по их следу. Взяли их благодаря девчонке-наводчице.

— Понимаешь, я ведь сам дал ей этот телефон! — возмущается Монпарнас.— Она, если что, должна была позвонить мне, а она вместо этого вызвала полицию. Ей, видите ли, захотелось честной жизни. Прибью!

— А что с ней сейчас?

— Ничего. Отца-то её с нами арестовали. Теперь ходит, передачи ему носит.

— Ну и глупо, — пожимает плечами Грантер. — Ей надо уезжать из города, пока ты в тюрьме и не можешь отомстить. А то скоро тебя выпустят, и будет уже поздно.

— Ну, если убийства докажут, то выпустят нескоро.

— Ты убийца? — недоверчиво спрашивает Грантер.

Не то, чтобы он боится, но Монпарнаса, с его ухоженной внешностью, хорошо подобранной одеждой и литературным французским, скорее можно принять за мальчика из очень хорошей семьи, чем за уличного грабителя, а тем более убийцу. Уже позже Грантер узнаёт, что Монпарнас не прочитал ни одной книги, язык ставил по газетам — если слово напечатано, значит, его можно использовать, — а костюмы ему составляла всё та же девочка-наводчица, которую он когда-то из прихоти отправил в художественную школу, а услышав восторженные отзывы преподавателей о её вкусе, ещё и оплатил первый семестр обучения на дизайнера. Но всё это выясняется потом, а в первый день Монпарнас хмурится и советует ему не забивать голову всякой ерундой.

***

После разговора с Мариусом следователь, кажется, забывает о Грантере, зато принимается за Монпарнаса: ежедневные допросы, очные ставки с потерпевшими, душеспасительные беседы о детях, которых бандиты оставляют голодными, ограбив их отца. Грантер не понимает, зачем Жавер тратит на это время, пока однажды Монпарнас не возвращается в камеру без своей обычной ухмылки и не заваливается молча на лицом к стене. Грантер оглядывает соседей. «Политзаключенные» смотрят какой-то боевик — они мельком оглянулись, когда дверь открылась, и снова уткнулись в телевизор. Киллер разговаривал по телефону с дочкой, но отвлёкся, чтобы вопросительно кивнуть Грантеру на Монпарнаса. Грантер пожимает плечами и подсаживается к соседу. Несколько минут они молчат, пока Грантер думает, с чего бы начать разговор, но когда он уже открывает рот, Монпарнас неожиданно поворачивается к нему:
— Кстати, ещё вчера хотел спросить. Комбефер это кто-то из ваших? — говорит он.

— Да, — растерянно отвечает Грантер. — А что с ним?

— Да с ним-то всё в порядке, а вот Бабет уже сходит с ума, — смеётся Монпарнас. — Говорит, что никакого покоя от него нет, всё говорит и говорит. То о мигрантах, то о какой-то биологии, то Кодекс наизусть зачитывает.

— Да, он у нас разносторонний, — улыбается Грантер, вспоминая свою первую встречу с Комбефером и своё первое «дело».

***

23 марта 2009

Грантер не любит бывать дома: соседей у него нет, собака осталась в Тулузе, и после стольких лет жизни в собственном доме трудно привыкнуть к двухкомнатной квартире. Поэтому он использует любой повод не приходить до ночи, но в этот день ему некуда податься. По дороге домой он думает, что кроме супа недельной давности ничего из еды нет, а приготовить что-то самому помешает компьютер. Остаётся только кафе. Грантер заходит внутрь, здоровается с охранником, который живёт в его доме этажом выше, кивает бармену, с которым когда-то занимался в секции карате, и садится за столик спиной к окну, чтобы не видеть школу, в которой отучился последние два года. За соседним столиком сидит компания из пяти человек, все ровесники Грантера, кроме одного, совсем ещё школьника на несколько лет младше остальных. Грантер задерживает на нем взгляд, удивляясь, что такие черты лица встречаются не только у древнегреческих скульптур, но тут же отвлекается на его приятелей, обсуждающих систему образования.

— Зачем оно мне надо? — громко возмущается невысокий коренастый парень с ссадиной на брови. — Нет, я не против учить английский и немецкий, хотя он все равно мне не пригодится...

— Не говори мне об этом, — яростно мотает головой один из его друзей, до этого почти лежавший на столе. — Я до сих пор не понимаю, как?! Как можно было полезть на эту фабрику, зная, что туда собирается полиция?

— Мне надо было узнать, кто их приведёт, — пожимает плечами первый и смеётся. — Да ладно, я всё равно не собирался за границу.

— И правильно, — второй тоже улыбается и, перегнувшись через самого младшего, стучит по лбу приятеля костяшками пальцев. — Раз мозгов нет, то нечего позорить Францию.

— Курфейрак. — парень со ссадиной морщится и слегка отклоняется. — Ты мне лучше скажи, зачем тебе эта латынь. Дьявола вызывать?

— Нет, это к Комбеферу, — Курфейрак кивает на светловолосого паренька, уткнувшегося в свой ноут. — Они обсудят вес малого греха, как устроен неугасающий огонь и температуру ада.

— Около четырехсот пятидесяти по Цельсию, — отвечает Комбефер, ненадолго оторвавшись от экрана. — Это подсчитали на основе цитаты из Библии.

— Вот! — обрадовано восклицает первый спорщик. — Комбеферу это нужно, он медик, а мне зачем?

— А ты юрист, — отвечает Комбефер.

Остальные смеются, и парень со ссадиной — громче всех.

— Да какой из меня юрист? — отсмеявшись, говорит он. — Я не понимаю, почему меня до сих пор не выгнали.

— Раз после ареста не выгнали, уже никогда не выгонят, — говорит парень в шапочке, сидящий спиной к Грантеру.

— Латынь и древнегреческий нужны, чтобы читать классиков в оригинале, — замечает самый младший, похожий на статую Аполлона. Он единственный из всех не смеётся и даже не улыбается.

— Я и в переводе их могу почитать, — отвечает ему приятель и добавляет, понизив голос, но так, чтобы все услышали. — Всё равно они все одинаковые.

Этого Грантер стерпеть не может: всю среднюю и старшую школу он был лучшим учеником по древним языкам, он знает наизусть почти всего Ювенала, и во второй класс его пустили только по личной просьбе профессора латыни, взяв обещание, что он никогда не пойдёт на техническую специальность. Он может узнать любой перевод «Одиссеи» с любого места на трех языках: французском, английском и латыни — и может сходу перевести любой текст на древнегреческий. Но рассказывать всё это незнакомым людям он не собирается, ограничившись простым:

— В переводах иногда искажается смысл прямо на противоположный. К тому же переводы не дают возможности оценить слог автора и игру слов.

Ребята растерянно оглядываются на него, все, кроме Комбефера.

— Полностью согласен, — кивает тот, поднимая голову и проводя рукой по глазам.— Например, та же Вульгата. Вас не смутит такой пример? — спрашивает он у Грантера. — Я когда-то сравнил её с греческим вариантом и нашёл несколько несоответствий. Если не ошибаюсь, — он задумывается и ещё раз трёт глаза, — в Вульгате сказано, что в Царствие Небесное войдёт только тот, кто возненавидит своего отца, мать, братьев и сестёр.

— Отец — имеется в виду Дьявол, — уточняет Грантер.

Курфейрак протяжно стонет и роняет голову на вытянутую на столе руку, но Комбефер не обращает на него никакого внимания.

— Да, — кивает он Грантеру. — Но братья и сёстры — это такие же люди, созданные как и сам... мм... адресат послания, из плоти. То есть Вульгата предлагает возненавидеть людей.

— А как же «возлюби ближнего своего»? — растерянно спрашивает парень в шапочке.

— Боссюэ, не заводи его, очень тебя прошу! — страдальчески выкрикивает Курфейрак.

— Поэтому я и решил прочитать греческий перевод, — улыбается ему Комбефер.— И там написано, что в рай попадут те, кто будут любить Бога больше, чем земную жизнь. К сожалению, я не знаю иврит, и не могу прочитать в оригинале. Вы не читали?

— Нет, — мотает головой Грантер. — Да я, честно говоря, и на латыни не читал. Никогда не интересовался религией.

— Я тоже не очень. Так, когда-то между делом прочитал.

— Ага, между теорией струн и нейро- каким-то там программированием, — снова оживляется Курфейрак.

— Я думал, вы медик, — удивляется Грантер, оглядываясь на парня со ссадиной.

— Я учусь на кардиолога, но иногда читаю что-нибудь не по своей теме, — улыбается Комбефер.

— А я раньше учился на художника, — из вежливости вынужден ответить Грантер. — А потом меня выгнали, и теперь я занимаюсь оформлением сайтов, иногда фотографирую, в общем, прожигаю жизнь.

— Вы живёте неподалёку? — спрашивает Комбефер.

— В соседнем доме.

— Хорошо устроился, — смеётся парень со ссадиной. — И метро недалеко, и кафешка классная под боком, — он обводит рукой «Мюзен». — Жаль только, клубов нет.

— Есть один, если хочешь, покажу, — усмехается в ответ Грантер.— А вообще я предпочитаю клубы подальше от дома.

— Это правильно, — снова смеётся парень. — Но я хочу посмотреть на ваш местный. Сегодня сойдёт? Меня Баорель зовут.

— Грантер. Да, сегодня нормально. Ты здесь до вечера будешь или позже подъедешь?

Баорель смотрит на Аполлона, и тот еле слышно вздыхает:

— Мы все будем здесь до вечера. — Он встречается взглядом с Комбефером и нехотя добавляет: — Если хочешь, можешь присоединиться.

3 мая 2009

Друзья азбуки — название придумал Комбефер, который надеялся помочь мигрантам ассимилироваться во Франции, а для этого им нужно было хотя бы выучить французский, — собираются в кафе почти каждый вечер. Иногда кто-то из них приводит приятелей, и Комбефер рассказывает о целях кружка: создание муниципальных центров адаптации, презентации в школах, проверка условий труда для приезжих на предприятиях. В его папке всегда есть копия регистрации Друзей как волонтёрского движения, которую он готов продемонстрировать всем интересующимся. Грантеру с ними скучно, его не интересуют ни мигранты, ни их адаптация, но на собрания он несколько раз приходит: первый — из любопытства, а потом, чтобы вытащить Баореля, с которым они быстро подружились, на очередную вечеринку. Их Аполлону это не нравится — он убеждённый трезвенник, но Грантер долгое время игнорирует его недовольство, пока Баорель однажды не отказывается идти в клуб из-за «приказа шефа сделать одну ерунду».

— Хочешь я уболтаю твоего шефа? — предлагает Грантер и поворачивается к Комбеферу, но Баорель кивает на Аполлона:

— Он — шеф.

Грантер не уточняет, но в день следующего собрания приходит в кафе пораньше, и на выходе сталкивается со спешащим Жоли.

— Ваш руководитель Анжольрас? — быстро спрашивает он, хватая Жоли за плечо.

Тот вздрагивает от неожиданности, чуть не роняет телефон на землю и радостно улыбается.

— Тут Грантер пришёл, давай я его попрошу, — говорит он в трубку.

— ...

— Ну а что такого? Это же просто подарок!

Собеседника, видимо, это предложение не радует, и Жоли несколько секунд подпрыгивает на месте от нетерпения, слушая ответ, потом прикрывает динамик телефона и шепчет Грантеру:

— Ты не дойдёшь со мной до метро?

Заинтригованный Грантер только кивает. Они почти доходят до станции, когда Жоли, наконец, кладёт трубку.

— Понимаешь, — тараторит он, — Анжольрас хотел сделать сюрприз одному... нескольким людям, но для этого ему надо залезть в квартиру, а ключей у него нет. Легль с Баорелем должны были ему помочь. Но они попали в аварию, понимаешь?

— Серьёзно?

— Уверен, что да! У Легля сотрясение, Баорель утверждает, что он в порядке и ругается, что врачи не хотят его отпускать. Я должен поехать к ним. Я знаю, что у Легля не просто сотрясение! Слушай, мы не могли бы пойти побыстрее?

— Да хоть побежать, — великодушно предлагает Грантер, и Жоли тут же переходит на трусцу. — А чем ты ему поможешь, даже если это не просто сотрясение?

— Во-первых, я должен убедиться, что его будут правильно лечить, а во-вторых, надо уговорить Баореля обследоваться, пока он не сбежал. В общем, ты не мог бы съездить к Анжольрасу?

Грантер пожимает плечами и спрашивает адрес — почему бы не помочь знакомому, тем более Анжольрасу.

Ему нравится Анжольрас. Нет, не так. Ему интересен Анжольрас. Узнав, что Друзья азбуки выступают против нелегальной иммиграции, Грантер подумал, что они обычные националисты, которые, прикрываясь нелегальными мигрантами, хотят избавиться от любых. Но через несколько дней он увидел, как Анжольрас и Прувер готовятся к занятию с детьми мигрантов. Немного позже Жоли проговорился, что Анжольрас три года жил на Реюньоне, преподавал в школе французский. Это было понятно, Грантер сам съехал от родителей в семнадцать лет, но Жоли категорично отверг это предположение.

— Ты что! — возмутился он. — Анжольрасу не это было важно. Ты знаешь, что на Реюньоне до сих пор говорят на креольском? А они же французы!

— А почему тогда вернулся? — спросил Грантер. — Всех научил, что ли?

— Не всех, — ответил услышавший их Анжольрас. — Но начинать надо с себя.
Ну как мог не заинтересовать такой человек?

Анжольрас стоит у входа в сквер и задумчиво вертит в руках большую красивую коробку, а сидящие неподалёку школьницы с интересом поглядывают на него. Подходя к Анжольрасу, Грантер слышит за спиной их разочарованные вздохи.

— Спасибо, что пришёл, — говорит Анжольрас, пожимая ему руку.— Пойдём, я введу тебя в курс дела, — он направляется к лавочке, перехватив коробку за угол и помахивая ей на ходу.

— Дай сюда, — не выдерживает Грантер. — Кто так торт носит?

— Это не торт, — отвечает Анжольрас, но коробку отдает. Она оказывается неожиданно тяжелой, и внутри что-то булькает.

— Жоли предупредил, что это незаконно? — спрашивает Анжольрас, когда они усаживаются.

— Да я и сам догадываюсь, что как-то не принято влезать в квартиру в отсутствие хозяев. Кому хоть сюрприз-то? Девушке?

— Нет. И это будет не самый приятный сюрприз.

Он внимательно смотрит на Грантера и продолжает:

— В этой квартире живёт несколько семей нелегальных мигрантов. Префектура об этом точно знает: и мы, и соседи несколько раз писали заявления, но ничего не изменилось.

— Ты хочешь их убить? — Грантер почему-то не сомневается, что Анжольрас способен на весьма радикальные меры.

— Пока нет, — отвечает тот, подтверждая его мысли. — Мы решили привлечь внимание журналистов к этой квартире. Курфейрак раздобыл сводку происшествий, освещавшихся в прессе. Чаще всего говорят о взрывах бытового газа.

— И ты решил устроить взрыв газа, — смеётся Грантер.

— Именно, — серьезно отвечает Анжольрас и кивает на коробку в руках Грантера.— Там какая-то жидкость, пропан с чем-то. Её надо разлить по комнате и включить газ. Дальше, насколько я понял, они вступят в реакцию, выделится что-то там с громким хлопком, по крайней мере, мне так пообещали, и начнется пожар. То есть это даже не взрыв, а возгорание, но я не вникал. Если хочешь узнать поподробнее, спроси у Комбефера, он лучше знает.

— Да ладно, я верю, — отмахивается Грантер, забывший о химии сразу после школы и никогда не жалевший об этом. — Но мне казалось, вы против настолько радикальных методов.

— Я бы сделал это ещё полгода назад, но Комбефер верил, что у нас получится законным путем, — Анжольрас улыбается, как отец, гордящийся гениальным сыном, и Грантеру внезапно хочется самому стать причиной такой улыбки, но Анжольрас уже снова серьёзен. — Если тебя волнует, что кто-нибудь пострадает...

— Меня не волнует, — перебивает Грантер.

Насколько он успел узнать Комбефера, тот бы не допустил крови, а разговоры о технике безопасности Грантер терпеть не может с детства. Анжольрас удовлетворённо кивает, как человек, только что получивший доказательство давно предполагаемого факта.

Когда они поднимаются на нужный этаж, Анжольрас устраивает целое представление с подбором отмычки и напряжённым ожиданием щелчка, но Грантер совершенно не волнуется: в присутствии Анжольраса кажется, что ничего плохого просто не может произойти. В книгах в таких случаях пишут, что «он излучал мощную энергетику», но Грантер никогда не верил в энергетику и, как выясняется, правильно делал — просто Анжольрас настолько верит в себя, что остальным не остаётся ничего, кроме как тоже поверить.
— Баорель должен был открыть, — объясняет Анжольрас, стоя на коленях перед дверью. — Он мне показывал несколько раз, на всякий случай, но я невнимательно слушал. Никто не идёт?

— Всё в порядке, — отвечает Грантер, переходя от лестничной клетки к лифту, и, на всякий случай, заглядывая по дороге в другое крыло.

— Получилось, — наконец, выдыхает Анжольрас.

Нелегальные мигранты живут в двухкомнатной квартире. Анжольрас сразу проходит в гостиную и останавливается посередине, неодобрительно глядя на большую семейную фотографию на письменном столе.

— С размахом обустроились, — буркает он. — Видимо надолго.

Грантер распаковывает коробку. Внутри оказывается бутылка из-под вина.

— Твоя? — спрашивает он, разглядывая этикетку.

— Что?

— Хорошее вино, говорю. Твоя бутылка?

— Нет, я не пью.

— И почему я не удивляюсь? — хмыкает Грантер, принюхиваясь к содержимому. — Ничем не пахнет. Куда лить?

— Давай я сам, — говорит Анжольрас, протягивая руку. — Открой пока газ на кухне.

Выходя из кухни, Грантер чуть не наступает в лужу.

— Тебе не кажется, что этого многовато? — спрашивает он, ошарашенно глядя на ручеёк, вытекающий из-под закрытой двери в комнату.

— Не знаю, — задумчиво отвечает Анжольрас. — Пойдём отсюда быстрее.

Громкий хлопок раздаётся, когда они неторопливо, чтобы не привлекать внимания, хотя на площадке пусто, доходят до лестницы, и тут же снизу слышатся шаги.

— Чёрт! — морщится Анжольрас. — Давай к лифту.

Изначально предполагалось, что они не будут пользоваться лифтом — при спуске с седьмого этажа велика вероятность встретить кого-нибудь в кабине и проехать с ним достаточно времени, чтобы он успел запомнить случайных попутчиков. На лестнице гораздо проще спрятать лицо под капюшоном и проскочить мимо, буркнув какое-нибудь приветствие, но теперь лестница для них закрыта: из-за террористических актов люди стали настороженнее относиться ко всем неизвестным звукам и, конечно же, любой прохожий моментально свяжет странный хлопок с двумя незнакомыми парнями, а полиция сделает правильные выводы.

— Стой здесь, — говорит Анжольрас. — Я вызову лифт. Если пустой — поедем, нет — ждём следующего.

Грантер кивает, начиная постепенно понимать, почему тот же Баорель признал лидером человека, предпочитавшего на собраниях отмалчиваться: если Анжольрас сейчас и волнуется, то это выражается только в отрывистости его фраз; голос и выражение лица ничуть не изменились.
Лифт уже остановился на их этаже, когда из одной из квартир раздаётся истошный женский крик, а вслед за ним громкий собачий лай. Анжольрас моментально оборачивается, и Грантеру в голову приходит мысль, что без кровинки в лице он совсем не отличим от мраморной статуи.

— Соседка, — выдыхает Анжольрас. — Мы думали, она в отпуске.

Они с Грантером одновременно срываются с места, ударяются плечами, вписываясь в поворот, и с трудом тормозят у нужной двери, из-за которой всё ещё слышится лай и тянет гарью.

— Отойди! — бросает Анжольрас, разбегаясь и ударяя ногой в дверь.

Дверь даже не прогибается, хотя Грантер успевает оценить силу удара и высоту прыжка. Анжольрас снова отходит к противоположной стене. Второй удар оказывается таким же безрезультатным, но Анжольрас заметно морщится и, беря третий разбег, меняет опорную ногу.
— Давай я, — предлагает Грантер, и, не дожидаясь ответа, бьёт по двери.

Коридор заполнен чёрным дымом, режущим глаза, и Грантеру приходится пробираться наощупь, ориентируясь на уверенные шаги Анжольраса, идущего впереди. Когда они доходят до комнаты, в которой кричала женщина, Грантер уже задыхается. Нащупав дверь, он с трудом приоткрывает глаза и тут же со стоном закрывает их обратно. В голове мелькает мысль, что он ничем не сможет помочь, только зря погибнет сам, и вообще женщина уже замолчала — наверняка задохнулась, но уйти, не убедившись, он не может. Сделав очередной шаг, он наталкивается на Анжольраса с женщиной на руках, и отходит в сторону, чуть не спотыкаясь о собаку. Грантер наклоняется, подхватывает её на руки — судя по очертаниям, это лабрадор или ретривер — и бросается из комнаты, из последних сил задерживая дыхание. Он не помнит, где он все-таки вдохнул — может в середине коридора, а может у самого порога, но голова тут же кружится, и он начинает падать. Подхватывает его Анжольрас, успевший вынести женщину на площадку и вернувшийся в квартиру.

— Мне показалось или она была арабкой? — спрашивает Грантер, когда они убедились, что с женщиной и собакой всё в порядке, сказали любопытствующим соседям, что возвращались от приятеля и просто услышали крики, и вышли на улицу.

— Да, — отвечает Анжольрас. — Но она легальная. Я слышал, как она говорила, что выходит в отпуск, а потом с собакой стал гулять муж, и мы решили, что она уехала. Если бы я знал, что она дома, я бы отменил операцию.
— Подожди, — останавливает Грантер, безуспешно пытаясь спрятать восхищение в голосе. — То есть она арабка, но ты все равно её спас?

— Я же сказал, что она легальная, — раздражённо отвечает Анжольрас. — Конечно, я обязан был её спасти. И вообще, одно дело поджечь пустую квартиру, и совсем другое — убить человека. — Он оценивающе смотрит на Грантера. — А вот от тебя я такого не ожидал. Не думал, что ты полезешь спасать постороннюю женщину.

Впервые с момента знакомства он смотрит на Грантера не то, чтобы с уважением, но хотя бы без обычного недовольства, и это настолько непривычно, что Грантер пожимает плечами:

— Причём тут женщина? Я за собакой полез.

@темы: фики

---

ЗФБ, арты

[elbertina]

Ну вот и первый более-менее полноценный вклад в фандом (:


Название: Crown
Форма: арт
Пейринг/Персонажи: Эпонина, Гаврош
Категория: джен
Рейтинг: G

+Комбефер

Название: Я верю в прогресс
Форма: арт
Пейринг/Персонажи: Комбефер
Категория: джен
Рейтинг: G

@темы: рисунки

---

ЗФБ, ФБ и сикрет-вальжан

[Lazurit]

Название: Жертва у гроба
Переводчик: Lazurit
Бета: rose_rose
Оригинал: The Libation Bearer by kenaz, разрешение получено
Ссылка на оригинал: archiveofourown.org/works/608173
Размер: мини, 2678 слов
Пейринг/Персонажи: Анжольрас/Грантер
Категория: слэш
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Грантер не годится на роль Пилада.
Примечание/Предупреждения: Персонажи принадлежат Гюго, текст – автору, мой только перевод.
Название взято из трагедии Эсхила "Хоэфоры"(Плакальщицы, Жертва у гроба), части цикла "Орестея". Также в тексте использованы цитаты из "Ифигении в Тавриде" Еврипида.
"Plus ça change, plus c'est la même chose" – (франц.) "Чем сильнее что-то меняется, тем сильнее остается прежним". Как вариант, "ничто не ново под луной".
читать


Название: Ломая барьеры
Переводчик: Lazurit
Бета: rose_rose
Оригинал: Breaking Through by stonecarapace, разрешение получено
Ссылка на оригинал: archiveofourown.org/works/730603
Размер: миди, 6316 слов
Пейринг: Жавер/Жан Вальжан
Категория: фемслэш
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17!кинк
Краткое содержание: Жавер счел снисхождение к полу мадам Мадлен личным оскорблением.
Примечание/Предупреждения: AU, кроссдрессинг, легкий бондаж, феминизм, мизогиния. Персонажи принадлежат Гюго, текст автору, мой только перевод.
читать


Название: Три дня
Переводчик: Lazurit, Т*Черть
Бета: Lazurit, Т*Черть
Оригинал: zamwessell (greencarnation), запрос отправлен
Ссылка на оригинал: archiveofourown.org/works/631295
Размер: макси, 36182 слов
Пейринг: Жан Вальжан/Жавер
Категория: слэш
Жанр: романс, драма, приключения
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Жавер дает Вальжану отсрочку, чтобы тот позаботился о Козетте, но сам едет с ним.
Иллюстрация
читать


Название: Незнакомец
Переводчик: Lazurit
Бета: rose_rose
Оригинал: The Stranger by dizmo, запрос отправлен
Ссылка на оригинал: archiveofourown.org/works/8652
Размер: драббл, 351 слово
Пейринг: Голод/Фантина
Категория: гет
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: У Фантины необычный клиент.
Задание: кроссовер с fandom Terry Pratchett 2013 (Good Omens)
читать


Название: Единственное оружие
Переводчик: Lazurit
Бета: rose_rose, Табакерка_с_Позолотой
Оригинал: Carmarthen, No Weapon But Hate, разрешение есть
Размер: миди, 5075 слов
Пейринг: вальвер
Категория: преслеш
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Вальжан-центрик. Вальжан узнает, что Тулону еще есть что отнять у него.
Предупреждения: гомофобия, внутренняя гомофобия, побои, упоминание изнасилования и суицида
Примечание: Все принадлежит Гюго и автору, мой только перевод. Название — цитата из романа: «Единственным его оружием была ненависть»
читать


Название: Кружок, чуть было не попавший в историю
Переводчик: Lazurit
Бета: Табакерка_с_Позолотой
Оригинал: Eglantine, a group which almost became historic, запрос на разрешение отправлен
Размер: мини, 1454
Персонажи: все лезами
Категория: джен
Жанр: письма
Рейтинг: G
Примечание: Все принадлежит Гюго и автору, мой только перевод. По заявке be my liver
читать

@темы: переводы, фики

---

Песнь песней / WTF 2014

[spasibo most]

Название: Песнь песней
Автор: be my liver
Бета: Скрытный козодой
Размер: мини, 1343 слова
Пейринг/Персонажи: Грантер, Анжольрас
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: расчленёнка и манипуляции с трупом
Краткое содержание: Грантер выжил после баррикады, но всё ещё хочет сделать что-то полезное. В рамках своих возможностей.

Хвала беспорядкам, неразберихе и откровенно паршивой организации!

Хвала пустырю вокруг безымянной могилы. Пустоте и тишине. И отсутствию поблизости стражников.

Можно даже не бояться оступиться, хрустнуть веточкой. Можно смело не сдерживать всхлипы и рвущийся из груди монотонный вой при виде тел друзей, сваленных друг на друга кое-как, присыпанных сухой летней парижской землёй. Смотреть и не понимать, что ты мог сделать такого ужасного в жизни, что тебя угораздило выжить. В ночной траве роса, и на ощупь она так же холодна, как их тела; бутылка падает из безвольной хватки Грантера.

Грантер спускается вниз.

Яма неглубока, и стенки не отвесные; неудивительно — едва ли стали бы трудиться над их могилой. Это-то и играет Грантеру на руку в итоге: он почти без труда, не ощущая мёртвого веса в руках, вытаскивает тело Анжольраса наверх и кладёт навзничь, так, чтобы он смотрел в бесконечное небо. Его глаза так и не закрылись; как стекло, но всё тот же цвет — или это уже просто отражение? Поди разбери. Грантер не может выпустить его из рук, отвести взгляд. Гладит, едва касаясь, лицо — даже не чувствуя щетины под пальцами, неужели он действительно был такой. Ни единого подходящего определения; всё, что подбрасывает ему воображение, ужасно, мещански пошло и годится только для трактирных девок. Для Анжольраса лучше молчание.

Ладони Грантера спускаются на грудь, и пальцы проваливаются в дыры от пуль. Грязная работа, армейский калибр — чем больше, тем лучше, чтобы наверняка, да с шумом. Как будто каждый выстрел должен был проорать: «Эй, смотрите! Ещё один пал! Смотрите, запоминайте — вот этого, с красной воронкой месива плоти и одежды, можно уже не добивать!» Наверное, сразу после выстрела дыры были тёплые и влажные. Интересно, когда пробита грудь, громче ли слышны удары сердца? Не проверить теперь. Да и раньше как-то не подворачивался случай, откровенно говоря.

Но что же. Сердце не бьётся, это так; зато случай как раз. И он уже никуда не уйдёт, не развернётся. Даже молчание сейчас у него уютнее. Хоть так оно не осуждает.
Он так красив сейчас, безумно, безоговорочно красив; его портят только эти рваные раны на груди. Так не смотрятся, так вдрызг рассеивают гармонию. Он был так похож на мраморную статую бога минувших прекрасных эпох, и Грантеру до слёз обидно, что он уже не сможет это исправить. Вообще никаким образом не помочь.
Охладившееся вино морозит руки бутылочным стеклом и горячит голову. Грантер бездумно прослеживает пальцами одному ему видимые узоры на шее и ключицах Анжольраса, смотрит долго, ему некуда спешить, ночь ещё молода. Иногда ветер колышет его волосы. Картинка перед глазами плывёт, кажется, что веки Анжольраса тоже плавно опускаются и поднимаются, и он спокоен рядом. Если не опускать взгляд ниже, то он похож на спящего — если бы кто мог спать с открытыми глазами. Или на бюст. Точно, на бюст. Грантер рисовал несколько раз такие в пору ученичества, углём; такие же светлые кудри, только те из гипса, а эти — настоящие.

Грантер помнит много профилей монархов на монетах и их голов на постаментах. Воздать почести, изваяв из куска камня чью-то голову — кто, интересно, додумался до этого? Кто первый решил пренебречь красотой, выставить на всеобщее обозрение чью-нибудь такую же грушевидную древнеримскую голову и внушать людям, что эта голова стоит здесь, потому что человек велик, а человек наверняка велик, если здесь стоит его голова? Смешно.

Грантер вспоминает легенду о Медузе Горгоне, её чёртовой срубленной голове. Простая и нехитрая история, такая же, как история каждой из этих монарших статуй: прекрасные когда-то давно и одарённые властью, они так же в камень превращают тех, кто на них смотрит. В любых смыслах. Хочешь — замри в безмолвном рабском почтении.

Хочешь — замри холодным телом на руках того, кто любил тебя так, что не мог смотреть ни на что иное.

И не сможет больше. Не сможет отвести взгляд. Грантер шепчет молитву о прощении и тянется за сумкой, и всё ещё шепчет, и слова мешаются в бессвязный бред, и он чуть ли не воет — слишком стыдно, слишком мерзко от себя, но он всего лишь человек и он слаб. И его не останавливают.

Кожа и ткани легко поддаются зазубренному лезвию, оно тонет в густой застоявшейся крови, чёрной в ночи. Сантиметр за сантиметром, обходя ключицы, выпиливая кусочки мяса и разрывая сухожилия, Грантер не останавливается ни на секунду, хоть его слёзы и падают вниз и текут по бледной коже Анжольраса, сливаясь с его кровью. Прерваться нельзя, даже если нож скребёт о позвоночник; тогда Грантер просто берёт небольшой топорик и, держа только разрез в фокусе, бьёт, что есть силы.
Усталость накатывает в одно мгновение, финальным аккордом звуча в этом представлении. Диминуэндо симфонии, и ладонь Грантера соскальзывает с рукоятки топора так же, как Грантер, почти без сил, ровно опускается на грудь Анжольраса.

Лезвие топора наконец входит в землю ровно под шеей Анжольраса.

Нет никакой воли продолжать. Грантер вяло поднимает взгляд на кровавый обрыв шеи и только крепче стискивает руки на торсе; где-то как раз под его носом — пулевое ранение. Остался только запах гнили. Грантер счастлив, что сможет запомнить хотя бы его. Так приторно, что почти тошно; рвотные позывы Грантер заглушает большими глотками вина, впрочем, оно тоже с трупным привкусом, и кажется, что если колебаться ещё минуту — то останешься там навсегда.
Поэтому он собирает свои камни — так и не допитую бутылку, инструменты и голову Анжольраса. Такой, какой есть — он незаметен. Измазанного в земле и крови, оставляющего смрадный запах, его никто не захочет запомнить.

Грантеру это на руку.

Бывшие мастерские часто хранят сокровища. А сокровища всегда ждут своего часа, и вот отличная глина вытащена из ящика, ножницы, резцы, таз с водой — всё готово и ждёт. Медлить нельзя. Так же, как срезанные цветы вянут быстро даже в вазе со свежей водой — так и кожа Анжольраса сгниёт в тёплой комнате Грантера быстрее, чем в холодной могиле.

Волосы Грантер стрижёт неровными движениями пока ещё трясущихся рук и лишний раз благодарит длину до плеч — и погрешности в пару сантиметров никто не заметит, и крепить их будет легче; он аккуратно укладывает пряди на стол по кругу, чтобы потом не сбиться. Вот эти — со лба, они даже сейчас немного вьются на концах: Анжольрас слишком любил заправлять их за ухо. Эти — с затылка, почти прямые; когда они отрастали длиннее плеч, Анжольраса часто принимали за девушку. Ещё пара движений ножницами — и в руках Грантера голова не херувима, но воина.

Самой мягкой тряпкой, которую Грантер смог найти, счищаются кровь и грязь. Нежно и почти ласкающе, будто он нянчит младенца; он вытирает кожу насухо и целомудренно целует в лоб.

Глина оказывается такой же упорной, как Анжольрас. Она не хочет лепиться к коже ровно, и Грантеру приходится несколько раз грубой толстой нитью обмотать голову, как сетью. Так — податливей, и мерзкая масса наконец покрывает голову Анжольраса слоем предельно плотным, чтобы не рассыпаться, но и достаточно тонким, чтобы все линии, все дорогие сердцу черты остались, как есть.

Пока глина сохнет, Грантер лепит из остатков шею, ключицы и плечи по лучшему из образцов, который помнят его пальцы.

Первый акт, заключительная ария: отверстие горла как влитое садится на железный штырь в середине заготовки. Прилегание идеально плотное, остаётся только легонько, мокрыми пальцами, лаская почти так же, как там, у могилы, приладить место сочленения.

Антракт.

Произведение почти совершенно; светлая кожа разлагающегося трупа темнеет так же, как светлеет засыхающая глина. Неровные пятна, разные фактуры участков; там размягчается, здесь отвердевает. Там смерть, значит, здесь жизнь.

Никогда раньше Грантер не понимал родство слов «творец» и «творчество» так отчётливо. И ему остаётся только придать конфликту последние штрихи и сыграть развязку.

Грантер берёт в руки мягкую кисть, и, не дыша, расправляет на лице бога сусальное золото, и в идеальном порядке сажает на клей пряди.

К раннему утру готов его главный шедевр. Бюст Анжольраса ловит рассветные лучи, и это не на горизонте восходит солнце, а в затхлой узкой комнате. Старый миф о Галатее во всей своей красе, и не отвести глаз, не шелохнуться, сияние золота ярче звёзд, и будто кто-то свыше спасает Грантера от слепоты, послав ему сон. Он с радостью смыкает веки: его эндшпиль требует сумерек.

Ровно в полдень следующего дня впервые с прошлого века маленькая пушка Пале-Рояль бросает отражение луча солнца не на парижский меридиан.

Золотой Анжольрас сверкает после смерти так, как должен был при жизни.

Так, что королевский дворец рядом из грандиозного строения превращается в скромную халупу.

Так, что прохожие останавливаются и перешёптываются, выпытывая, кто же это такой. Бог, принц, генерал? Чей-то любовник, сын, святой?

«Вся вселенная», — шепчет Грантер.

@темы: кирпич, фики