Баррикадный день

[Verit]

На нас надвигается Баррикадный день - годовщина кульминационных событий "Отверженных", включая построение и падение баррикады, множество смертей :/ и тд. А именно, 5-6 июня.
Традиционно хочется - не отпраздновать, но отметить важную дату. Как исторически, так и для нашего фандома. x)



Предложения!
- посмотреть на лайвстриме - как вариант, можно всю неделю смотреть, или до выходных отложить, как удобнее, - какую-то из экранизаций/постановок мюзикла/etc. Предложения лютобешено принимаются! x)
- сходки во всех городах и странах x) (вот в Москве уже есть, если кто хочет организовать - совсем скоро, но все же! - еще где-то, то пожалуйста. можно на выходных, думаю)
- тред здесь в сообществе для всего на свете (с картинками, гифками, блэкджеком и... да)
- носить кокарды, ленточки и всяческую атрибутику для распознавания своих x)

Пожалуйста, обсуждайте. x))

@темы: сообщество

---

ай

[гекльберри финн]

Название: Пора собирать камни
Автор: гекльберри финн
Персонажи: Анжольрас/Грантер
Категория: слэш ли?
Жанр: даже не ангст, а просто пьяное самокопание. все как всегда, в общем
Рейтинг: детский
Примечание и все такое: старая, банальная и не до конца беченная вещь. это значит, что я заранее прошу извинения и даже не собираюсь оправдываться

я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути

Грантер и не прочь бы стать лучше и сделать что-то на благо Республики, но ты не можешь ничего требовать от изнанки. Ничего не приобретая, этот человек сознательно теряет абсолютно все (если у него что-то вообще было) и не замечает, как однажды из его вспоротого кармана выпадает гордость. Разгоняя птиц на площади и расцарапывая в кровь землю старыми-старыми башмаками (Грантер ковыряет себе дорогу в Ад), многого не сделаешь, а это все, что ему нужно, чтобы не захлебнуться в комках собственной рвоты. Люди вроде Грантера никогда не должны купаться в солнечных лучах – дети боятся чудовищ. Химерам вроде Грантера положено просочиться в брусчатку вместе со своими словами и привязанностями. У людей вроде Грантера слов и привязанностей вообще быть не должно, или же они вынуждены за них платить. Если Анжольрас – мрамор, то Грантер – прибрежный булыжник, углы которого просто стерлись о другие камни. Пинайте Грантера, топите Грантера, а он не будет возражать. Он сам топит себя в горлышке бутылки, где всегда спрятана чья-нибудь вечность. И вечность Грантера сияет среди остальных в красном сюртуке, улыбается всем, но всегда делает это слишком жестоко, поэтому Грантер не завидует. Чему тут завидовать, если ты – детский ночной кошмар, истерзанные звезды вроде Анжольраса таких не боятся, но смеются над ними. Вечности не водят дружбу с придорожными камнями. Темные углы существуют только для того, чтобы туда не проникало солнечное сияние.
Знаем мы вас, влюбленных болванов, которые каждый день совершают тихие пьяные подвиги и страдают из-за них. Но не могут никому ничего рассказать, потому что слишком озабочены собственными непосильными мучениями, оттого и деяния их остаются тихими, а добродетель всегда пьяна. Каждый день совершаете столько подвигов, что, рано или поздно, каждый ваш проступок раскалывается о собственную слепоту оглушительным звоном благородства. Вы никогда не хотели ничего взамен, скажете вы. Взамен вы получали собственные затуманенные мечты (ах, пьяная добродетель), но потом в вас просыпается уважение к собственной кротости. Дышите рядом со своими позолоченными херувимами и считаете себя героем, копите собственную верность, которую однажды надеетесь обменять на ответные чувства. Много таких девочек пробегали мимо Грантера. Мученицы в кружевных чепчиках, и все мимо. И Грантер – мимо. Только вместо верности в его сбережениях одна сухая безразличность. Но не к Анжольрасу (никогда), а к себе самому. Никогда Грантер не будет гордиться своими чувствами, никогда не почувствует себя героем, но всегда будет глядеть на сверкающее дно бутылки и стыдиться. Будет плеваться собственными чувствами в вино, а потом запивать свой стыд ими же, и оттого выпивка и оставляет на языке горький налет, что сам он – горький налет, и потому что это даже не больно.
Грантеру иногда жаль, что у него нет к себе сострадания. Было бы сострадание – было бы легче себя оправдать. Была бы в нем хоть капля уверенности в окружающем мире, он бы двигался вперед. Анжольрас постоянно куда-то спешит, а Грантер просто дергается на месте, потому что он сам упал на себя плоским камнем, сам пригвоздил себя к отчаянию. И Грантер кричит: «Подожди!», но вечность ни за что не станет ждать свою изнанку. И Грантер роет себе нору, поглубже в землю; под ногти ему лезет собственная грязь и гордость.
Всю жизнь свою он пытается вывернуть себя наизнанку, а потом просыпается в крови. Он не помнит боли и не находит ран, но просыпается в крови, и отголоски ушедших войн от стен – это самое страшное, поэтому Грантер заполняет их камнями. На берегу Сены уйма мокрых булыжников, поэтому в комнате его пахнет сыростью, а войны превращаются в дуэли. Камни у него везде. Камни лежат на кровати. Камни никогда не просыпаются. Грантер же никогда не спит, - за него спит вино. Под тяжестью этих камней у Грантера ломается шея, и он впервые видит себя крепостью с рухнувшей колонной. Камнями он забивает вспоротые карманы и теряет их вместе с гордостью, но их можно поднять. Однажды Прувер спрашивает у него что-то, и вместо Прувера Грантер в пьяном безрассудстве видит цветок. Цветы рвать жалко, а камни уже мертвы. Камни рождены мертвыми, и вот Грантер уже не думает о вечности. Может быть, совсем немного, но только когда летними ночами мир кажется слишком большим или когда люди говорят о свободе. Быть может, Грантер не верит в нее потому что когда-то, сам того не зная, слишком ее хотел и об нее же и споткнулся. Грантеру больше всего на свете хочется прекратить верить в Анжольраса и всем сердцем полюбить булыжники, но те на него тоже не смотрят. Он настолько не думает об этом больше, что теперь сидит у косого домишки на Сен-Дени и смотрит на цветы. Люди вроде Жана Прувера вянут быстро, думается ему. Мысль эта ускользает между пальцев и между железных ставней. Анжольрас не завянет никогда, утекает следом. И он кладет руку на решетку, прутья обволакивают его и перемалывают кости; под мигающими пятнами света руки бледнеют, и камни высыпаются под ноги, как только Грантер дергается в немом ужасе. Ему страшно, потому что это – единственные настоящие объятья в его жизни, и теперь он не может шевелить пальцами. Луна летом как молочная капля, одинаково приветливо освещает чужой смех и крики. И Грантер смеется. Смеется, потому что рука впервые тянется вверх, но не дотянется никогда. Смеется потому что знает, что такое открытый перелом, и смеется, потому что это совсем не больно. Он бы протянул руку и сорвал Анжольрасу цветок за его же калиткой, кинул бы камнем в его окно, и это было бы намного больнее. Потому что Грантеру должно быть стыдно за собственные надежды, чего ради он сюда вообще явился? Руки теперь его прошиты иглами и гнетущей болью. Она высасывает из него все; а ведь он даже никогда не был цветком, с чего бы ему вянуть. Минуты (часы/годы/столетия) спустя Грантер все еще смеется над своими окаменевшими пальцами. Экономка вздергивает замок и отпирает дверь. Наверное, вор или сумасшедший. И, да, Грантер – вор! Он украл, он украл у самого себя – схватить его! Когда дверь открывается, его рука в полном порядке, а на дне желудка вскипает вино. Грантер вынужден сбежать, и до утра он скитается по парижским улицам, оставив в себе одну, последнюю, надежду. Может быть, Анжольрас не слышал его шагов. Потому что даже шаги его уродливы. По дороге он снова теряет камни и абсолютно уверен в том, что парижские рассветы далеко не так прекрасны, как о них говорят. Парижские рассветы Грантер пытается увидеть глазами Анжольраса, и на долю секунды ему кажется, что брусчатка омыта кровью мучеников. Больше всего Грантер боится увидеть глазами Анжольраса себя. Он боится того, что этой ночью падает еще одна колонна. Он боится того, что однажды превратится в сплошное зеркало. И хуже всего будет, если Грантер это выдержит.
Кафе «Мюзен» за целый день видит много уходящих лиц и чуть меньше уходящих радостей, но Грантера оно отпускать не согласно. Перед ним растекаются по поверхности стола все те слова, которые нужно кому-то сказать, но которые не должен услышать никто. Что-то о камнях на берегу Сены и о том, как волны снова и снова его прогоняют. Красноречия от него никто не ждет, его вообще никто не ждет. Поэтому он ест свои слова и не забывает запивать.
- На моей кровати спят камни.
И кафе «Мюзен» раздается неодобрительным хохотом.
Люди вокруг Грантера молчат, а вот стены рокочут и скрипят, кто-то открывает дверь, и где-то снаружи цокают повозки. Об этом «снаружи» Грантер не знает ничего, потому что у него так и не получилось перекроить себя наизнанку. Может быть, вся его вытекает из него только поэтому, а может быть, внутри он полон исключительной желчью, и просто не может опустеть еще сильнее. Кружка за кружкой, и Грантер уже не помнит ничего о цветах, только знает, что во сне снова будет от кого-то бежать. Когда сон все-таки дергает за края рубашки, он снова стоит на месте. Оказывается, за Грантером никто никогда не бежал – все бежали от него. И от этого осознания реальность внутри его головы разжижается, перемешивается и блекнет. Когда он проснется, если у него вообще хватит сил проснуться, то в голову придут мысли о вечности, и мир снова окажется слишком большим.
Иногда он думает об Анжольрасе только затем, чтобы, проснувшись, увидеть его лицо. Но иногда просыпаться не хочется вообще, потому что пока остальные убегают прочь, Анжольрас там. Он ждет. Далеко-далеко, за пределами Парижа, свободы и реальности, он его ждет. Подбирает те же камни и дышит тем же воздухом, но никогда не претендует на подвиг, потому что никогда в Грантера не влюбляется. Не влюбляется, не понимает, не сочувствует и не заботится, а просто ждет. И это – целая разрушенная стена, целый легион восставших надежд, потому что Анжольрас мог бы разбудить армии. Потому что вечности иногда останавливаются просто так, а потом сдвигают на себе камни и подают руку. Потому что что значит солнце без темных ям, и Грантер – темная яма, пусть даже так. Но это потом, в другой реальности, когда хватит сил проснуться.
А пока.
А пока дверь открывается. Туда, внутрь, входа нет, но есть укрытие.
И сквозь эту дверь исчезает много радостей, взбитых юбок и потерянных влюбленных, но укрывается один Анжольрас.
В руках у него – камни. И он не улыбается, потому что слишком рано. Но бормочет в определенном направлении:
- Хватит убегать.
И в этот самый момент он готов подождать. Той ночью Анжольрас считает шаги под своим окном.

@темы: фики

---

Всем обитателям Лачуги и окрестностей!

[Табакерка_с_Позолотой]

В общем, как-то так оно сложилось, что наступило лето и осталась я в пустой и одинокой квартире... И родилась тогда в моей голове безумная мысль - соберу-ка я у себя людей!))) В общем, всем, кто сможет и захочет.
Город: Москва
Место встречи: Выход из станции метро Семеновская, он там один - не перепутаешь (всех встречу и подожду, если что - звоните или пишите на этот номер: 8-926-661-39-93)
Время встречи: Ну, скажем, пока ориентируюсь на 16:00, на субботу 8-го числа, но если у большинства не получится - можно подвигать стрелки)))

Почему в квартире? Да потому, что на прошлой сходке в "Граблях" злостные блюстители закона общественного порядка не давали развернуться широкой душе фандома, а именно - громко петь. Поэтому с нетерпением буду ждать всех желающих, готовить тортик с триколором, качать фильмы, подбирать минусовки к песням и предвкушать...

Единственная и убедительная просьба: отмечайтесь, товарищи гости, в комментариях - мне просто жизненно необходимо будет знать хотя бы за день до мероприятия, сколько нас будет народу!

Спасибо за внимание! Всех вас очень люблю и жду!

@темы: сообщество

---

[Dasha KO]

На этот раз много интересного!

Зарисовки разных персонажей




Тенардье за работой.


Тенардье за другой работой.


Реконструкция вывески "Сержанта Ватерлоо"


По кирпичу.
- Кто же тот господин, что поселился здесь?
- Такой же рантье, как и вы.
(не дословно)


"В какое зеркало Мадлен увидел свои волосы"






Охота на улицах Парижа




Это, скорее всего, в Монфермейле


Якобы в Люксембургском саду.


Есть ещё парочка сюжетов, которые я всё никуда не могу определить.
Мириэль беседует с участником Конвента.

+2

И просто.


Жавер и Гаврош. Вдруг захотелось порисовать эту парочку, очень они меня забавят.








Отчасти это натолкнуло:




Пародия на ситуацию из "Симпсонов", когда Барт донимает Мо.


А потом Остапа понесло.


Ну и напоследок, как это выглядит в сыром виде

фото

.


*Автор был так доволен работой, что позволил себе понюшку табаку*

@темы: фото, графика, юмор, рисунки

---

в треде фоллаут на ночь помянули

[stummenpack]

Название: Ночная охота со сворой мьютов
Автор: svora
Персонажи: почти все
Категория: джен
Жанр: кроссовер с Фоллаутом 1/2
Рейтинг: PG-13 (есть одно плохое слово).
От автора: старое. Честно говоря, считаю это самой умной своей текстушкой.

- ...Да бросьте, мне все равно не нужны эти железяки. Они были дороги мне только как память. Ведь я целиком полагаюсь на волю Господа, который стоит миллионов таких штуковин. К тому же я их теперь просто не подниму... Однако помните: вы пообещали мне использовать это оружие, чтобы сделаться честным человеком.

- Человеком?

- Именно человеком. У вас ведь есть душа - а значит, вы человек.

***

Начал он с того, что набрал самых отвязных ребят из числа безработных и раздал им стволы, которые водились у него в изобилии. Весь Колин-Бризе стал на уши и замер в ожидании: что будет дальше. Но подозрительный пришелец ограничился тем, что спустился со своим воинством в шахту и перебил там всех ядовитых тварей до единой. Шахта заработала, загибающийся городок на границе с Канадой оправился и даже начал процветать. Жители приглушили свой шовинизм.

Все, кроме одного. Пришлый благодетель не был единственным обитателем Колин-Бризе, в свое время побывавшим в чанах Марипозы. Был там еще один. Имя его было никому неизвестно, да никто и не интересовался. Звали его верзилой, мьютом, зеленым; последнее приклеилось и постепенно трансформировалось во вполне респектабельное "шериф Левер*" - ибо он столь же постепенно сделался местным шерифом. Его внушительная фигура, хмуро поблескивающая обшарпанной, но вполне толково склепанной из нескольких стандартных комплектов броней, наводила ужас на воришек и проституток одним своим видом, а в сочетании с репутацией заставляла их обращаться в бегство. Он знал свой род и не доверял ему. Впрочем, не доверял он также ни людям, ни гулям, ни любому другому виду разумных существ, который вдруг мог обнаружиться на земле.

***

...Она дрожала в своем поношенном платьице - от холода, потому что оно было драное, и от страха, потому что поверх него не было брони. Ржавый пистолет, выданный хозяйкой, не смог бы защитить ее и от брамина. Опасно светились зеленые лужи на выжженой земле. Взошел Юпитер, злобно сверкая на нее красным глазом. Девочка даже не удивилась, когда, в довершение всего, из тьмы выступил огромный зеленый мутант и отобрал у нее канистру. "Теперь меня точно прибьют", - подумала она в каком-то равнодушном оцепенении. - "Либо этот, либо мадам..." Однако плод больной гениальности Мастера не спешил ни убивать ее, ни скрываться с добычей.

- Как тебя зовут?

А, все равно пропадать.

- Козетта.

- Странное имя.

- Это из книжки. Но я не читала - не умею.

***

- Объясняю диспозицию: вы со мной своими пукалками не управитесь, а я выкошу вас подчистую вот этой херней, прежде чем вы скажете "спасайся кто может". Так что давайте не вести себя, как безмозглые кентавры, а договоримся как джентльмены...

Бандиты призадумались. Угроза казалась реальной. Однако тут из угла раздался чей-то исступленный крик:

- Да пошел ты! Выметайся на счет три, иначе я сейчас взорву нас всех!

То была Тетка. Оскаленная, страшная, с развевающимися волосами, она держала что-то высоко над головой - очевидно, гранату. Все инстинктивно прянули в стороны. Однако, как уже было сказано, она не разбиралась в оружии, и умудрилась из всего ящика гранат выхватить самую бесполезную - предназначенную для вывода из строя различных устройств и совершенно бесполезную против существ из плоти и крови.

***

- Положи меня. Положи, я сказал. Выпендривайся перед нормиками и тухлятиной - они тебе скорее поверят, а я-то знаю, откуда наши с тобой ноги растут... Я служил на базе, я видел тех, кто соглашался на погружение. И с тех пор глубоко убежден: самое в нас лучшее - это то, что мы не размножаемся.

- Но ты ведь не такой. Я же помню Колин-Бризе. Ты вел себя получше многих людей.

- Хочешь сказать, что я хороший и ты такой же? Бред. Ты просто стараешься забыть о том, какой мы однажды сделали выбор. А я о нем помню.

- Все на свете заслуживают второго шанса. Просто для того, чтобы все исправить. Или хотя бы искупить. Ты ведь оставил себе шанс. Оставь его и мне.

- Я не оставлял себе никаких шансов. Я просто пытался направить свою сущность так, чтобы она приносила пользу, а не вред - вот и все. А теперь положи меня. И вместо того, чтобы тратить стимпаки, потрать единственный патрон. Так будет лучше. И мальчишку этого без меня быстрей потащишь.

- Ты задолбал. Заткнись.

- И что ты сделаешь, если не заткнусь?

- Ничего. Я тебя просто прошу.

- Ладно. Черт с тобой.

@темы: фики

---

[Romyel]

Некое коллективное безобразие, устроенное в одной отдельно взятой префектуре


- Ну что вы стоите, как идиот?
- Вот почему - как? Даже обидно... - молоденький жандарм, стоявший в дверях, шмыгнул носом и продолжил - никогда от вас, инспектор, слова доброго не дождешся... Эхх...
- А оно вам надо? - рассудительно поинтересовался Жавер. - Привыкнете еще, станете ходить и на добавку набиваться. А кто ж вам ее даст?
- Ого! - радостно тормознул возле них Симон Перре, младший сотрудник канцелярии, балагур, зубоскал и любитель совать нос в чужие дела - Видать какой-то грешник праведником оборотился, не иначе: месье Жавер шутить изволят, а?
- Я серьезен, как Дантон на гильотине. Вот вам, Перре, часто выдают добрые слова? и часто ли вы сами их раздаете кому ни попадя?
- Да мне их постоянно выдают, месье инспектор!!! - обрадовался возможности поострословить Перре, - У меня же работа такая! Не только добрые, правду сказать, всякие... У нашего начальства этих слов - видимо-невидимо. С самого утра всучат полные руки и: "пойди, передай!" - и вот бегаю весь день, раздаю. Не кому ни попадя, конечно, а адресно... Но выдают, правда, и раздаю, куда деться... А вот, кстати, мсье инспектор, а что это у вас там, никак разобрать не могу? - и словоохотливый Симон ткнул пальцем в нечто, что явно принадлежало инспектору Жаверу. Или было его, если так можно выразиться, вещью. В общем, это нечто явно было с инспектором. Как что оно было - как зонтик, скажем, или подозреваемый, или бакенбарды - Симон Перре, вполне владевший искусством составления словесного портрета и способный описать многое, сказать бы тем не менее затруднился. Тем более затруднительно было это сделать молодому жандарму, который тоже осознавал присутствие с инспектором чего-то, чего быть вроде бы и не должно, но оно есть, - оттого и мялся в дверях, решая непосильную для себя задачу, разрешен ли проход с оным на территорию префектуры или нет...
- Это... - Жавер подумал и вынес наиболее важную характеристику, - это не кусается. И оно вряд ли заразное, по крайней мере, для нас. Посмотрите сами, разве такое может болеть чем-то человеческим?
Для наглядности он сунул это самое нечто прямо под нос юному церберу, да еще и повертел, чтоб тот мог рассмотреть его со всех сторон.
Тот отшатнулся, сглотнул и, с неким ужасом глядя но то, что предстало его взору, пробормотал:
- Но... Зачем вам эта... Рыба?.. Инспектор?
- Раз это рыба, тогда я буду ее есть, - очень серьезно ответил Жавер. - Приду домой, отдам хозяйке, она поджарит ее на вертеле.
Перре мог бы поклясться, что "рыба" неодобрительно фыркнула. Но он знал, что рыбы не фыркают и вообще не издают звуков (мать в детстве иногда просила его стукнуть молотком по голове какого-нибудь особо живучего карася), так что отнес это за счет различных флуктуаций вроде пролетающих призраков или проходящих за окном коней.
Жандарм не заметил фырканья. Но ему чем дальше, тем больше казалось подозрительным то, что господин инспектор явно о чем-то темнит. О чем - совершенно неясно, но точно темнит.
В этот момент "рыба" вырвалась из рук Жавера, скакнула вперед и, шустро перебирая ногами, целеустремленно двинулась вглубь здания.
- Э... - Растерянно попытался закричать ей вслед жандарм, но кричать вышло у него плохо. Можно даже сказать, совсем не вышло, - Куда? Рыбам нельзя... С рыбами нельзя...
Поскольку та никак не отреагировала на его слова, а бежать за ней было как-то совсем... нелепо, то бедолага с несчастным видом повернулся к инспектору и Перре, явно расчитывая хоть на какую-то поддержку.
- Ну, ведь нельзя же, правда? - умоляюще произнес он.
Жавер сохранял слегка отсутствующий вид, который обычно для него не был характерен, а Перре, наоборот, сощурившись и даже, кажется, внутренне оскалясь, смотрел вслед загадочному животному. Он размышлял. Какие опасности может нести в себе это странное существо? Каких злодейств и разрушений может оно наделать в префектуре? И можно ли подозревать его в подобных намерениях, если оно пришло с Жавером, обладающим безупречной репутацией? Возможно, оно его обмануло? Честность часто идет рука об руку с наивностью, как и подозрительность: проницательные люди не страдают паранойей, им и так все видно. Но Жавер казался слишком спокойным для обманутого. Тогда что? Неужели же... заговор? Но чем они могли подкупить настолько чуждого всему человеческому полицейского, который не пьет, не курит, не волочится ни за женщинами, ни за мужчинами, ни за деньгами, и даже книги читает с таким видом, будто ему мажут йодом шишку на лбу, и он просто терпеливо ждет, пока эта неприятная процедура закончится? Хотя он нюхает табак... да черт возьми, при чем тут какой-то табак?
Перре напряженно думал, а животное тем временем уже успело завернуть за угол длинного коридора. Его толстые когтистые лапки деловито стучали по паркету.
Завернув за угол, оно заговорило. Или это было не оно, а кто-то другой влез через другую дверь, а то даже и через окно. Однако было полное впечатление, что это говорит оно.
- Жулики и воры! Пять минут на сборы! - ликующий голос повис под сводами префектуры и обрушился вниз, словно увлекая за собой всю коррупцию и неправду, существовавшую в недрах государственного учреждения, призванного хранить порядок и заботиться о равновесии общества.
Перре оглянулся на Жавера, пытаясь понять, что за хрень происходит в родной конторе и какое тот имеет к этому отношение.
Жавер ухмылялся, счастливо показывая все тридцать восемь зубов.
- Слушайте, Жавер, - прищурившись спросил Перре, краем уха прислушиваясь к удаляющимся радостным воплям о жуликах и ворах, а также начинающей нарастать многоголосице недоуменных возгласов, порождаемой этими воплями, - что происходит? И учтите, - он лучезарно улыбнулся. Так улыбаются люди, не имеющие никаких задних мыслей, - я от вас так просто не отстану! Я страсть как любопытен!
- Простите, месье, - встрял совершенно убитым голосом жандарм, - но... что делать?
Перре, вцепившись на всякий случай в рукав инспектора, что бы тот внезапно не исчез, повернулся к нему:
- Вас как зовут, юноша?
- И... Ив, - ответил тот, начав, похоже, ощутимо заикаться.
- Так вот, Ив... Ловить ее!! Срочно!!!
- К..как ловить?
- О, боже! - Перре картинно возвел глаза к потолку, после чего рявкнул во всю мощь легких, - БЕГОМ!!!!
- Жалко парнишку, - заметил Жавер, проникновенно глядя на старательного младшего сотрудника канцелярии. - Вы бы ему помогли, что ли.
- Я что, по вашему, похож на идиота? - кивнув вслед стремительно удаляющемуся Иву, осведомился Перре.
- По-моему, вы похожи на очень ответственного человека. Я бы на вашем месте хотя бы проследил за выполнением задания. А то ведь станет не тех ловить, а? - и инспектор захохотал. Тем самым ужасным хохотом, что когда-то повлек за собой человеческие жертвы в маленьком приморском городке, производящем женские украшения для половины Европы.
Однако Перре не проникся.
Он перехватил рукав инспекторского редингота понадежнее и заговорил со всей возможной доверительностью, на какую был способен:
- Время моего присутствия в префектуре уже час как истекло. Так что я тут как частное лицо, можно сказать... Во-вторых, это не в моей компетенции кого-то ловить и за кем-либо надзирать. Это больше по вашей части, не так ли, инспектор? А в-третьих.... Я, как я уже говорил, чертовски любопытен, и, сильно подозреваю, что в этой ловле выбрал рыбу покрупнее...
Он снова улыбнулся, но эта улыбка была куда двусмысленнее.
В этот момент по лестнице буквально ссыпался растрепанный и бледный личный адьютант префекта. Он подлетел к Перре и Жаверу и, вцепившись в них, заорал:
- Что, дьявол вас дери, тут происходит?!!!
- А при чем здесь мы? - удивленно пожал плечами Перре, - это вон там происходит...
Жавер искоса, но внимательно посмотрел на него и ничего не сказал. То ли проявлял отвлеченный интерес к тому, как это люди умеют легко и нахраписто врать - и выжидал возможности выяснить, для чего ЕЩЕ они это могут делать, то ли практично и шкурно рассчитывал, можно ли сговориться. Перре не взялся бы это однозначно оценивать.
Откуда-то из глубины префектуры донесся громкий вопль, а затем не менее громкое, обвинительное:
- Эта чертова тварь меня укусила!!!!
Голос, судя по характерному дребезжанию, принадлежал начальнику канцелярии...
- Так, - Перре душевно поглядел в глаза адьютанта - обстановка становится опасной! Вам надо вернуться к префекту и организовать его охрану, а также распорядиться об оказании медицинской помощи всем пострадавшим. А мы с инспектором Жавером останемся тут и возьмем на себя оборону главного входа. На случай, если то, что там, - он непределенно махнул рукой в сторону воплей, - попытается ускользнуть...
Адьютант побледнел еще сильнее, мелко закивал и заспешил было к лестнице, но вдруг остановился на пол пути и обернувшись, робко спросил:
- А... что - ТАМ?
- Вы не поверите, - как можно доброжелательнее улыбнулся ему Перре, - но там - рыба...
Адьютант уставился на Жавера, как бы ища у него подтверждения или опровержения.
- Там действительно рыба, - невозмутимо кивнул тот. - И вы действительно нужней наверху. На первом этаже сейчас паника, от них никакого толку. А до второго она еще не добралась, поэтому будьте любезны ее вовремя перехватить - вы в полиции служите или где?
Только уже поднявшись по лестнице и дойдя до середины коридора, адьютант сообразил, что раз на первом этаже паника, то все, кто на нем находятся и при этом ей не подвержены, становятся подозрительными. Но идея оказания медицинской помощи показалась ему более важной.
Дождавшись, пока адьютант скроется с глаз, Перре отпустил наконец рукав, отступил на пару шагов и, скрестив руки на груди, принялся пристально разглядывать инспектора, время от времени со значением покачивая головой и ухмыляясь каким-то своим мыслям. Затем, с хлопком сложив ладони у лица и глядя прямо в глаза Жаверу, он заговорил:
- Итак: рыба. Бегает, кусается... Разговаривает. В целом, конечно, можно было бы списать это на погоду, или политическую обстановку, или еще на что нибудь эдакое... Нет, не списывается? По вашему лицу вижу - не списывается. Что ж, оставим пока эту рыбу бегать и кусаться, и перейдем непосредствено к вам... Я вижу перед собой инспектора Жавера, который ведет себя, скажем для простоты, как пьяный. Но вы трезвы, не так ли? Так с какой стати трезвый инспектор ведет себя как пьяный? Вас что, тоже покусала ваша говорящая рыба? А ведь вы говорили, что оно не кусается. Врали, выходит? Или я вижу перед собой вовсе не Жавера?
Жавер в ответ снова продемонстрировал все свои зубы и с явной иронией произнес :
- Не знал, что в канцелярии учат подобным вещам.
Перре по всему собирался ответить, но вместо этого внезапно вытаращил глаза, издал некий глухой звук на вдохе, нечто вроде "аргх", и опустив взгляд, посмотрел на свою правую ногу.
На его бедре, помахивая в воздухе лапами и бешено вращая глазами, висела беглая рыба.
В следующую секунду с радостным воплем: - "Вот она, я ее поймал!!" - Симона сбил с ног молодой Ив...
Всего доля секунды потребовалась инспектору, чтобы выхватить животное, пока оно не пострадало под тяжестью плюхнувшихся на пол тел.
- Ну а теперь,- проговорил Жавер с лёгким оттенком торжества в голосе (хотя и ощущалось, что он изо всех сил пытается скрыть обуревающие его чувства),- позвольте представить вам нового работника по борьбе с коррупцией!
Жандарм и младший работник канцелярии всё ещё сидели на полу и недоумевающе переводили взгляды то на инспектора, то друг на друга.
Жавер позволил лёгкой тени улыбки скользнуть по своему лицу, он слегка кивнул в сторону "рыбы", которую он теперь нежно держал на руках, насколько, конечно, слово "нежно" было применимо к его устрашающей фигуре. Перре чуть ли не покатился со смеху.
- Жавер, уж от вас я такого никак не ожидал! - он ткнул локтем Ива в бок,- кажется, инспектор сегодня действительно не в себе!
Ив растерялся. С одной стороны, у него был приказ. С другой стороны, кусачая рыба оказалась новым сотрудником. К тому же, судя по всему, старшим по званию. Приказ был отдан до того, как это выяснилось. Однако из этого прямо не следовало, что он был вовсе неправомерным. Поэтому он инстинктивно принялся тянуть время.
- Ой, что это у вас?- обратился он к Симону, указывая на его палец, - Она и вас цапнуть успела? Подождите, я окажу вам первую помощь! - тревожно проговорил он, доставая из раздобытой где-то аптечки йод и бинты, с таким видом, как будто укушенный палец младшего работника канцелярии удивлял его куда больше того, что рыба может работать в полиции.
Перре тоже посмотрел на палец. На нем была подсохшая царапина - он с утра порезался краем ордера на арест мадам Фрагонар, содержательницы нелегального публичного дома.
- Посмотрите, какие у нее зубы, - проговорил он, стараясь оставаться спокойным, отчего его голос приобрел явственно угрожающую ласковость. - Если бы она укусила меня за палец, от него ничего бы не осталось. Она укусила меня за ногу, Ив. За ногу.
- Я думаю теперь мы будем разбираться с этим в участке,- серьёзно сказал Жавер,- а заодно вы расскажете нам всё о своей незаконной деятельности, не правда ли, господин Перре? Ив, составьте список покусанных, с ними мне тоже предстоит душевный разговор.
- Но сперва я убью эту тварь!!!! - раздался дребезжащий голос начальника канцелярии, который, с казенным пистолетом в руках, явил собой пред взором собравшихся весьма странный, но все же вполне узнаваемый образец полной решимости.
С криком: "Инспектор, я спасу вас!" перед Жавером пролетело тело Ива и с деревянным стуком упало на пол, мгновенно отключившись.
Жавер быстро спрятал животное за спину. Он открыл было рот, чтобы спросить: "Какую тварь?" но вспомнил, что не умеет врать, и ничего не стал говорить. Вместо этого он расправил плечи, поглядел на начальника канцелярии сверху вниз и решительно отчеканил:
- Убийство сотрудника при исполнении карается каторжными работами на срок от двадцати лет до пожизненного заключения. Убийство сотрудника при исполнении при попытке сокрытия....
- Какой сотрудник? Где? Приказа о назначении не было!!! Не было приказа, значит, нет и сотрудника! - срываясь на визг, несолидно заверещал начальник канцелярии, старательно пытаясь прицелится дрожащими руками в рыбу, ничуть не смущась тем фактом, что она находится за спиной инспектора.
- Внештатный сотрудник, месье, - шагнул к нему Перре, с одной стороны, вроде бы, прикрывая Жавера, с другой старательно находясь вне траектории возможного полета пули, - Внештатный... Набор таких сотрудников полностью лежит на штатных сотрудниках, если вы помните номер соответственной резолюции, и через канцелярию не проходит. Успокойтесь, ради бога... Ничего страшного ведь не случилось.
Жавер, который собирался было толкнуть пафосную речь о том, что для того, чтобы добраться до животного, начальнику канцелярии сначала придется прикончить его, Жавера, старшего инспектора полиции, приказ о назначении которого сотрудником совершенно точно существует, поглядел на Перре почти одобрительно, будто и не собирался только что копаться в его служебных злоупотреблениях.
- Не случилось... - начальник канцелярии вдруг всхлипнул и, словно разом растеряв все силы, осел на пол, - не случилось....Если бы... Как я теперь жить буду?
- Действительно - как? - С нравоучительным пафосом произнес Жавер - Ведь из-за вас наш молодой сотрудник поставил под удар свою жизнь - и, возможно, успешно поставил...
- Да кому какое дело!.. - неожиданно зло, без каких либо признаков слез в голосе, рявкнул начальник канцелярии, - сам полез, сам получил! Нечего было лезть! Вы что, не понимаете? Будете мне еще мораль тут читать!.. Вы же ничего не понимаете! А.. а тоже - лезете!
Перре почуял, что разговор принимает опасный поворот, и ненавязчиво перехватил его нить:
- Вас покусали, я могу понять, это неприятно. Я вот тоже... пострадал... Давайте мы займемся вашей раной. Тут вот аптечка была... Эй, вот вы! - он бесцеремонно ткнул рукой в уже успевших собраться вокруг сотрудников префектуры, - И вот вы тоже! Помогите поднятся месье дю Сатрену, ему нужна помощь... И молодому человеку тоже. Кажется, в кабинете префекта организован пункт срочной помощи? Давйте, не стойте столбами!!! А мы пока с инспектором займемся опросом свидетелей, сбором фактов и всем таким, там, глядишь, и разберемся, кого расстрелять, кого на гильотину....
Начальник канцелярии на этом моменте отчего-то всхлипнул особенно жалобно.
Жавер только покачал головой и, поддавшись внезапному порыву, наклонился к Симону и шепнул тому на ухо:
- А вы нахал, как я погляжу, а, Перре?
Перре не успел ответить, и не успел даже толком сообразить, что бы это могло значить, как начальник канцелярии дернулся в заботливых руках жандармов и простер дрожащую руку в направлении лестницы.
- Держите ее!!! - страдающе закричал он. - Она бежит к префекту!!! Вы представляете, что будет?
Все присутствующие с ужасом уставились на азартно скачущую вверх по лестнице странную рыбу, но желания бежать и догонять почему-то никто не выказал. Кроме несчастного жандарма, который пришел в себя после неудачного падения и попытался встать, движимый неким внутренним долгом.
- Надо... Спасти префекта... - Бормотал он, тщетно пытаясь принять вертикальное положение.
- Однако, хорош парнишка.... - почти хором произнесли Жавер с Перре, переглянулись было, - но, после того, как они встретились глазами, все, что каждый хотел, возможно, сказать в продолжение, так и осталось настороженно висеть в воздухе.
- А, кстати, - вдруг, без всякого перехода и с ощутимым ехидством спросил Перре инспектора, - что будет, если префекта тоже... Того... Покусают?
И очень недобро прищурился...
- Это мне и самому было бы интересно знать, - туманно ответил Жавер и, явно уходя от разговора, полностью переключил свое внимание на юного героя, который уже умудрился встать на ноги, но настолько угрожающе покачивался, что было понятно - это ненадолго.
- Ша, - добродушно сказал он, обхватив несчастного за плечи, - стоять. Далеко собрался?
Ив метнул на него непонимающий, почти гневный взгляд.
- Стены кружатся? Блевать тянет? - продолжал выспрашивать инспектор.
Ив добросовестно кивнул, а потом сразу же помотал головой.
Зря он это сделал, ибо мгновено сперва побледнел, потом позеленел и опал на поддерживающие его руки...
Дю Сатрен меж тем не унимался и, плачуще, но вместе тем настойчиво, призывал окружающих срочно бежать и спасать префекта. Окружающие поддакивали, сочувствовали и всячески участвовали, но "бежать и спасать" все-таки не спешили.
- Уведите же его!! - насел на окружающих Симон, - Организуйте помощь и все такое!! И запритесь в канцелярии до выяснения! Когда что - мы вам сообщим... Давайте, давайте!!!
Со второго этажа донеслись выстрелы...
От звука выстрелов Жавер заметно дернулся, как будто стреляли в него, довольно бесцеремонно передал Перре недеепособное тело юного жандарма и устремился вверх по лестнице. Он уже занес ногу над последней ступенькой, когда ему навстречу вывернула виновница всеобщей неразберихи. Инспектор резко затормозил, пытаясь не наступить на нее, потерял равновесие и полетел вниз.
Надо сказать, что в тот момент, когда Жавер балансировал на ступеньке, произошло еще одно событие: Начальник канцелярии, увидев животное снова, вспомнил, что у него в руке пистолет и выстрелил таки.
Кто-то вскрикнул, кто-то грязно выругался, кто-то громко охнул, - после чего наступила тяжелая гнетущая тишина.
Инспектор Жавер лежал у ног собравшихся в холле лицом вниз и не двигался, а на ковровой дорожке под его головой росло темное влажное пятно.
На лестнице в некотором, но явном смущении, переминалась злосчастная рыба...
Перре посмотрел на нее и его внезапно охватиля некая азартная злость, к которой примешивалось неожиданное и несколько неуместное в данной ситуации облегчение.
- Что? Допрыгалась... Рыба лапчатая?!!!
Начальник канцелярии выронил пистолет, сел на пол и закрыл лицо руками.


Продолжение следует...

@темы: юмор, фики

---

если вам не очень страшно)

[Llyd]

Название: Старая сказка
Автор: Llyd
Пейринг/Персонажи: Жавер/заколдованная ихтиостега
Категория: гет
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: о любви
От автора: шалость
Dasha KO у вас самая прекрасная ихтиостега в мире, не перестаю любоваться ею)

не страшно)

Сама-то я из приличных – с шестнадцати лет модисткой работала в заведении у мадам Белланж.
В тот день мы с Жюлем все утро собачились, очень уж он сердитым был. Ну, я дверью хлопнула и в мастерскую сбежала. Работала без души, сидела как на иголках. Думала, что вечером домой возвращаться, а в карманах пусто, до жалованья целых две недели. А Жюль без выпивки злой и драчливый. Жюль это мой жених.
Нехорошо мне было. Тут-то она и появилась. Древняя такая старушонка, старше горгулий, что на Нотр-Дам. Трясет головой, косится по сторонам и шепчет себе под нос чего-то.
- Вы что-то хотели, мадам? - спрашиваю. Вежливо так спрашиваю, все же пожилой человек. А старая карга достает из котомки какую-то грязную тряпку, протягивает ее мне и шипит:
- Перелицуй-ка мне, девочка, платьице.
- Что же вы, бабуля, такое говорите, - отвечаю, - как же мне его перелицевать? Отвечаю, а сама представляю себе мадам Белланж - вся наша работа через хозяйкины руки проходит, муха мимо не пролетит – как она мне на дверь указывает за тряпку эту.
Старуха тут вытянулась, вроде даже выросла, и уставилась на меня, злобно так, просто волосы дыбом.
- Перелицуй-ка, мне девочка, плааатьице!
Мне хоть и страшно, но старуха больно противная. Настырная какая!
- Вот что, мамаша, - говорю, - идите-ка вы отсюда подобру-поздорову, пока беды какой не приключилось. Не буду я вам шить.
И ногой сгоряча топнула.
Она вдруг как захрипит: - Мамаааша! Не бууудешь!
А потом как засмеется, у меня, ей Богу, душа в пятки ушла!
- Смотри, - говорит, - деточка, пожалеешь. Быть тебе страхолюдиной чешуйчатой, по земле ползать, горе мыкать за то, что мне не помогла. А вновь обратишься, если полюбит тебя такую какой дурак.
И пальцами щелкнула.

Поначалу я на помойках побиралась. Все больше по ночам. Внешность у меня больно приметной сделалась – захочешь, не пропустишь. Поймали бы, в клетку сунули, а то и прибили бы. Домой соваться и не думала – стариков жалко было.
Париж город большой, но голодный. Тут и крысы на помойках все свои. А у меня никого. Ну, то есть, из этого круга.
Помыкалась я так осень, чуть не издохла, а потом попала в плохую компанию. Кормили через раз объедками, били даже. Дурные были люди, злые и хитрые. Я-то в чистоте росла, мне их делишки в диковину были. Помогать им приходилось, врать не стану, замарала лапы. А что делать было, кому я такая была нужна. Есть-то хочется. Люди опять же. Так бы может и сгинула среди них, да только случай все перевернул.
Хозяин тогда дело задумал, решил заманить в нашу конуру какого-то важного господина и обчистить его как липку. Я до вечера сидела на чердаке – мне днем спускаться не разрешали, а когда сползла, у них все уже сладилось.
Старик, которого они поймали, мне понравился. Руки связаны, комната полна головорезов, а он сидит спокойно и не боится. Я такое носом чую. Как меня увидел, удивился, а потом заулыбался и голову склонил, будто сказать чего захотел. В общем, решила я ему помочь. Подумала, пусть даже убьют, а я хорошего человека спасу. Много сделать не удалось, но я ему с веревкой подсобила - перегрызла. Он бы ее всю ночь пилил монеткой своей.
Потом легавые нагрянули. Старик тот дал деру. Хозяин с хозяйкой думали вывернуться, да не удалось – накрыли всю шайку. И меня с ними взяли. Тогда-то я его и увидела.
Красивый он был, загляденье. Высокий, статный, вороной масти - глазищи сверкают, баки топорщатся и сам весь как огонь. Ох, как я пожалела тогда о себе прежней! Я ведь когда-то хорошенькой была. А он как меня увидел, вытаращился и велел везти в участок.
Продержали меня в клетке всю ночь и следующий день. Люди какие-то ходили на меня смотреть, охали. Будто я медведь в цыганском зверинце. Но воды поставили и бросили хлеба. А вечером он пришел. С каким-то надутым господином.
Тот зыркнул на меня глазом. – Это, - говорит, - что такое?
Мой пригорюнился. – Ящерка, - отвечает. - Должно быть с той посудины, что пришла с юга, с «Сен-Пьер», господин Жиске.
А я хочу сказать «никакая я не ящерка, я Женевьев» и не могу, будто песка в горло насыпали. Я ведь разговаривать по-человечески не разучилась, да только никто о том не знал.
Надутый скривился и пальцем в мою сторону ткнул.
- Избавьтесь от этого, Жавер.
Мой вытянулся, сюртук свой одернул и говорит:
- Как скажете, господин начальник.
Через минуту начальника этого и след простыл, а мой мне веревку на шею накинул и повел к реке, вроде как прогуляться. Поначалу мы молча шли, а потом он разговорился.
- Господин Жиске, мой начальник, велел от тебя избавиться. Я бы тебя пристрелил, да мне пороха жалко. Думаю тебя утопить. Ты, верно, плавать умеешь?
А я не умею! Головой замотала, а он в мою сторону и не глядит, шагает себе. Ох, как же страшно мне тогда стало.
Дошли мы с ним до набережной. Он веревку с моей шеи снял, обхватил меня поперек живота и поднял. Какой же он был большой и сильный! Я зажмурилась, думаю – все, конец, сейчас пойду ко дну камнем. Минуту жду, другую, а ничего не происходит. Я глаз приоткрыла, вижу, смотрит он на меня, а у самого губы дрожат.
- Нет, - говорит. - Тяжелая ты, мне с тобой не справиться. Пойдем-ка лучше домой. Я за тобой пригляжу.
Тяжелая я ему. Жюль мою талию ладонями обхватывал, а руки у него не мужские - маленькие и слабые.
Нацепил он на меня опять петлю эту и повел к себе домой.
Жил он бедно. В комнатушке своей бросил тряпку – старое какое-то шмотье - на пол и пальцем мне указал – мол, знай свое место. Потом миску поставил с водой и другую с супом каким-то тухлым. Я уж на что неразборчивой тогда была, а суп этот есть не стала.
А тряпка та им пахла. Сладко мне было на ней спать.

Так мы и зажили.
Утром он на работу, а я дома, по хозяйству кручусь. У него до того женщина какая-то убирала, а теперь значит я. Через пару недель приноровилась я на задних лапах по дому скакать, уже и прибраться могла и сготовить чего. Вечером он домой возвращался, иной раз и выгулять меня мог. Он и дверь не запирал, я всегда сама выйти могла. Жили мы можно сказать душа в душу, он со мной даже разговаривал иногда. Жаловался, точно как мой папаша – мол, времена теперь не те, что прежде и жизнь другая, скверная.
Через неделю-другую он мне и имя дал. Звал меня Пети. Ласково так.
Все вроде было хорошо, да только скоро ослабела я очень. Мой думал, что меня овощами нужно кормить да хлебом. Я и до того не жировала, а на капусте да на морковке и вовсе была не жизнь. А как ему объяснить не знала. Он ведь и подумать не мог, что я и понимаю все, да еще и разговаривать умею.
В общем, заявился он как-то вечером домой, довольный и опять с кочаном этим зеленым. На меня прямо помутнение какое-то нашло. Встала я на задние лапы, передние в бока уперла и:
- Мяса, - говорю, - хочу.
Он как стоял, так и сел. Рот открывает и закрывает, а рукой за голову держится.
Я платок намочила, чтобы ему ко лбу приложить, а он руками замахал и к двери пополз.

Объяснила я ему с грехом пополам, что ничего во мне страшного нет, а все это – чешуя, хвост да разговор человечий со мной от опытов. Он тут же в себя пришел, начал допрашивать.
- А до того кем была?
- Кем, кем. Рыбой вроде. Не помню я.
- Вон оно как.
Меня на радостях и повело, решила приукрасить.
- Студент это был. Доктор. Тот, что опыты ставил.
Мой тут же подбородком в воротничок уперся, уставился исподлобья.
- Кто такой? – спрашивает.
- Франкенштейн, - отвечаю (это докторишка какой-то из английского романчика, мне Софи, подружка моя, рассказывала). – Иностранец. Уехал давно.
Он сразу успокоился, процедил: - Умников вокруг развелось!
И вновь все потекло как прежде. Разве что, еще душевнее нам с ним с тех пор было. Мой мне теперь к капусте бараньи котлетки таскал.
Бывало, что и помогала я ему по работе. Он меня попонкой прикроет и на угол посадит - выслеживать кого. А сам каждую минуту бегает - проверяет, как я слежу. Беспокоится, стало быть.

Старика, который в ловушку к хозяину тогда попал, я позже нашла. Мне еще в хозяйском притоне показалось, будто знает он моего откуда-то. Давно знает. Решила я к нему присмотреться, может разведать чего. Нашла я его (старика Жаном звали) по запаху. Садик у него был красивый, трава высокая и цветы кругом. Спрятаться легко.
Он как меня увидел, опять заулыбался и рукой поманил – добро пожаловать, мол. У меня на сердце потеплело. Хорошего человека сразу видно. Он меня в тот день клубникой кормил и по голове гладил. Я уж и забыла, как это у людей бывает, когда по-человечески, с лаской друг к другу.
Жил он с дочкой. Девчушка хорошая была, только глупая очень, не понимала какой человек ей в отцы достался.
Я к дядюшке Жану без спросу бегала, разговаривали мы с ним много. Тайн у нас друг от друга не было, как у добрых друзей – я ему про старуху-ведьму рассказала, а он мне про каторгу. И про моего много рассказывал. Не всегда хорошее, но честно.

Все было ничего, а потом грянуло. Беспокойное то было лето, город гудел. Мой дома появлялся на час, на два - еду приносил, а потом опять убегал на службу эту свою. А однажды и вовсе пропал.
Сутки его не было. У меня сердце не на месте – чувствовала, что что-то не так, плохо ему. Не выдержала я тогда, побежала к Жану. Думала помощи попросить, не идти же в участок справляться, а его и самого дома нет.
Помню, сижу в саду у скамеечки, лапы чешутся, сердце ноет, что делать ума не приложу. А потом гляжу, подкатывает экипаж, а из него оба красавца вылазят, чуть не в обнимку. Мой на улице остался, а дядюшка Жан к дому пошел. Увидел меня, улыбнулся, грустно так. Ну, говорит, дочка, пришло мое время. Наклонился и рукой меня по голове погладил. Я глаза перевела, смотрю - мой стоит у ворот, в глазах молнии, аж трясется весь. А потом повернулся и побежал.

Нашла я его. На мосту. Мы там раньше… ну, в прошлой жизни, с Жюлем гуляли. Не хочу о нем вспоминать.
Стоит. Белый весь, руками в решетку вцепился и шепчет себе под нос: – Все отнял. Честь, жизнь, а теперь еще и Пети сманил… Святоша!
Мне Жан обо всем рассказал. И про баррикаду и про то, как мой ему помог.
Я как увидела его такого... Подскочила, поднялась на задние лапы и как закричу: - Ты куда полез?! Ты обо мне подумал?!
А он надулся, отворачивается, глядеть на меня не желает.
- Уходи, Пети. Вальжан о тебе позаботится. А я не могу. Я даже о себе не могу…
Ох, как я рассердилась! Как застучала лапами по его груди! Вот бы, думаю, мне сюда скалку. А потом вдруг как зареву, в ту же грудь и уткнулась мордой. Он весь как струнка был, дрожал, а тут вроде отпустило его. Сел прямо на землю и к ограде прислонился. Ну, мне-то не привыкать, я рядом пристроилась. Он поначалу тихо сидел, но скоро обнял меня и давай по голове гладить, да за ухом чесать.
- Пети, - говорит, - я дурак.
А потом наклонился и поцеловал меня в лоб.
А я чувствую, что-то со мной не так. Смотрю – ба, лежу у него на коленях в чем мать родила, одна из его ручищ у меня на голове, другая на груди. Он как углядел меня в таком виде, подскочил, как ошпаренный, и глаза у него сделались как плошки. Дурачок. Все никак не привыкнет. Мамаша мне всегда говорит, хочешь сохранить мужчину, удивляй его, не давай ему размякнуть.
- Пети?!
- Женевьев. Я тебе потом все расскажу.
В общем, завернул он меня в свой редингот и домой понес. И той ночью я, понятное дело, не в углу на старом тряпье спала.
Дальше еще много чего было, а я теперь мадам инспекторша. Софи умирает от зависти, старики мои счастливы, а Жюль и на пушечный выстрел не подойдет – боится.
Я думала, мы собаку заведем, но Ксавье шибко против. Говорит хватит с него приключений, стар уже.
А то, что я рыбой назвалась, он мне давно простил. И тот английский романчик мы с ним потом вместе читали. Такие там страсти!

@темы: кирпич, юмор, фики

---

просмотр в СПб

[Fucking_Renegade]

последняя утвержденная информация:
26 мая, воскресенье
15:00
кинотеатр "Фильмофонд" (Пискаревский пр., 32)
присоединяйтесь, кто еще сомневается!

Список:
баорель зашел в бордель
Verit
мюзикетта совсем раздета
svora
Тинталлэ
Dasha KO
Elli Cler
Romyel
~Граф~ +2 ?
quartusego + ?
вальжан такой леблан +1

стоимость билета

пока что нужно быть готовым к 300-375 р. Хороший повод привести с собой больше товарищей - будет дешевле

мой контактный телефон

[phone]

запись создана: 24.05.2013 в 22:38

@темы: сообщество

---

[Les Miserables 2012] Everything but love

[MadMoro]

Делаю пост ради иллюстраций.
Фанфик можно прочитать здесь или в треде на valvert-фесте.
Но для ценителей у меня есть сверстаный PDF - с обложкой, иллюстрациями и бонусом. Скачать PDF можно тут
Ну и для тех, кому лень что-то скачивать и куда-то идти - просто иллюстрации с цитатой.

4 штуки

И каждый раз Жавер только на мгновение закрывал глаза,

чтобы в хмельной тьме почувствовать на своих губах чужие губы, горячие как адово пламя.
Обжигаясь этой невидимой его взгляду страстью, Жавер просыпался,

со стоном безысходности пряча горящее от стыда лицо в складках одеяла.

К удивлению инспектора, Мадлен прижался губами к его побелевшим пальцам.

И теперь Жавер понял, что именно за чувство во взгляде месье мэра

он так ошибочно принял за жалость. Оно никогда не было жалостью.
- Почему? - прошептал Жавер, не веря в происходящее и чувствуя, как все внутри него распадается на части.
- Потому что если я не имею любви - то я ничто.

Пламя свечи выхватило из темноты лицо Жавера,

вызолотило серебро на его висках и отразилось в его глазах.

Он не исчез, не был проглочен тьмой.

Он стоял тремя ступенями ниже и выжидающе глядел на Мадлена.

Мадлен протянул к нему открытую ладонь.

Ему было необходимо коснуться инспектора, подтвердить для себя его материальность.

Ему был нужен жест поддержки, ведь он, словно Вергилий,

вел во тьму человека, который всю свою жизнь старался этой тьмы избегать.

Жавер взвел курок. Если бы можно было все исправить, все забыть...

забыть, что Мадлен это Вальжан, забыть, что Вальжан бывший каторжник с номером 24601,

забыть, что между ними огромная пропасть и имя этой пропасти закон.

Жавер хотел бы начать все сначала, но мосты сожжены и обратной дороги нет.
На этот раз его рука не дрогнет. Уходить из жизни не страшно, а просто очень и очень тяжело.

@темы: рисунки, фики, фильм-мюзикл 2012

---

Прекрасное из тредика

[Romyel]

Пишет Гость:

24.05.2013 в 00:01

я наверное не очень вовремя но у меня на предыдущей волне общей любви и под музыку печальный драббл написался

гет с почти мюзикловым Жавером)

Всякий раз, когда Жавер встречается с сестрой Симплицией, он с трудом сдерживает желание опуститься перед нею на колени. Ему кажется, что он отдает должное чистоте и святости этой женщины, ее необыкновенным и редким качествам. Он не видит себя со стороны, не знает, как преображается в эти минуты его лицо, как загораются серые глаза, как в них появляются глубина и мягкий блеск.
Если бы Жаверу сказали, что он влюблен, он не поверил бы.
Если бы его уличили в рыцарском отношении к женщине, он бы рассмеялся.
Вечером, перед сном, когда инспектор задувает свечу и шепчет короткую молитву, он со странной радостью думает о том, что на другом конце города сестра Симплиция как и он склоняется перед распятием. Словно оба они Богом призванные в мир воины, предназначенные в помощь друг другу, но разделенные по несчастливой случайности.
Когда Жавер видит ее в последний раз перед отъездом в Париж, он с угрюмым удовлетворением замечает облегчение на ее лице. Он и сам знает, что виноват.

Жавер и сам не знает, зачем однажды возвращается в Монрейль. С какой целью находит старое здание в медленно умирающем городе. Не понимает до того мгновения, пока на пороге холодной и тесной комнаты не появляется невысокая пожилая женщина в нелепом головном уборе. Сестра Симплиция сразу же узнает его.
- Я солгала вам тогда, - говорит она, будто они расстались только вчера.
- Знаю, - отвечает Жавер. Он стоит спокойно и свободно, не чувствуя ни стеснения, ни злости и смотрит на женщину, которую любит. Осознание этого приходит внезапно и ясно, как только он видит ее, и он принимает его так же мужественно и просто, как принимал каждую неудачу, всякое большое или маленькое горе в своей жизни.
Она опускается на стул, прижимает ладони к щекам и низко склоняет голову. Жавер молча смотрит на нее сверху вниз – он не в состоянии сейчас ни пожалеть, ни ободрить ее. Он думает, что должно быть видит ее в последний раз.
На прощание она протягивает ему руку, а потом, разглядев что-то в его лице, обнимает его. Нежно и легко, как обняла бы сына или брата. Объятие длится чуть дольше положенного - он слышит, как гулко, в такт его собственному, стучит ее сердце.
Он позволяет себе слабость – берет ее руку в свои огромные ладони, разглядывает маленькую натруженную кисть. Потом поднимает глаза к ее лицу – хочет покрепче запомнить ее.
Под его взглядом тонкая, почти прозрачная кожа расцветает ярким розовым светом. Она вспыхивает, словно молоденькая девушка и отворачивает от него лицо.
Так они и стоят немолодые глупые люди - надзиратель и монашка - удерживая руки и не глядя друг на друга.
Наконец, она отнимает руку и прижимает ее к груди. Жавер берется за шляпу.
- Прощайте, сестрица.
- До свиданья, инспектор.

Невысказанные слова бьются в нем, причиняя боль, заставляя задерживать дыхание. Он идет в распахнутом рединготе, не разбирая дороги, смахивая мокрые хлопья - снег нового тридцать второго года летит в лицо, тает на горячих губах "...ты оставил первую любовь твою… и сдвину светильник твой с места его".

печальной пафосной музыки вам аноны)


Прослушать или скачать Audiomachine An Unfinished Life бесплатно на Простоплеер

URL комментария

@темы: фики, рекомендации/чужое

---

[Dasha KO]

очередная подборка иллюстраций, рисунков и фотографий

Небольшие иллюстрации по кирпичу.
Малыш Жарве.
Здесь, почему-то захотелось слышать в сопровождении этот трек:

Прослушать или скачать Перезвоны: I. Весело на душе бесплатно на Простоплеер



Из жизни дядюшки Мадлена.
(Упрашивают стать мэром)

в процессе

Делает соломенные игрульки.


В полицейском участке.


Почеркушки на полях.






Ещё анимешного Жавера.


Ну и фотосет с кирпичом.

+8

А ещё у меня круглая цифра на тублере.

@темы: графика, рисунки

---

фик с феста

[настоящий дунадан с батареей]

название: Господи, прости
персонажи: вальвер и прочие
категория: джен
рейтинг: детский
саммари: написано на заявку 1.33 с вальвер-феста,

которая отражает

Жавер после падения выживает, но теряет память. Подлечив другие травмы, он начинает новую жизнь и встречает человека, который стремится ему помочь. Жавер понимает, что, скорее всего, они были знакомы раньше, но тот отрицает. В Жавере борются симпатия к этому человеку и подозрительность.
Желательно ХЭ.
по экранизации 1998 года

ок. 15,5 тыс. слов, окончание в комментариях

1.

Жан Вальжан стоял в дверях и вспоминал, как чувствовал себя, когда видел этого человека в прошлый и — казалось — в последний раз. Облегчение, накрывшее его тогда на набережной, парализовавшее все прочие чувства и порывы, парализовавшее совесть и сострадание, быстро схлынуло, оставив вместо себя смутное ощущение тошноты, отвращения и желание отмыться и очиститься — физически и духовно. Вальжан тогда целых полчаса сидел в большом тазу с водой — лучше бы ледяной, но летом ледяной не бывает. А потом до самого утра не выходил из комнаты, где молился. Сначала о своей душе, а потом о душе — того человека.
Того — которого он никак не решался назвать по имени. И который теперь сидел на больничной кровати и что-то аккуратно записывал в маленькую записную книжечку.
— Мы называем его мсьё де Ке, — сообщила Вальжану стоявшая рядом сестра милосердия, ухмыляясь и демонстрируя отсутствующие передние зубы. — Мы тут так всех утопленников зовём. Он явно топился, хоть и не с реки вытащили. Да ещё себя не помнит. Надо ж его как-то звать.
— Как это себя не помнит? — осторожно уточнил Вальжан.
— А так, — она пожала плечами. — Бывает. Головой треснулся об дно — и вылетело всё из головы.
— Понимаю, — отозвался он.
Он не решался войти и привлечь к себе внимание. Он вообще не слишком ясно понимал, что делает здесь.
— Его сегодня выставят уже, — прибавила сестра милосердия. — Мы тут подолгу не держим. Желающих на койке задарма поваляться много.
— И куда он пойдёт?
— А мне откуда знать.
Её ответ завершил картину, которая начала складываться, когда два дня назад лечивший Мариуса Понмерси доктор рассказал о том, как на набережной недалеко от моста Нотр-Дам видели странного человека — в чёрном и в наручниках. Он шёл, как будто пьяный, никого вокруг не видел и на вопросы не отвечал, а потом просто свалился на мостовую, чем поспешили воспользоваться уличные мальчишки, живо прибравшие к рукам наручники, осмеяв по пути плохонький замок.
— Полиция этим делом не заинтересовалась, газетчики тоже не слишком. Событий поинтересней хватает, — с сожалением завершил рассказ доктор. — Пострадавшего отправили в больницу, тем дело и кончилось.
— И где он сейчас? — спросил Вальжан, не успев даже подумать, зачем спрашивает.
Это было первым шагом, вторым — прийти сюда. Третьим — привлечь, наконец, к себе внимание Жавера, заговорив:
— Доброе утро.
Жавер вздрогнул и поднял взгляд от своей записной книжки.
— Доброе. Вы врач?
— Нет.
— Из полиции?
— Нет
— Газетчик всё-таки? Сюда один приходил уже, я его прогнал.
Прежде тяжёлый, неприятный, пугающий до дрожи взгляд Жавера не выражал сейчас ничего, кроме смутного раздражения: ему не понравилось, что его отвлекают без причины, а кому понравилось бы? Жан Вальжан неожиданно почувствовал растерянность. Этот человек, так долго преследовавший, мучивший его, подаривший, в конце концов, свободу — не заслужил судьбы, которая теперь открывалась перед ним. Как он вернётся в полицию, как будет выполнять прежние обязанности, если ничего не помнит? А если вспомнит, то вспомнит о и попытке убить себя. И не повторит ли попытку?
«Твои ночные молитвы, — подумал Вальжан, — дали тебе не просто прощение, они дали тебе возможность смыть то позорное чувство облегчения и торжества, стереть с лица ту улыбку. Так меняй».

2.

из дневника неизвестного, запись первая

«Попросил записную книжку и карандаш, чтобы вести записи. Если опять отшибёт память, будет, с чем свериться и восстановить воспоминания. Как только выйду отсюда, займусь выяснением того, кто я такой.
Что известно на данный момент:
— я был найден в мокрой одежде; не в реке, но явно из неё вылез, потому что редингот пахнет тиной;
— в наручниках (обдумать позже, значит ли это, что я преступник); наручники были украдены — иронический факт, но вряд ли значимый;
— набережная недалеко от моста Нотр-Дам (значим ли этот факт?);
— больница также расположена неподалёку.
К сожалению, я не помню, как попал сюда. И о наручниках, и о мокрой одежде я узнал, подслушав разговор двух сплетниц, которым лучше бы делом заниматься, а не больным кости перетирать, да ещё думать при этом, что их не слышно».

запись вторая

«Говорят, что к вечеру мне надо уходить. Какие сёстры, такое и милосердие. Ладно, разберусь. Скорее всего, пойду прямиком в полицию и сообщу все обстоятельства, которые мне известны. Подозреваю, что я действительно преступник, совершивший глупую попытку побега. Однако меня озадачивает отсутствие во мне страха при мысли о полиции. Мне кажется, что если бы я был преступником, я бы неизбежно его испытывал.
Кто-то пришёл, продолжу позже».

запись третья

«Ситуация переменилась. Постараюсь записать всё самое основное, чтобы не вышло длинно, потому что этот странный человек настаивает, что в восемь я должен прийти на ужин, а сейчас половина восьмого. Хотя придётся даже разговор записать, иначе неясно будет, что я тут делаю теперь.
Меня пришёл навестить какой-то человек. Сам его вид меня озадачил. Высокий, голова почти в потолок упирается, одет не просто прилично, а хорошо очень. Смотрит при этом на меня, как будто украл у меня триста франков и возвращать пришёл. Вроде и со страхом, а вроде и с раскаянием каким-то.
— Доброе утро, — сказал он мне. Я сначала не понял, что случилось, решил, что он из газеты (один такой вчера нагрянул, я ему чуть в зубы не двинул, но он сам сбежал).
Я поздоровался.
— Я занимаюсь частной благотворительностью, — сказал он дальше, — услышал вашу историю и хочу помочь.
Говорит он гладко, но иногда сбивается. Совсем как я. Как будто привык следить за речью, а не говорит так, как с детства учили.
— Чем помочь? — спросил я.
— Полагаю, вам некуда идти, мсьё.
— Как это некуда? Я пойду в полицию и там всё разузнаю.
Тут его перекосило.
— Не думаю, что стоит идти в полицию. Вы же понимаете, там особо разбираться не будут. И ночевать там вы остаться не сможете.
— Как вас зовут? — спросил я, потому что не нашёлся, что ответить. — Ладно я назваться не могу, но вы могли бы.
— Жан Вальжан.
И его снова перекосило. Так бывает, когда врёшь и изо всех сил хочешь скрыть, что врёшь, пытаешься не напрягать лицо, а оно наоборот как будто каменеет или судорога по нему пробегает. Вот и у него — как будто судорогой лицо свело, когда он имя говорил. А это явный признак, что врёт. Непонятно только, зачем? Даже если он и украл у меня триста франков, я-то всё равно не помню. И потом: имя простонародное, а он одет хорошо, дом у него снаружи скромный, но обставлен богато. А имя такое, как будто он из самой глухой деревни родом, где люди не склонны оригинальничать.
— И вы благотворитель? — спросил я, чтобы он не подумал, что я что-то заподозрил.
— Верно.
— И что вам надо?
— Память возвращается, — сказал он, как мне показалось, с сожалением, — рано или поздно. Но до тех пор или до тех пор, пока не выясните собственный адрес или вас не станут искать, вы могли бы жить в моём доме.
— Какая вам выгода? — вырвалось тогда у меня. Слишком много не складывалось, чтобы я просто так согласился, хотя, признаться, предложение его было вовремя: идти-то мне некуда, не под мостом же спать.
— Я занимаюсь частной благотворительностью. Я живу с дочерью. О вас услышал от доктора, который лечит её жениха. Дом у нас скромный.
Не стану приводить здесь все гнусные мысли, которые я успел передумать о нём, об этом Жане Вальжане. И что он сутенёр, и дочку свою продаёт, и что он ей муж на самом деле, и десяток ещё других мыслей, одна другой грязнее. Скажу только, что я согласился. Идти-то всё равно некуда больше. И потом мне стало любопытно. Появилось смутное чувство, что этот человек, может, знает обо мне больше, чем говорит, а значит, лучше держаться к нему поближе. До полиции ещё успею дойти.
Я понял, что ошибался, когда увидел его дочку: нежное, невинное создание, печальное и, видимо, погружённое в мысли о больном женихе. Ни одна шлюха не смогла бы так достоверно изобразить невинность.
Уже почти восемь. Пора ужинать. Ночью опишу остальное, если не засну. Голова болит».

3.

Вечер прошёл странно. Козетта ушла к себе до ужина и едва видела Жавера. Жан Вальжан предупредил её и сказал, чтобы она ничем не выдала ни своего страха, ни того тем более, что вообще знакома с этим человеком.
— Однажды я просил тебя не кричать, когда мы убегали от него. Теперь, милая, не вскрикни, когда шагнёшь ему навстречу. Он болен и нуждается в нашей помощи, — пояснил он.
— Но почему он не должен знать, что мы знакомы?
— Я позже объясню. Поверь, есть причины.
И она поверила, к его нескрываемому облегчению. Отчасти, наверное, потому что чувство благодарности за Мариуса сейчас в ней было слишком сильно, чтобы не принять любую просьбу отца.
На ужин Жавер не опоздал. Он хмурился, отворачивался от яркого света, моргал, иногда потирал лоб, как будто страдал от головной боли, но ничего не говорил. Съел он мало, за те полчаса, что провёл за столом, не сказал ни слова, кроме пары вежливых фраз.
Вальжан всматривался в его лицо, пытаясь увидеть того — страшного — человека, отравившего ему многие часы, дни, годы жизни. И видел. И не видел. Лицо было тем же — бесстрастным, неприятным, с остановившимся цепким взглядом, от которого бросало в дрожь. Но отпечаток страдания — не от болезни, другого страдания, вспыхнувшего в его глазах за мгновение до того, как вода сомкнулась над ним, страдания, которое Вальжан не заметил или не распознал, в которое просто не поверил — этот отпечаток навсегда изменил лицо Жавера.
— Ваша комната устраивает вас? — спросил Вальжан, когда Жавер поднялся из-за стола.
— Да, благодарю.
— Если будете испытывать в чём-то необходимость, обращайтесь.
Жавер помолчал, глядя в пол.
— В имени, — буркнул он наконец.
— Что?
— Больничная кличка меня не устраивает, мсьё Вальжан.
Повисла долгая пауза.
— Я понимаю. Вы напоминаете мне человека, которого звали Мадлен. Он многое мне дал и многое позволил понять. Вы чем-то похожи на него.
Жавер медленно поднял взгляд и несколько мгновений смотрел Вальжану прямо в глаза. И нелегко было не отвести их.
— Мадлен? Хорошо.

4.

запись четвёртая

«Этот человек, Вальжан или как там его зовут, в самом деле знает меня. Слишком легко он имя придумал. Что ж, выходит, моя фамилия — Мадлен. Завтра уточню полное имя, но то, что он назвал именно фамилию, указывает, что не так уж мы близки. Не подельники же? Или подельники? Голова перестанет гудеть, силы вернутся, пойду в полицию. О нём говорить ничего права не имею, но о себе скажу всё до точки: и что из воды вытащили, и что в наручниках был, и что, возможно, зовут меня Мадленом. Вдруг в полиции сейчас такой человек в розыске».

5.

из записей Жана Вальжана

запись первая

«Я слишком рискую, но я не могу иначе. Пусть этот человек — пусть Жавер живёт здесь, пока можно. Я предпочёл бы, чтобы он никогда не вспомнил себя. Рано или поздно он бы привык к новой жизни, я помогу ему найти себе занятие по душе. Козетта скоро выйдет замуж и покинет меня, дом освободится, станет для одного меня слишком большим. Мне не жаль немного места для Жавера. Это стало бы искуплением того, что я чувствовал на набережной, когда он упал в воду. Я не имел права на такие чувства, они недостойны ни христианина, ни просто доброго человека. Они осквернили мою душу».

6.

из дневника мсьё Мадлена

запись пятая

«Нечего записывать. Эти люди живут просто, никуда не выходят. Мадемуазель навещает жениха и сидит у себя. Вальжан куда-то уходил на полдня, потом вернулся. Я проспал почти всё это время, так что даже не мог проследить, куда он ходил. Голова больше не болит. Имя «Мадлен» кажется чужим, но, возможно, так и должно быть. Вальжан говорит, что в больнице за мной никто не приходил и что, возможно, у меня здесь нет никакой родни.
Пытался соотнести все известные факты о Вальжане, чтобы сделать уже какой-нибудь вывод, не вышло. Слишком много противоречий.
Он заботится обо мне — или, во всяком случае, я представляю заботу именно так, иногда мне кажется, что он чувствует что-то вроде вины по отношению ко мне, но при этом большую часть времени он совершенно равнодушен. Добро, которое он даёт мне, отдаётся с холодным сердцем. Это похоже на замаливание старых грехов, на благотворительность, когда думаешь о том, чтоб свою душу очистить, а не другим помочь.
Это неприятно. Даже унизительно.
Хотя скорей неприятно. Остановлюсь на этом определении.
Также попытался установить, не пострадали ли мои общие знания, полученные в результате обучения. Я перебрал в уме основные вехи истории Франции. Вспомнилось не так много, но достаточно, чтобы решить, что я её изучал и что придерживался определённых политических убеждений. Вспомнил также сведения из географии. С древними языками я, надо полагать, не знаком. К музыке равнодушен и не смыслю в ней. Навскидку вспомнилось около трёх десятков названий книг, которые сопровождались именами героев и содержанием. Выходит, я их читал, но никаких эмоций эти воспоминания не вызвали. Впрочем, это ожидаемо: читать необходимо, чтобы не потерять способности нормально говорить и писать, но чувства от книг испытывают только нервные барышни».

запись шестая

«Пропустил три дня. Сначала вернулась головная боль, потом вспыхнула лихорадка. Состояние мерзкое до сих пор. Врач сказал, что я мог умереть. Мне кажется, я бы не возражал против этого. Когда я высказал эту мысль Вальжану, он посмотрел на меня испуганно, как смотрят на тех, кто дорог. Не понимаю.
Да ещё вчерашнее происшествие. До сих пор не знаю, что думать о нём. Опишу позже, как пойму.
Он равнодушен ко мне, но при этом не просто не желает мне смерти, как, скажем, не желал бы смерти любому прохожему, просто потому что добрый человек. Он боится, что я могу умереть.
Попросил газеты за последние дни, которые не помню. Вальжан долго моргал, прежде чем согласился дать мне газеты. Противник прессы, что ли?
В газетах пишут о волнениях по городу, даже о бунте, который уже заглох.
Я к этому никакого отношения иметь не могу. Сама мысль о мятеже мне неприятна.
Спросил за ужином у Вальжана, каковы его политические взгляды. Он что-то промычал в ответ, из чего я заключил, что никаких взглядов он не имеет».

дописано к записи шестой

«Пересмотрел газеты, заметил, что там не хватает листов. Спросил у В., тот сказал, что это листы с объявлениями, которые ему зачем-то нужны. Непонятно. До сих пор он газет не покупал вообще, а тут объявления понадобились».

7.

Последние дни выдались тяжёлыми. Не потому, что Жавер едва не умер от лихорадки, но потому что эта лихорадка стала новым испытанием для Вальжана.
Началось всё вечером, когда Жавер не спустился ужинать, хотя несколько раз был прошен об этом и весьма настойчиво. Вальжан не совсем понимал причины этой настойчивости, но казалось важным видеться — с этим человеком — с Жавером хотя бы раз в день, говорить с ним, вернее, пытаться говорить, потому что разговоры не клеились. Вальжан не знал, о чём говорить, Жавер, очевидно, не стремился отвечать.
Поев в одиночестве, потому что Козетта снова отсиживалась у себя, пусть даже на сей раз наедине с собственной радостью — Мариус окончательно пошёл на поправку, Вальжан пошёл к своему гостю.
Тот долго не отзывался на стук, потом, наконец, до Вальжана донеслось невнятное мычание, словно человек по сторону двери мучился от боли и не мог выдавить больше ни звука. Вальжан вошёл и увидел Жавера, скрючившегося на нерасстеленной кровати, закрывавшего голову подушкой.
— Что с вами?
— М-м-м… ва…
— Голова?
В два шага преодолев разделявшее их расстояние, Вальжан склонился над Жавером, отбросил подушку, коснулся тыльной стороной ладони его лба.
— Да у вас жар! И сильный! Нужен врач!
— М-м-м… в-вы… болв-в-в…
— Что? Что вы говорите? — Вальжан склонился ещё ниже, почти ткнувшись лбом в затылок Жавера. И разобрал:
— Светло, болван, слишком… светло. Голова…
Так вот зачем он прятал голову под подушкой! Как можно быть таким бессердечным! Наверное, яркий свет мучит его теперь! Вальжан вернул подушку Жаверу и кинулся плотней закрывать шторы, которые пропускали золотые вечерние лучи. И замер у окна. Не слишком ли он беспокоится сейчас? Этот человек — Жавер — пусть он перестал быть мучителем, преследователем Жана Вальжана, он не стал ему и никем близким, о ком стоит так тревожиться. В конце концов, если он лишние мгновения потерпит, ничего не случится.
Но совесть была на страже на сей раз.
«Это снова демоны, — сказал он себе. — Чёрный туман, застилающий порой душу».
И Жан Вальжан поторопился зашторить окна, чтобы в комнате стало темней, а у него на душе светлей.
Посылать за доктором в ночь Вальжан сначала не захотел, считая, что обойдётся сам, а потом стало слишком поздно. Не считая допустимым для Туссен и тем более для Козетты участвовать в подобном, Вальжан сам раздел Жавера, радуясь, что тот на целую голову, наверное, ниже, и проклиная каждую пуговицу, и уложил в постель. И усмехнулся от мысли, что если бы ситуация была обратной, Жаверу пришлось бы долго возиться с человеком выше себя на голову.
Жавер не сопротивлялся всему этому, только громко ругался вслух, когда боль становилась невыносимой. Вальжан только надеялся, что ни дочь, ни служанка не слышат этой ругани.
К ночи боль отпустила, зато усилился жар. Жавер лежал, устремив в полоток неподвижный взгляд. На вопросы Вальжана о самочувствии отвечал односложно и чаще — отрывистыми ругательствами.
— Холодный компресс на лоб, — тихо сказал Вальжан, в очередной раз коснувшись лба больного. — Врач бы то же посоветовал.
— Мёртвому припарки.
— Если надо, я вас полностью в простыню мокрую заверну.
— Погляжу, как справитесь. И надолго ли вашей благотворительности хватит, мсьё Вальжан.
— Погляжу, Ж… Мадлен, как вы будете орать, когда я это сделаю.
— Я не буду орать.
Впрочем, простыни в первую ночь не потребовалось: жар был высоким, но не настолько. Хватило просто компресса и обтираний груди и шеи, чем Вальжан занимался сам. Отчасти потому, что поручить было больше не кому, отчасти — потому что считал это именно своей обязанностью.
Врача вызвали утром, когда жар немного спал.
— Не надейтесь, что уже всё, — сказал он, покачав головой, — боюсь, к вечеру станет хуже. Но я напишу вам кое-какие рекомендации, мсьё Фошлеван. Думаю, они помогут.
Говорили в другой комнате, потому Вальжан мог не беспокоиться о том, что Жавер услышит другое имя.

8.

из записей Жана Вальжана

запись вторая

«Вторая ночь прошла тяжело. Пришлось даже исполнить мою угрозу и попытаться сбить жар, завернув больного в мокрую простыню. На леднике в доме осталось немного льда, его я бросил в воду, в которой вымочил простыню, постаравшись, чтобы она стала как можно холодней. Затем при свете одной свечи я велел больному раздеться, что у него не слишком получилось. Пришлось помочь. Верней даже, сделать всё дело самому. Я не подозревал, что стягивать исподнее с другого человека так трудно. Рукава застревают на каждом сгибе, штаны собираются в складки, которые приходится расправлять, то и дело задевая ногтями разогретую лихорадкой и оттого чувствительную кожу. Я не хочу причинять боль этому человеку, кем бы он ни был, потому раздевание затянулось.
— Сестры милосердия из вас, Вальжан, не выйдет, — хрипло сказал он мне.
— Никогда не думал о таком занятии, — отозвался я, отметив, что перестал быть «мьсё Вальжаном».
— Хорошо, что уже поздно, — хмыкнул он. — Больше никого не покалечите.
Разговор этот что-то изменил во мне. Никогда прежде я не думал об этом человеке, как о собеседнике. Но он мог бы быть собеседником. Возможно, интересным. Особенно теперь, когда его ограниченность рамками установленных им для себя норм ушла, так как он просто не помнит себя.
Обо всём этом я думал уже на следующий день, потому что той ужасной ночью не было времени задумываться. Раздев его, я уложил его на постель, избегая смотреть на его наготу. Впрочем, он тут пришёл мне на помощь, улёгшись на бок лицом ко мне и подтянув ноги к груди.
— Вам придётся поднять руки и вытянуться, — сказал я, развернув простыню и подняв её до уровня глаз. Так, сквозь неё, я видел только смутный силуэт человека на постели.
— Ладно. Готово.
Я опустил простынь на него и услышал приглушённые ругательства.
— Обещали молчать.
— Обещал не орать.
Мокрая ткань живо облепила голое худое тело. Я снова поспешил отвести взгляд и вслепую разгладил складки ткани.
— Смотрите, — сказал я, чтобы поддержать его, — доктор говорил о ванне со льдом, если вам легче не станет.
— Благотворитель с любовью к пыткам? Такую статейку в любой газетке с руками оторвут.
Больше в эту ночь он не шутил: жар стал невыносимым, а оставленное доктором лекарство не слишком помогало. Я менял мокрые простыни каждые десять минут в течение часа. Затем, как мне показалось, жар немного спал. Я дал ему горячего вина, хотя поить человека в полуобмороке оказалось не таким простым занятием. Я поддерживал его голову, стараясь ненароком не дёрнуть за волосы, одной рукой, стакан держал в другой, но неизменно чувствовал, что третья рука здесь не повредила бы.
Больной заснул прямо на мокрой постели. Я, как мог, подоткнул его со всех сторон сухим тёплым одеялом и просидел у постели до утра, размышляя, что стоило, наверное, позвать сиделку. В комнате пахло вином, потом и болезнью, но я не сразу заметил этот запах и не сразу открыл окно».

9.

Болтливый врач запретил ему писать, хотя жар спал на второе утро болезни.
— Возможен рецидив, — три раза повторил врач, надеясь, видимо, произвести впечатление умными словами.
— Понял я. Ладно, дождусь завтра.
День вышел скучным, и Мадлен его проспал, приходя в себя после болезни. Только вечером произошло нечто, изумившее его.
Вальжан, пропадавший где-то весь день после того, как выпроводил доктора, вернулся с маленьким бумажным свёртком.
В свёртке оказалась маленькая серебряная табакерка, которую он протянул Мадлену со словами:
— Это вам.
Выглядел он по-прежнему так, словно должен был Мадлену триста франков. А может, и больше. Что с подарком, да ещё недешёвым, никак не вязалось. Мадлен даже подумал: может, это на самом деле его собственная табакерка? И взял её, потому что понял, что совсем не против понюшки табаку. И сказал ещё:
— Спасибо за заботу, — имея в виду и табакерку эту, и что Вальжан ночью с ним как с младенцем возился.
В это мгновение взгляд Вальжана переменился. Из виноватого стал… чёрт разберёт, признаться, каким. Взгляд и ещё улыбка.
Странное чувство тут поразило Мадлена: как будто узнавания, как будто он видел уже такой взгляд когда-то. Но, может, и видел. Кто теперь наверняка скажет.
В дневник свой в тот вечер, не в силах толком осознать произошедшее, но чувствуя, что должен оставить хоть строчку об этом дне, вопреки запрету врача, он записал только: «Табак оказался неплох, хотя и не слишком крепок».

10.

из дневника мсьё Мадлена

запись седьмая

«Слишком много размышляю, а размышлениям этим грош цена, если можно треснуться головой — и все до одного они пропадут. Надо записывать.
Чувство узнавания, уверенность, с которой В. табакерку мне протянул, — это всё лишнее доказательство, что мы знакомы. Вероятно, Мадлен — моё настоящее имя.
Соображения эти натолкнули меня на мысль вспомнить слова, с которыми В. «подарил» мне это имя. Человек, который ему дорог? Кто-то, кого он потерял? Проклятая память. Что же он сказал тогда? И что бы это могло значить? Он возится со мной, никаких денег не просит. Табакерку подарил. Но другом моим он меня не считает, на друзей так не смотрят. Тут бы сказать, что он, может, на всех так смотрит, но я же видел, как он таращится на мадемуазель Козетту. Как будто та своим светом сияет. Значит, может чувство приязни выражать, и его ко мне отношение приязнью никак назвать нельзя.
Всё же и тут слишком много размышляю. Факты нужны.
Появлялся жених мадемуазель Козетты. Он болел, но чего с постели так быстро вскочил? Бледный, еле ходит. Дед с ним явился, его под руку поддерживал.
Не знаю, о чём Вальжан думает, отдавая свою драгоценную дочку такому олуху. Я его всего пару мгновений видел, ушёл потом. Но мне хватило, чтоб заметить открытый рот и выпученные глаза. Хотя, может, потом он и перестал глаза пучить.
Штудирую газеты, всё равно нечем заняться.
Дождусь, когда врач скажет, что я окончательно поправился, и пойду в полицию. Сказать ли это Вальжану? С одной стороны, неблагодарность у него за спиной что-то делать, с другой, чёрт поймёт, как он к этому отнесётся. Ещё отговаривать станет».

11.

из записей Жана Вальжана

запись третья

«Никогда я не думал об этом человеке, как о человеке. Не как о демоне, преследующем меня, не о воплощённой памяти о прошлом. Как о человеке».

12.

Козетта уговорила Жана Вальжана отпустить её на прогулку вместе с Мариусом. Её стоило это многих слов, многих улыбок, многих молящих взглядов.
— Не случится ничего дурного, папочка, — повторила она много раз. — Просто прогулка.
Тот согласился, хотя радости это ему не принесло. Он доверял Козетте, доверял даже Мариусу, но эта прогулка была ещё одним шагом на пути к расставанию с Козеттой, которое Вальжан предпочёл бы отдалить.
Хотя теперь — с утра той бессонной и полной демонов ночи — перед ним стояла ещё одна сложность, которую разрешить пока не представлялось ему возможным. Наверное, поэтому-то он так легко и согласился.
Той ночью — бессонной, кошмарной ночью — он думал, пусть недолго, но такие мысли, даже краткие, глубоко прожигают память, — он думал о том, что смерть Жавера принесла бы покой им обоим. Но кому-то было угодно, чтобы Жавер остался жив. Чтобы он забыл обо всём. И, наверное, получил возможность, прожить оставшиеся ему годы… как-то иначе. Но как?
Утром после той ночи ему не спалось. Слишком много ненужных мыслей лезло в голову.
«Чем ты лучше тех людей, что видели не тебя, а жёлтую бумажку в твоих руках? Чем ты лучше тех, кто за этим ненавистным листком отказывался замечать человека? Ты тоже не видел… страх застилал тебе глаза».
Нет ничего страшней смешанного с равнодушием страха, потому что когда он отступает, оно берёт верх. И тогда можно допустить что угодно по отношению к человеку, которого прежде боялся, но к которому теперь не испытываешь ничего.
Та ночь была искуплением, надеялся Вальжан.
Теперь он ничего Жаверу не должен.
Ничего.
Не должен.
Только от этих мыслей легче не становилось.
«Должен, не должен — как в банке рассуждаешь. Как будто твои старания как-то уменьшили гнусность твоих мыслей».
Этот человек — всегда был не просто эринией или демоном, гнавшимся за тобой. Он всегда был человеком, который способен чувствовать, испытывать боль или радость.
И Вальжан принялся вспоминать, какие из человеческих привычек инспектора Жавера ему известны, раз уж сам Жавер их позабыл. Вспомнился табак. Купить серебряную табакерку и нюхательный табак было делом нескольких часов. Решиться отдать её — делом пары минут, но минуты эти тянулись намного дольше.
«Это вам», — сказал тогда Вальжан. И так и не сумел договорить заранее продуманное: «Друг мой». Лгать не хотелось. Этот человек был ему кем угодно, только не другом.
С табаком было просто, но согласится ли он на прогулку? Повод был: потихоньку последовать за Козеттой и Мариусом, чтобы проследить за ними. Вальжан доверял Козетте, но предпочёл бы проследить. И хотел, чтобы Жавер пошёл с ним, в конце концов, свежий воздух полезен.

13.

из дневника мсьё Мадлена

запись восьмая

«Перед прогулкой кое-что произошло. Мы уже стояли у двери, намереваясь выйти, как вдруг кто-то постучал. Вальжан оттеснил меня в сторону, как мне показалось, чтобы я не увидел, кто пришёл, и вышел сам. Я выглянул окно и увидел двух детишек, обычных уличных оборванцев, каких сотни в Париже. Вальжан почти пополам согнулся, чтобы говорить с ними. Я не слышал ни слова, но я видел его лицо. Теперь я знаю, как этот благотворитель смотрит на тех, кому делает добро. Не так, как на меня. Со мной он знаком».

дописано значительно позже к записи восьмой

«Собираться недолго. Через полчаса меня здесь уже не будет. Причины опишу, уже когда уйду».

14.

День был солнечным, но из тех, когда хорошая погода в любое мгновение — и не заметишь — может смениться дождём. Стоило бы, признаться, отменить прогулку, когда появились эти дети, которые после смерти своего «опекуна» остались совсем беззащитными, но мысль эта пришла Вальжану слишком поздно, уже когда вдвоём они катили к Люксембургскому саду. Мальчики же были поручены заботам Туссен.
— Будем прогуливаться поодаль, но из виду не терять, — повторил Вальжан. Больше ничего ему в голову не пришло, и он молчал.
Фиакр потряхивало, можно было сделать вид, что молчание повисло, потому что говорить неудобно, но от чувства неловкости это не избавляло. Жавер на помощь прийти не торопился, но он, наверное, и не чувствовал этой неловкости. Смотрел в окошко, отвернувшись от Вальжана, и даже не дёргался, когда трясло карету.
— Как табак? — вопрос прозвучал слишком отрывисто, чтобы показаться непринуждённым.
Жавер обернулся. Он был хмур и как будто сосредоточенно о чём-то думал, а вопрос Вальжана отвлёк его.
— Сойдёт. Спасибо.
— Я подумал, что это было бы… уместно.
— Да. — Жавер помолчал. А потом, прищурившись, спросил: — Что ещё вы обо мне знаете?
— Простите?
— Что. Ещё. Вы. Обо мне. Знаете? — выделяя каждое слово, повторил он. Его глаза потемнели, губы, едва только вопрос отзвучал, сложились в тонкую линию. Он как будто испытывал какое-то сильное чувство, которому не желал дать выхода.
Вальжан вопроса не ожидал, а потому растерялся. Ему казалось, что он достаточно убедительно замёл все следы, попросив всех, кто мог выдать, тоже притворяться, забирая, на всякий случай, листы с объявлениями из газет… но этот человек всё равно подозревает. Некоторые привычки и навыки не теряются и не забываются.
«Знать бы, о чём он догадывается и что подозревает».
— Ничего, кроме… того, что говорил вам. И того, что вы и сам знаете, — твёрдо ответил Жан Вальжан.
— Ну как скажете, — пробормотал Жавер, потвернувшись.
Возможно, подумал тогда Вальжан, гроза миновала.
Гроза из слов и чувств, но не гроза небесная, как оказалось позже.
Они медленно шли по парку, высматривая прогуливающихся Козетту и Мариуса. Те, как будто подозревая слежку, прятались в самых укромных уголках подальше от центральных дорожек.
— Прячутся они, что ли, — бормотал Вальжан.
— Конечно. Вы даже не пытались скрыть, что будете за ней следить.
— Разве?
— А что, пытались? — полуусмехнулся Жавер. — Неудачно тогда. Вы любите её очень?
— Да, — удивлённо ответил Вальжан. Этот человек был из тех, кто, казалось, был далёк от любых интересов помимо рабочих. Но, может, он тоже испытывает неловкость и пытается придумывать вымученные вопросы? Но нет, подобное просто нельзя вообразить.
— Но она вам не родная дочь, как я понимаю? Вы не были женаты.
— Не был, верно.
— Тоже благотворительность?
Вопрос был болезненным, но Вальжан собрался с силами и ответил правду, потому что солгать здесь было бы оскорблением памяти Фантины:
— Я любил её мать.
— Вот как.
Жавер замолчал. Он шёл, глядя прямо перед собой, шагая ровно и спокойно, как будто ничто его не беспокоило. Впрочем, возможно, спокойствие это было показным.
Солнце сквозило в зелени. В листве пели птицы, всё громче, как казалось Вальжану. Где-то вдалеке среди зелени мелькало бледно-голубое платье Козетты. Духота опускалась на Люксембургский сад, подобно ватному одеялу в летнюю ночь. Чтобы хоть как-то облегчить себе участь, Вальжан снял цилиндр и мельком взглянул на Жавера: тому, казалось, и дело не было ни до духоты, ни до невыносимого гама, поднятого птицами, он шёл, наглухо застёгнутый в свой чёрный редингот, и даже одолженных ему перчаток не снимал.
— Невыносимая духота. — Вальжан достал из кармана платок и промокнул лоб.
— Да, — ответил Жавер, но прозвучало это так твёрдо, что было ясно: ответил он своим мыслям, а не замечанию о погоде. — Я хотел задать вам один вопрос.
Вальжан вздохнул про себя и тоскливо посмотрел на небо, которое, совсем недавно такое чистое и голубое, стремительно затягивали тучи с желтоватыми, просвеченными солнцем боками. Птицы, духота, тучи и Жавер с его вопросами — всё, что надо для приятной прогулки за синим платьем.
— Я вас слушаю, — как можно более спокойно ответил Вальжан.
— Вы говорили, что тот человек, чьё имя вы мне дали, был вашим другом. Но вы не считаете меня своим другом, тогда почему назвали это имя? Если тот человек был вам близок…
Вопрос был неожиданным, Вальжан ещё раз взглянул на своего спутника — тот, неизменно серьёзный, шёл рядом. Что же он тогда сказал? Не может быть, что Мадлен был ему другом. Память!.. Что же он тогда сказал? Почему-то казалось очень важным повторить те слова, не изменив их смысла.
Неожиданно потянуло свежим ветром. И как будто сыростью.
Молчание затягивалось, и Вальжан проговорил:
— Нет. Вы неверно запомнили.
В этом можно было не сомневаться — едва ли он назвал бы другом самого себя. И тут он вспомнил:
— Я сказал тогда, что Мадлен многое мне дал и многое позволил понять. И что вы чем-то мне напомнили его. Но мы с ним не были друзьями.
— Странно, — пробормотал Жавер.
И Вальжан снова пошёл немного быстрее, стараясь не упустить из виду голубое платье. Тучи сгущались, потемнело, и птицы наконец смолкли. Где-то вдалеке загрохотал гром, из жёлтого бока тучи бесшумно вырвалась молния, и снова глухо зарокотало. В этом сумраке нелегко было высматривать голубой клочок. И вскоре Вальжан потерял его, он исчез где-то за деревьями.
— Я считаю, — после долгого молчания снова начал Жавер, — что вы меня знаете очень хорошо.
Вальжан возвёл глаза к небу, но тут же принял бесстрастный вид. Пусть говорит, что угодно, если ему не терпится. Где же Козетта?
— Я считаю, — продолжал упрямый дурак, — что вы меня ненавидите, хотя я пока не понял, за что, но скоро пойму.
Вальжан сжал руку в кулак, но тут же разжал её. Козетта в одном платье и тонкой накидке сверху. Она промокнет и замёрзнет, заболеет, почему он не настоял, чтобы они взяли зонтик? Почему она сама или этот её Мариус не подумали? Никто ни о чём полезном не думает. Как не предусмотрительно!
— Я считаю, — настаивал резкий голос, вроде бы лишённый всяких интонаций, — что вы со мной связаны. В криминальном смысле.
Первые крупные капли дождя упали в песок дорожек. Люксембургский сад опустел. Где же Козетта? Куда её увёл Мариус?
— Я считаю, что вы потому и отговорили меня от того, чтобы я пошёл в полицию. Вы боитесь, что я вас сдам.
И башмачки у неё совсем лёгкие, промокнут, ноги переохладит. Проклятый Мариус! Нельзя было соглашаться на эту прогулку! Её наверняка посчитали бы неприличной те, кто разбирается во всём этом лучше него, Жана Вальжана. Капли с глухим шорохом били по листве деревьев, оставляли круглые вздутые следы на песке дорожки.
— Я считаю, что вы хотите меня убить, чтобы я вас не сдал.
И правда, шептал ему гнев. Это было бы выходом. Это всё упростило бы. Да и зачем убивать? Достаточно просто отпустить этого человека, пусть уходит.
Но Козетта! Листва — плохой защитник от ливня. А дождь уже стал настоящим ливнем. Они всё ещё шли, убыстряя шаг, непонятно, куда и за чем, ведь голубого платья давно не было впереди.
— Я считаю, что мне необходимо пойти в полицию, потому что я ваш подельник.
Вальжан на мгновение закрыл глаза, потому что ему показалось, что в Люксембургском саду совсем стемнело.
— Я считаю…
Вальжан резко остановился и развернулся к Жаверу, сам не замечая, он опередил того на два шага.
— Вы… — он не договорил, более не в силах сдерживаться, уронив цилиндр, схватил Жавера за отвороты редингота и, немного приподняв над землёй, тряхнул так, что у того клацнули зубы. Струи дождя бежали по лицу, попадая в глаза. Вальжан судорожно выдохнул и выпустил отвороты редингот из пальцев. На лице Жавера мелькнуло торжество:
— Я так и думал, — сказал он, как будто подводя итог собственному выступлению, а Вальжан молча отвернулся. Жавер повторил: — Я так и думал. Когда мы вернёмся, я заберу записную книжку, оставлю одолженные мне вещи и уйду. Я не буду доносить на вас, вы помогли мне, и это было бы неблагодарностью.
Впереди на три шага ничего не было видно за стеной ливня. И странно — в разрывах чёрных туч кое-где мелькали солнечные лучи, ещё более яркие, чем всегда, потому что светить им приходилось сквозь грозовой мрак.
Молчание, тонувшее в шуме дождя, продлилось недолго.
— Наденьте шляпу, — неожиданно заявил Жавер. — У вас волосы насквозь мокрые. Простудитесь, я сиделкой вашей не буду.
Сквозь ливень слышно было плохо, и он почти прокричал эти слова, стряхивая капли с щёк и носа — шляпа не защищала от косых струй дождя.
— Нужно найти…
— Что?
— Не важно. Лучше вернуться.
— А ваша дочка?
— Её жених спасёт её от грозы, я надеюсь.
Извозчик, которому довелось их — оглушённо молчавших всю дорогу — везти назад, долго ворчал потом и жалел будто бы испорченную водой внутреннюю обивку.
Позже, уже на пороге дома, Жавер повторил с упрямой настойчивостью:
— Я вернулся, чтобы забрать записную книжку и…
— Да-да, вернуть мне шляпу и перчатки, — отмахнулся Вальжан. — Но, прошу вас, обсушитесь хотя бы. Вас словно… только что из реки вытащили.
С этими словами он толкнул дверь и вошёл в дом. Шутка вышла глупой и грубой, но чему-то он всё же усмехнулся.
Дождь тем временем стих. Иногда, даже если гроза всё же разражается, нужно только позволить дождю пролиться, чтобы вновь засияло солнце.
Мариус привёз Козетту почти в одно время с их возвращением. Она совсем не промокла и не замёрзла — у Мариуса с собой оказался зонтик.
— И ещё мы прятались под навесом, — сияя счастьем, сообщила Козетта. Наверное, впервые, увидев румянец на её щеках, Вальжан не захотел свернуть шею тому, кто вызвал этот румянец. Он даже чувствовал что-то, отдалённо похожее на благодарность. Впрочем, очень отдалённо похожее.
Тем временем Жавер удалился за записной книжкой, предоставив свою верхнюю одежду заботам Туссен. Сделал он это так сосредоточенно и даже торжественно, что Мариус проводил его озадаченным взглядом.
— Этот господин… — пробормотал он, когда Жавер ушёл.
— Этот господин вас более не касается, — перебил его Вальжан. — И, боюсь, сейчас у меня не будет времени вести с вами беседы.
Он заметил мгновенно потухший взгляд Козетты.
— Спасибо за заботу о моей дочери, мьсё Понмерси. В нашем доме вы желанный гость, однако сейчас дела не позволят мне уделить вам достаточно внимания.
Мариус всё понял и быстро ушёл, а Козетта благодарно улыбнулась и убежала к себе. Предаваться воспоминаниям о прогулке и мечтать, наверное.

15.

Чтобы поскорей высушить одежду господина Мадлена, Туссен развела огонь в камине в гостиной и разложила его редингот в кресле, придвинув его поближе к огню, но не слишком близко, конечно. Она долго двигала кресло, вертела его так и сяк, гадая, не слишком ли близко, не очень ли далеко.
— Т-трудно прикинуть, к-каким расстояние должно быть, — поделилась она соображениями с хозяином, — чтоб не сжечь одежду.
— Можно и сжечь, — пробормотал тот в ответ, чем порядком озадачил Туссен. Зачем же жечь такую приличную одежду, пусть даже подмокшую и слегка отдающую тиной.

16.

Вальжан уже сидел в своей комнате и аккуратно записывал что-то в красиво переплетённую толстую тетрадь, когда в дверь постучали.
— Заходите, — отозвался он.
Он предпочёл бы, чтобы это была Козетта, но даже по стуку — короткому, но уверенному — было ясно, что это Жавер. Она всегда стучала нетерпеливо и легко. Этот же — как будто в ворота Ада колотил. Уверенно и в то же время словно бы в отчаянии. В ворота Ада, к которым подошёл, чтобы сдаться чертям, хотя, может, ангелы долго уговаривали его остаться с ними. Но самоубийцам не положено.
«Да, так и будет, наверное».
Дверь едва слышно скрипнула, пропуская Жавера. Стучал он громко, но ходил неслышно.
— Я пришёл сообщить, — церемонно проговорил он, остановившись точно напротив стола, как будто докладывал о чём-то начальству, — что табакерку, шляпу и прочие вещи, которые вы любезно мне одолжили, я оставил в комнате.
Выражение его — вдруг вспомнилось Вальжану — была в точности таким, с каким он когда-то требовал своего увольнения. Что он чувствовал тогда? Собственную неправоту? Необходимость склонить голову перед карающим Законом? Но ведь сейчас не было никакого Закона. Он просто пришёл попрощаться. Что он чувствовал теперь? Но за бесстрастным, замкнутым выражением ничего не прочесть.
— Табакерка ваша, — ответил Вальжан, чтобы что-то ответить. Жавер коротко мотнул головой:
— Нет.
— Это подарок.
— Незнакомцам подарков не дарят. Тем более неприятным незнакомцам.
— Да что вы, в самом деле!
Ах, если бы был способ как-то разрешить это неловкое дело! Если бы он мог просто приказать этому человеку принять подарок и запретить идти в полицию, где ему непременно расскажут, кто он такой. И даже если он не пойдёт в полицию, то куда он пойдёт? Адреса своего он не помнит… и адрес его давно стоило бы выяснить. Возможно, дом этого странного человека смог бы что-то рассказать о нём. И почему эта мысль только сейчас пришла в голову?.. Ах, да. Раньше просто не могла бы. Демоны не имеют домов, у них нет жизни, кроме преследования.
«Это будет следующим же делом. Узнать, где он живёт».
— Незнакомцам подают милостыню, но я не попрошайка. Возможно, преступник, но не…
— Послушайте… Мадлен, не будьте таким упрямцем. Я…
Он осёкся, потому что из гостиной вдруг донеслись крики, стук и чей-то плач.

17.

Туссен вернулась в гостиную через полчаса, чтобы смахнуть пыть и проверить, высохла ли одежда того мрачного господина, который последние дни, кажется, поселился у них дома и при котором к хозяину нельзя было обращаться «господин Фошлеван». И застыла на пороге.
В большом кресле, на котором была разложена одежда, свернувшись, дрыхли те два мальчишки, которых поручил её заботам хозяин перед прогулкой. Дрыхли — да ещё укрылись чёрным рединготом гостя, как будто это одеяло какое!
Выполняя поручение хозяина, мальчишек она, как могла, конечно, отмыла — их лица и шеи, во всяком случае, дала им поесть, но велела сидеть на кухне и ни в коем случае по дому не бродить. И уж точно никто не разрешал им забираться в кресло! Тем более с чьей-то одеждой! Одно хорошо — редингот этот не такой уж чистый, грязней они его не сделают. Но всё-таки!..
Ладно, сейчас она их метёлкой…
— А ну! К-кыш отсюда! К-кыш, негодники!
Старший проснулся первым. Он осоловело огляделся, скатился с кресла на пол и, стукнувшись коленом, хотел было зареветь, но прикусил губу и насупился. Младший только поудобней устроился, будто и не слыша криков, не чувствуя тычков пыльной метёлки.
— Кыш, негодник, — повторила Туссен. И тут она заметила, что драные штаны младшего почему-то мокрые. И почувствовала запах.

18.

из дневника мсьё Мадлена

запись девятая

Ситуация вновь переменилась, и я вижу здесь чью-то злую волю. Хотя этот человек — Жан Вальжан — говорит, что это милость провидения, а не злая воля. Но я отказываюсь считать испорченную одежду милостью провидения. Одежду отдали в чистку, мне придётся пробыть здесь до послезавтрашнего вечера. Я хотел уйти так, всё равно тепло, но… впрочем, это требует пояснений.
Подробно описывать не буду, иначе до утра затянется. Не хочу описывать разговор в парке, и если однажды я снова стукнусь головой и забуду о нём, я не хотел бы вспоминать. Это было слабостью и глупостью. Прямо рассказать обо всём, о своих подозрениях. О своих — я должен написать именно так — опасениях. Что я преступник. Что этот человек преступник. Что мы связаны преступлением.
Что больше ничем мы не связаны.

19.

Козетта вообще ела как птичка, но этим вечером она едва заметила, что перед ней стоит тарелка с ужином и лежат столовые приборы, что, конечно, должно было огорчить Туссен. Но рассеянность юной девицы, поглощённой в мысли о возлюбленном, объяснима, но также едва замечали тарелки двое других, сидевших за столом. Один, сложив ладони, словно для молитвы, смотрел на высокие свечи, второй, позабыв о вежливости, огрызком карандаша писал что-то в свою записную книжку. Наверное, если бы Козетта не была так поглощена счастливыми мыслями, она бы почувствовала себя неуютно в этой погружённой в золотистый свечной полусвет и в тяжёлое испуганное молчание комнате.

20.

из дневника мсьё Мадлена

запись десятая

Если бы найти кого-то, кто знал меня, чтобы спросить. Но это невозможно, потому нужно выяснить всё самому и раньше, чем придётся уйти. Сюда я больше не вернусь. Если этот человек боится, что я его выдам, мне лучше просто исчезнуть, письменно известив его ещё раз, что я не собираюсь его выдавать. Но, конечно, он боится. Иных причин для него держать меня при себе я не вижу.
Через полчаса мне нужно идти на ужин, но я не хочу есть. Всё же стоит описать, что произошло на прогулке.
Я не выдержал и вывалил ему все свои соображения. Что толкнуло меня? Он наговорил разного. Упрекнул меня в дурной памяти, сказал о какой-то женщине, которую любил, после молчал в ответ на мои вопросы. Это молчание как будто жгло меня хуже солнца, которое было сильным тогда, и подначивало выкладывать дальше и дальше, что я думаю о нём. Полил дождь, пришлось орать. Я пытался добиться от него хоть какого-то ответа, но без толку. Потом он едва не ударил меня — всё, на что его хватило, всё искреннее, на что его хватило. Я надеялся, что он скажет хоть что-то, но он слишком хорошо владеет собой и быстро успокоился. Но мне и этого хватило, почему-то стало легче, я даже позволил себе сделать ему замечание о шляпе. И сообщил, что уйду. Вот и вся прогулка.
Несвязно вышло. Впредь буду нумеровать события и более ясно обозначать логические связи между ними.
Мне кажется, я исказил слова и события. Возможно, это последствия болезни, но последнее время я ловлю себя на том, что неверно запоминаю.

21.

из дневника мсьё Мадлена

запись одиннадцатая

Кем бы он ни был, я бы хотел, чтобы он был мне другом. Но это невозможно. Только в романах для чувствительных барышень люди легко переступают через ненависть, потому что только в романах она объясняется каким-нибудь возвышенным недопониманием. В жизни всё проще. За ненавистью всегда стоят довольно обычные и объяснимые причины. А через страх, брезгливость и недоверие тем более не перепрыгнуть.

22.

— Н-неужели всё ж пересолила! А всё поганцы эти! Всё о них думала, пока готовила! Вот негодяи! Ещё и ужин мне испортили! А вы, м-м-м… вы ещё говорите не прогонять их! Я-то не прогоню, но…
— Дети не виноваты, что бедны и хотят тепла, Туссен, — мягко произнёс Жан Вальжан, отвлёкшись от собственных мыслей. — Устрой на сегодня их в моей комнате. Завтра я постараюсь выяснить, кто они такие. Боюсь, что полиции подобные вопросы доверять нельзя.
— И поэтому вы туда не пойдёте? — раздался резкий — и очень неожиданный — вопрос. — Только поэтому?
Туссен открыла рот, но Вальжан жестом остановил её. Козетта побледнела.
— Только поэтому, — легко ответил Вальжан. — Боюсь, властям мало дела до бездомных, а тем более — до бездомных детей.
— Странно, — огрызок карандаша со стуком упал на стол, — что Париж до сих пор не обратился в земной рай, когда в нём живёт такой человек, как вы.
— Я делаю лишь то, что позволяют мне мои скромные силы и способности.
— Ужин, — нервно вмешалась Козетта, — был очень вкусным.
Её тарелка была полна, но в такой лжи трудно упрекать. И Вальжан поддержал её:
— В самом деле. Вы не пересолили, так что не корите зря этих детей.

23.

из записей Жана Вальжана

запись четвёртая

«Если хотите, можете остаться здесь, а не идти к себе, — сказал я ему после ужина. — Мне будет приятно ваше общество». Он остался в гостиной, но не поверил.
Сильные эмоции не скрыть даже самому сдержанному человеку. А этого человека сейчас обуревали самые сильные эмоции, хотя природа их мне не была ясна.
Мне нельзя было срываться в парке, но эта прогулка позволила мне сделать ещё один шаг от безразличия. Куда? В каком направлении? Можно ли, не лицемеря, назвать это направление дружбой? Я бы хотел назвать его дружбой! Ни одно благое дело не сотрёт той, на набережной, улыбки, только моё собственное отношение сможет искупить её.
Он чего-то боится. Из всех чувств, которые можно прочесть на его лице, в его взгляде, это — самое сильное. Он боится — и заметней всего был страх, когда он записывал что-то в свою книжечку. Впрочем, то, что он сказал в парке, отчасти выдало его. Он боится оказаться преступником. Удивительно, насколько верен он себе даже сейчас, когда не помнит ничего о своём прошлом. Неужели, то, чем мы становимся, настолько мало зависит от того, что мы о себе знаем?
Мы сидели в гостиной до поздней ночи. Сначала он смотрел то в окно, то на свечи и размышлял о чём-то, а я читал. Он сидел в полумраке, почти сливаясь с ним, только специально взглядываясь, я мог заметить, как мерцают в тусклом свете его глаза.
В молчании нашим не было неловкости, наверное, потому что каждый был занят своим делом.
Когда пробило одиннадцать, я вдруг почувствовал, что теряю нить повествования, и захлопнул книгу, возможно, слишком громко, потому что Жавер вздрогнул.
— Прошу простить меня, — сказал я ему.
— За что?
— Нельзя распускать руки.
— Забудьте.
Он отвечал отрывисто, словно ему не хотелось говорить, но вместе с тем — очень быстро, словно он ждал моих вопросов. И хотел бы на них отвечать.
— Надеюсь, вас не слишком огорчает, что вы до сих пор здесь?
— Нет.
Именно в это мгновение меня посетила мысль, которую я не решаюсь объяснять для себя. Впрочем, наверное, её мне продиктовал долг, обязывающий изменить отношение к этому человеку.
— Духота спала после грозы. Мы могли бы пройтись сейчас, если, конечно, вы не хотите спать.
— Пройтись? Ночь на дворе. Вас давно в переулке дубиной по голове не били?
— Всё не дотягиваются, — отозвался я.
— Посмотрел бы я на это.
Так и вышло, что мы пошли дышать свежим воздухом. Ему пришлось накинуть одолженный мною плащ, который оказался ему слишком велик, и полы почти задевали землю. Но идти с риском замёрзнуть было неразумно.
Разлившаяся в ночи прохладная сырость, впрочем, располагала к прогулке, хотя врачи сказали бы, что она вредна. Улица была пустынна, шаги наши гулким эхом разносились среди домов».

@темы: фильмы, фики

---

Ещё два фика с феста

[Ниротэн]

Всё-таки обнаглею вконец и повешу тут и остальные свои фики с феста. ))

На заявку 1x11 Вальжан | Жавер и куча любвеобильных фанаток. О боже, какой мужчина!" Скрываться от них вместе. Н!

Рейтинг - детский
Персонажи: Вальжан, Жавер и две барышни
Категория: джен


- … доказать, что уже упоминавшаяся мною вдова Ракен действительно занимается…
Доклад инспектора Жавера прервал полный энергии женский голос, раздавшийся из приёмной:
- Вот мы и пришли, Луизон, вот эта самая дверь!
При звуках этого голоса лицо Мадлена, до того спокойное и сосредоточенное, вдруг приняло самое отчаянное выражение. Не успел Жавер сказать и слова, как мсье мэр быстро, как ныряющая утка, сполз со стула под свой письменный стол.
Изумлённый Жавер нагнулся через столешницу. Мадлен замахал на него рукой:
- Нет-нет, не смотрите на меня! Меня нет!
Приказ, полученный от начальства, это всегда приказ, даже если начальство нырнуло под стол и отрицает собственное существование. Жавер никогда не подвергал сомнению приказы начальства. Он выпрямился, скрестил руки на груди и устремил суровый взгляд на дверь.
Дверь открылась, и в комнату вошла решительная дама – мадмуазель Мари Леруж. Это была высокая, худая и острая, как циркуль, особа с длинным носом и ястребиным взглядом, которая за последние десять лет десять раз отметила свой двадцать девятый день рождения. За ней бочком втиснулась дама не такая решительная – её верная подруга и соратница – мадмуазель Луизон Грану, кругленькая, пухленькая, вся в розовом, в бантиках, ленточках, рюшечках и оборочках.
- Господин инспектор! – энергично воскликнула мадмуазель Леруж. – А где господин Мадлен?
- Мсье мэр просил передать, что его нет, - отчеканил Жавер. И ведь ни слова не соврал! – Могу ли я чем-нибудь помочь?
- Какая неудача! – опечалилась мадмуазель Леруж. – Ну, что ж, Луизон, по крайней мере, ты увидела его кабинет.
- Ох, да! - мадмуазель Грану смущённо захихикала, отчего все её бантики и ленточки затрепетали. – Подумать только, он сидел за этим столом… - она сделала попытку пройти к столу, но Жавер загородил ей дорогу и устремил на неё свой самый свирепый взгляд, который обычно повергал преступников в трепет. Мадмуазель Грану тоже поверг – но это явно был другой сорт трепета, не тот, который нападал на преступников.
- Вы такой суровый, инспектор, - пролепетала она и вся покраснела.
- Вам лучше покинуть помещение и вернуться, когда здесь будет господин мэр, - сказал суровый инспектор, сохраняя каменное выражение лица.
Мадмуазель Леруж подошла поближе, взяла свою спутницу под руку и ответила:
- Ну, конечно, господин инспектор, мы вам повинуемся, - и одарила Жавера чарующей улыбкой. Потом вдруг протянула руку и ласково потрепала его по бакенбарду. – Мы обязательно встретимся ещё, милый господин инспектор! Идём, Луизон.
Дамы покинули кабинет.
- Ах, боже мой, какой мужчина! – донеслось из коридора. – Он нравится мне гораздо больше, чем твой Мадлен – господин инспектор представительней!
Совершенно ошеломлённый Жавер продолжал стоять на том же месте, и даже с тем же выражением лица – он раздумывал о том, не начался ли у него лихорадочный бред, а если начался, то почему в галлюцинациях ему являются две странные барышни и ведут себя таким чудовищным образом.
Жавер не боялся самых страшных преступников, но вот барышни его пугали. Он совершенно не знал, как с ними себя вести – разве что они были потерпевшими или преступницами. К тому же в нём жил безотчётный страх, что он как-нибудь скомпрометирует какую-нибудь барышню, и ему придётся жениться. И тогда ему пришлось бы жить с барышней всю жизнь – а он ведь боялся барышень!
- Они ушли? – донёсся из-под стола отчаянный шёпот, и Жавер очнулся от своих мыслей. Бред или не бред, а начальству нужно отвечать.
- Да, господин мэр.
Господин мэр вылез из под стола, выпрямился и отряхнулся. Он выглядел расстроенным и смущённым.
- Видите? – спросил он и сделал полный отчаяния жест в сторону двери. – Вначале они попросили меня показать мою спальню, потом – подарить на память локон волос, потом – я уже шагу не могу ступить, чтоб не наткнуться на них! Я уже боюсь раздеваться перед сном – вдруг, они в этот момент сидят в кустах и смотрят в мои окна?
Жавер не знал, что на это ответить, и поэтому ответил глубокомысленным «гм»! Мэр расстроено покачал головой и опять сел за стол.
- Не знаю, что и делать, - пожаловался он. – Но давайте забудем об этом прискорбном эпизоде – кстати, благодарю вас за избавление – и вернёмся к вдове Ракен.
Они вернулись к вдове Ракен, но обоих беспокоили совсем другие вопросы.
***
Прекрасным тёплым вечером господин инспектор и господин мэр неторопливо шли через площадь, обсуждая возможность учредить специальную пенсию для семей погибших при исполнении службы жандармов, когда вдруг два женских голоса заставили обоих вздрогнуть.
- Господин инспектор! – звал более резкий голос.
- Господин мэр! – звенел и трепетал более нежный голосок.
Оба ускорили шаг.
- Не подавайте виду, что услышали, - пробормотал Мадлен. – Как думаете, инспектор, вы сможете их отвлечь, пока я скроюсь?
- Предпочёл бы этого не делать, - сдержанно ответил инспектор. – Разве что вы прикажете.
- Ну, за кого вы меня принимаете? Разве могу я отдать такой приказ? Тогда идите быстрее, - господин мэр взял господина инспектора под руку, и оба пошли так быстро, как только возможно идти, не переходя на бег.
- Позвольте заметить, господин мэр, но эта улица оканчивается тупиком.
- Положитесь на меня, Жавер, я знаю, что делаю.
Господин мэр, увлекая за собой господина инспектора, свернул в тупиковую улочку, которая оканчивалась глухой стеной. С изумительной ловкостью он вскарабкался на эту стену. Жавер последовал за ним – он не был настолько же силён, но благодаря своему высокому росту и помощи Мадлена, он тоже справился с задачей.
Оба спрыгнули по другую сторону стены и остановились, прислушиваясь.
- Их тут нет, - услышали они приглушённый голос мадмуазель Грану. – О, Мари, это так печально! Мне кажется, я никогда не смогу обнять своего любимого медвежонка!
- Не рыдайте, Луизон, - решительно ответила ей мадмуазель Леруж. – Главное – не отчаиваться и стремиться к своей цели! Идёмте скорее искать наших дорогих мальчиков.
Мадлен хлопнул себя по лбу и в отчаянии застонал.
- Разделяю ваши чувства, господин мэр, - мрачно сказал Жавер. Что-то подсказывало ему – это далеко не самое страшное, что им пришлось пережить из-за барышень.

На заявку 1x30 Модерн!АУ. Писатель Жан Вальжан живет напротив полицейского участка, и в окно часто видит проводящего дни и ночи на работе инспектора Жавера. В силу профессии он начинает задумываться об этом человеке, придумывать его характер и историю его жизни, из чего складывается сюжет новой книги. И все бы хорошо, но искушению познакомиться лично слишком сильно.

Рейтинг - детский
Персонажи: Вальжан, Жавер, Козетта, полковник Понмерси
Категория: джен

Всё затеяла Козетта – ему самому никогда бы и в голову не пришло потащить свою рукопись в издательство. Он даже и не показывал её никому – писал себе потихонечку в толстую кожаную тетрадь, потом через некоторое время перечитывал и радовался, как складно у него выходит. Но как-то раз он, вернувшись с работы, застал Козетту за чтением этой самой его тетради.
- Папочка, это же так интересно! – воскликнула она. – Я уже сто лет ничего такого интересного не читала! Давай, отнесём её в издательство?
- Что ты выдумываешь, никто это читать не будет, - сказал Жан Вальжан и хотел отобрать у неё тетрадь, но она не дала – сказала, что хочет перепечатать для себя на компьютер.
А через пару дней к делу подключился полковник Понмерси. Пожалуй, полковник был единственным, кого Жан Вальжан мог бы назвать другом – они сошлись потому, что оба были отцами-одиночками, любили своих отпрысков больше жизни и отличались лёгкой старомодностью. Да и потом, трудно было им не сойтись, раз Козетта и Мариус через пару дней знакомства стали неразлучны.
Так вот, полковник зашёл, чтобы забрать Мариуса и поболтать с Жаном Вальжаном, и первое, что он сказал, было:
- Дружище, книга потрясающая!
Жан Вальжан в тот момент, нацепив на руку кухонную рукавицу, снимал с плиты кипящий чайник. От неожиданности он чуть не уронил его себе на ногу.
- Какая книга? – уточнил он, разливая кипяток в чашки.
- Так ваша же! Про доктора! Мне Мариус распечатал, - зычным командным голосом объявил полковник. Высоченный, крупный, он занимал чуть ли не половину маленькой кухни. Благодушно фыркая и попивая горячий чай, он разъяснил, что Козетта недавно прислала Мариусу на электронную почту книжку, такую интересную, что он, полковник, несмотря на все свои старания, не смог уложить сына в кровать, пока тот книжку не дочитал до конца. На следующий день Мариус распечатал книгу на принтере, и полковник сам взялся её читать, и так увлёкся, что, читая в автобусе, проехал свою остановку и доехал до конечной.
- Такой правильный мужик, этот ваш доктор, вроде нас с вами, - говорил полковник. – Несите в издательство, Вальжан! Это ваш долг по отношению к обществу. Вы не имеете право лишать общество такой прекрасной книги.
Жан Вальжан не думал, что его книга такая уж прекрасная, но полковник настаивал – если он вбивал себе что-нибудь в голову, переубеждать его было – всё равно, что пытаться остановить несущийся паровоз голыми руками. Козетта просила, полковник настаивал. И в конце концов, Жан Вальжан решился попробовать. Он отнёс распечатанные листы в издательство.
Через пару дней ему позвонили и бойкая девушка – наверное, секретарь – объяснила, что они не могут напечатать его книгу.
- Понимаете, - частила она, - слог хороший, язык прекрасный, хотя и старомодно немного, ну да вы понимаете, этого сейчас никто читать не будет, понимаете? Понимаете, у вас тут приключения, всё так мило – но нет, людям не это сейчас нужно. Напишите что-нибудь про вампиров или про БДСМ.
- Про что?
- А, неважно. До свидания, мсье Вальжан.
Жан Вальжан повесил трубку, слегка разочарованный. Он, в общем, подозревал, что ему откажут, но всё же в глубине души надеялся, что не только ему будут интересны приключения доктора Жака Леру. В конце концов, это был очень хороший и добрый человек, и за весь роман он ни разу никого не убил, даже ужасного монстра, который терроризировал деревню. Монстр тоже никого не убивал, просто был очень страшный и пугал девушек. На самом деле этот монстр влюбился в дочку богатого крестьянина и приходил на неё посмотреть, и только доктор сумел понять, в чём тут дело. Девушка в конце выходила замуж за монстра, который был хоть и страшный, но очень добрый, сильный и много чего умел по хозяйству, а доктор отправлялся путешествовать дальше.
Честно говоря, Вальжану было очень обидно, что его доктор никому не интересен.
При следующей встрече полковник поинтересовался у него, как дела с издательством.
- Отказали, - вздохнул Вальжан. – Сказали, людей это сейчас не интересует, надо писать про вампиров или этот… БМСД.
- Что?
- Не знаю, но говорят, люди этим очень интересуются.
- Дурачьё! – отрезал полковник. – Никогда не слышал ни про какой ДСМБ. Никого это не интересует. Пойдёмте поговорим с ними по-мужски, Вальжан!
- Ну, бросьте, - ответил Жан Вальжан с досадой.
Полковник задумался.
- А знаете, - сказал он медленно, - у меня есть товарищ, который после армии стал издателем. Правда, издательство небольшое, но всё-таки… Гм. Я поговорю с ним.
Он поговорил – Жан Вальжан подозревал, что не просто поговорил, а просто-таки насел на своего товарища – и товарищ согласился издать книгу небольшим тиражом.
Оный тираж смели с прилавков за один день. Люди осаждали книжные магазины, требуя «Доктора Леру». О «Докторе Леру» и его таинственном авторе (Жан Вальжан не решился поставить своё имя на обложке, книга вышла под всевдонимом) писали газеты, говорили по телевизору. «Наше общество соскучилось по милому старомодному чтиву», - говорили в одной передаче; в другой возмущались, что «Доктор Леру» - наивная, оторванная от реальности чепуха, годная разве что для подростков или для романтичных домохозяек.
Издатель примчался к Жану Вальжану домой и чуть не на колени перед ним упал:
- Пишите ещё! Ради Бога, пишите ещё! Мы с вами разбогатеем!
Этот ажиотаж Жану Вальжану не нравился – если он и собирался писать, то вовсе не из-за денег. Раз уж людям нравится его книга, значит, он сумел передать им свою идею – о том, что любовь, сострадание и милосердие должны побеждать эгоизм, нетерпимость и ненависть. Значит, не так уж и чужды эти идеи людям.
В договоре, который он подписал с издательством, было сказано только, что буде новые книги появятся, они будут издаваться только у них, но не было сказано, в какие сроки эти книги должны появляться. Торопиться Жану Вальжану было некуда, тем более, что он не собирался бросать свою основную работу и становиться писателем.
- Ну, какой из меня писатель? – говорил он полковнику. – Писатель – это такой… умный, образованный, информацию собирает. Куда уж мне. Я, может, и не напишу ничего больше.
Тем не менее, полковник достал и приволок ему старинную печатную машинку. Машинка Жану Вальжану понравилась настолько, что он решил всё-таки что-нибудь написать – хотя бы ради того, чтоб на ней печатать. Он любовно вытер с неё пыль, разобрал её, посмотрел, как она устроена, поменял пружины, смазал и водрузил на стол в гостиной. Машинка стояла, как языческий идол, а он ходил вокруг неё и время от времени ударял пальцем по клавише. Клац! – отвечала печатная машинка.
Как-то вечером, когда Козетта уже легла спать, Жан Вальжан ходил по гостиной и думал, о чём, а главное – о ком, будет его следующая книга. Герой и события приходить не желали.
Он вздохнул и выглянул в окно – может быть, герой там его ждёт?
Окна гостиной выходили на стену дома, где расположен был полицейский участок. Хорошо хоть не во двор – во дворе иногда происходили ужасные сцены, он не хотел бы, чтоб Козетта увидела что-то подобное.
В окне, прямо напротив его окна, только пониже этажом, горел свет. Открывался полный обзор на кабинет какого-то полицейского – письменный стол с компьютером и горой бумаг, стулья, неудобные даже на вид, шкаф, кушетка у стены, какие-то плакаты на стенах, вешалка в углу. Вот свет из окна заслонила тень – кажется, это открылась дверь. В кабинет вошёл высокий мужчина в белой рубашке с галстуком и чёрных брюках, с несколькими папками в руках. Он сел за стол и оказался лицом к Жану Вальжану. На вид ему было лет сорок-сорок пять, лицо – суровое, твёрдое, жёсткое. Он разложил папки на столе, включил компьютер и принялся за работу.
«Полицейский, - подумал Жан Вальжан, - а ведь многие не любят полицейских! Сейчас в книгах и фильмах расследование ведут либо нахальные язвительные дамочки, либо частные сыщики – они бывают очень умные, вроде Шерлока Холмса, или не очень умные, но везучие и с большими кулаками. А полиция везде – это помеха, и нужна только затем, чтоб арестовать главного злодея в конце и мешать частному сыщику в процессе. Разве это справедливо? Полиция стоит на страже порядка, защищает нас от убийц и грабителей, у них такая сложная и опасная работа! А про них почти ничего не пишут, а то ещё и пишут про каких-нибудь бандитов, какие они крутые и как здорово обделывают свои преступления, обманывая тупую и продажную полицию. Надо это исправить».
Он продолжал разглядывать полицейского – тот сейчас разговаривал по телефону, прижав трубку плечом и что-то записывая.
«Инспектор… Как же его назвать? Да вот хотя бы инспектор Эмиль Бенуа. Честный, предан своей работе, хороший полицейский. Справедливый и дотошный. Когда у него появляется дело, он в него вцепляется, как бульдог, и не бросает, пока не добирается до самой сути».
Вот и герой! А что с ним произошло – ну, что может произойти с полицейским? Конечно, ему придётся расследовать преступление! Только не убийство – Жану Вальжану жалко было кого-то убивать, даже в книге. Запутанное ограбление – то, что надо.
Наконец-то машинка могла поработать! Он уселся за неё и принялся печатать двумя пальцами, и очнулся только тогда, когда в гостиную вышла растрёпанная со сна и очень недовольная Козетта в голубой пижаме с розовой лягушкой на груди.
- Папа!
- Что, ангел мой?
- Тук-тук-тук-тук бздынь на всю квартиру, вот что!
Он и забыл, что машинка издавала при работе ужасающий шум.
- Извини, малышка. Иди спать. Я просто пишу новую книгу.
- Круто, - угрюмо сказала Козетта, - а я-то думала, тут бои гигантских роботов.
Она ушла спать, а Жан Вальжан опять подошёл к окну. Теперь перед инспектором сидел какой-то плюгавый тип в наручниках – видимо, шёл допрос. Один раз плюгавый попытался вскочить, но инспектор посмотрел на него таким тяжёлым взглядом – даже Жан Вальжан почувствовал, насколько тяжёлый был взгляд – что плюгавый тут же и сел обратно.
«Ему редко приходится вступать в схватки с преступниками, - тут же придумал Жан Вальжан, - они настолько боятся его, что одно его появление наводит на них оцепенение. Он настоящий страж порядка – не множит насилие, а пресекает его!».
С тех пор, как появился герой, книга росла, как живая. Жан Вальжан наблюдал за полицейским в окне – и у инспектора Эмиля Бенуа появлялись всё новые и новые факты биографии. Он был одинок – это можно было понять по тому, как часто он оставался дежурить по ночам и как долго задерживался в дневные смены. Бывало, он оставался в участке ночевать, даже если дежурство было не его – спал на кушетке, согнувшись в три погибели – на этой жалкой, коротенькой и узенькой кушетке с удобством мог спать разве что ребёнок. Зарплата у него была небольшая – как-то Жан Вальжан увидел, что инспектор, сидя за столом, раскладывает на несколько стопок купюры, хмурится, перекладывает туда-сюда – явно рассчитывает свой небольшой бюджет.
Козетта читала новые главы с не меньшим увлечением, чем она читала про доктора. Но как-то раз она расплакалась, отбросила листы и повисла у Жана Вальжана на шее.
- Папочка! – всхлипывала она. – Так его жалко, бедного Эмиля, он такой одинокий, и один всех защищает, а потом приходит домой – и никто его не ждёт, и ему даже обнять некого! Даже кошки у него нет! Папа, придумай, чтоб у него был друг или хотя бы щеночек!
Но Жан Вальжан сомневался, что его инспектора – не у персонажа, а у того, кого он видел в окне – был друг. Поэтому все попытки подружить с кем-то персонажа оканчивались неудачей. Инспектор дружить не желал. «Ничего, - думал Жан Вальжан, - он будет одинокий борец за справедливость. Он о себе не думает, и поэтому не считает, что может быть кому-нибудь интересен, как человек. Он не пытается никому понравиться, у него даже мыслей таких нет в голове. Даже если ему самому кто-то нравится, он не пытается сблизиться с этим человеком, потому, что уверен – он ему или ей не нужен. Тем более, что у всех его ровесников в основном имеется свой круг общения – а вписаться в чужую компанию тем сложней, чем ты старше, особенно – если ты человек резкий, бескомпромиссный и не привык говорить с людьми не по делу».
Однажды инспектор из окна надолго пропал, и Жан Вальжан места себе не находил от беспокойства. Сюжет книги перестал продвигаться вперёд. Он пытался успокоить себя – инспектор всего лишь перешёл в другой кабинет! – но это не помогало, от этого он переживал ещё больше. Как в другой кабинет? Это его инспектор! По какому праву в другой кабинет? А может, случилось что похуже? Работа полицейского так опасна…
Но как-то вечером, по привычке выглянув в окно и не ожидая увидеть его в кабинете, Жан Вальжан его увидел – там было много людей, полицейских, наверное, люди сидели на стульях, на столе, стояли у стен, а его инспектор, одетый в какое-то поношенное тряпьё, небритый, в кепочке, что-то рассказывал всем этим людям.
«Он работал под прикрытием!» – радостно подумал Жан Вальжан и тут же сел за печатную машинку, которую к тому времени перенёс на кухню – из кухни кабинет инспектора было видно ещё лучше, и так он не мешал спать Козетте.
Он был страшно рад, что инспектор нашёлся, живой и здоровый. Он к нему привязался уже как к родному.
И наконец, поработав под прикрытием, подвергнув свою жизнь множеству опасностей, как реалистичных, так и фантастических, инспектор Эмиль Бенуа раскрыл страшное ограбление, помог воссоединиться влюблённой парочке, а сам, как всегда, остался один. Книга была закончена, Козетта прыгала, как козочка и кричала, что книга ещё лучше, чем предыдущая, полковник хлопал его по плечу и ворчал: «а вы говорили, ДБМС, ДБМС, вот видите, безо всякого ДБМС обошлись!», издатель от счастья прослезился.
Вторая книга имела такой же успех, как предыдущая, хотя критики опять её ругали за фантастичность и оторванность от реальности. А читательницы писали в издательство, требуя передать автору, что они готовы варить инспектору Эмилю Бенуа кофе по утрам, чистить его пистолет и согревать его холодную постель.
«Надо ему сказать» - решил, наконец, Жан Вальжан. Он очень волновался, решившись, наконец, познакомиться со своим инспектором. А вдруг, он окажется продажной шкурой? Или весёлым разбитным парнем? Или выяснится, что на работу он сбегает от сварливой жены и семерых детей в обписаных колготках?
Но он всё-таки взял экземпляр своей книги, подписал её «Уважаемому прототипу от восхищённого автора» и отправился в участок.
- Мне нужно поговорить с одним из ваших инспекторов, - сказал он дежурному сержанту и нахмурился, делая вид, что пытается припомнить имя. – Эээ… как же его звали… Высокий такой, мрачный тип. У него ещё баки такие, - он показал руками, какие баки. – Кабинет у него на втором этаже.
- А, это Жавер. Поднимайтесь по лестнице, и по коридору направо.
- Добрый день, - сказал Жан Вальжан, входя в кабинет инспектора Жавера. Ему тут всё было знакомо до последней детали. Вот и позорная кушетка, на которой бедный инспектор не помещается целиком. Вот и письменный стол, а вот и сам инспектор – за работой, как всегда.
- Присаживайтесь, - отрывисто сказал инспектор, не поднимая взгляда от своих бумаг. – У вас ко мне дело?
Жан Вальжан подтащил стул поближе к письменному столу и сел. Да, стул был настолько же неудобен, насколько ему казалось, когда он смотрел на него из окна.
- Господин инспектор, - вдохновенно спросил он. – Вы читаете книги?
Тут уже Жавер поднял взгляд – глаза у него оказались серыми и цепкими, взгляд впивался в собеседника, как гарпун.
- А в чём дело? – поинтересовался он.
- Я написал книгу, - сказал Жан Вальжан. – Практически о вас. Я вас придумал.
- В самом деле? – ласково спросил инспектор. – А это не вы, случайно, над водами витали?
- Нет-нет, не думайте, что я сумасшедший! Лучше взгляните, - Жан Вальжан положил книгу ему на стол. Взгляд-гарпун впился в книгу и потом опять – в Вальжана. – Это книга – про вас. Я видел вас из своего окна, и вот, так получилось, что вы стали героем моей новой книги.
Жавер посмотрел на окно, потом опять на Вальжана.
- На окно повешу жалюзи, - сообщил он хмуро. – Книгу давайте. Посмотрю, что вы про меня придумали.
- Я к вам ещё зайду, чтобы узнать ваше мнение. Очень интересно будет послушать, что вы думаете и насколько я смог угадать ваш характер.
На лице инспектора появилось выражение, которое можно было растолковать примерно как «так я и сказал вам насчёт своего характера», он хмыкнул и сказал:
- Лучше оставьте свой номер телефона, я позвоню вам, когда буду свободен. Не надо меня от работы отрывать.
«Эмиль сказал бы то же самое» - подумал Жан Вальжан.
Ещё он подумал, что, может быть, в следующей книге у инспектора Эмиля Бенуа всё-таки появится друг.

@темы: фики

---

Фанфик с вальвер-феста

[Ниротэн]

Меня, канешна, никто не просил, но я вот приташшыла.

На заявку 1.19: Модерн!АУ, кучка студентов-друзей Азбуки со скуки обсуждает отношения своего преподавателя литературы с местным шефом полиции, потом для лулзов начинает за ними следить и обнаруживает, что между этими что-то есть. Сурово юстящийся Жавер, гиенящие студенты, доброжелательный и не замечающий юста Жавера Вальжан.
Рейтинг: детский
Персонажи: Жавер, Вальжан, лезами в ассортименте
Категория: джен с намёками ))
Предупреждение: мойпервыйфанфик


Первый раз Мадлен встретил комиссара в парке, куда они с Козеттой каждый вечер выходили погулять.
Погода стояла прекрасная, март в этом году выдался тёплым и не дождливым, поэтому в парке собралась чуть ли не половина Монтрейля - мамочки с колясками, степенные пожилые господа и дамы, родители с детьми, молодые парочки.
Мадлену нравились эти их вечерние прогулки, нравилось чувствовать себя таким же обычным человеком, как и все вокруг. Мысли у него в голове были спокойные и счастливые. Он отвечал на приветствия знакомых и следил за Козеттой, которая каталась на роликах по дорожке от него до стенки - пока она не умела ни поворачивать, ни тормозить, - тормозила либо об стенку, либо об папу. Тоненькая, длинноногая, длиннорукая, угловатая – но он уже сейчас знал, что года через два-три она будет красавицей, и это наполняло его сердце гордостью.
Комиссара он заметил только тогда, когда тот подошёл совсем близко и поздоровался. Мадлен до этого не встречался с ним лично, но читал в газете, что старый Бриске ушёл в отставку, а на его место назначили этого… Жавера – так, кажется. Даже по плохой газетной фотографии можно было понять, что этот человек совсем не похож на добродушного, мягкого Бриске. В реальности он производил ещё более устрашающее впечатление. Взгляд у него был такой пронзительный, что, кажется, мог проткнуть человека насквозь и высунуться с другой стороны. Наверное, стоило ему устремить этот свой взгляд на человека с нечистой совестью, как тот начинал дрожать и во всём признавался.
- Хотел с вами познакомиться, - сказал этот устрашающий человек после того, как они с Мадленом обменялись приветствиями. – Много слышал о вас.
После каждой фразы он крепко сжимал губы, как будто для того, чтоб наглухо запереть оставшиеся слова.
- Надеюсь, хорошее слышали?
- Да, - отрезал Жавер. – Занимаетесь со студентами. Организовываете внеучебную деятельность. Это хорошо. Правильные идеи нужны, чтобы не было беспорядков.
Мадлен на это только улыбнулся. Он следил за Козеттой, которая затормозила вытянутыми руками об стенку, медленно развернулась и поехала обратно к нему.
- Вы уже десять лет в этом городе, - продолжал Жавер. – А до этого жили в Париже?
Мадлен перевёл взгляд на собеседника. Жавер так и впился в него своим пронзительным взглядом.
- Нет, до этого я жил в Дине какое-то время. А в чём дело, господин комиссар?
- Интересуюсь, - кратко сообщил Жавер. – Кажется, мы раньше встречались.
Чувствуя себя как человек, который неожиданно проглотил сосульку, Мадлен довольно резко ответил:
- Не думаю, я бы вас запомнил.
- Папа, лови меня! – ещё издалека закричала Козетта. Она ехала на всей скорости по дорожке, – белокурый хвостик трепался из-под шлема, как флажок, глаза сияли – и через пару секунд влетела прямо в объятия Мадлена. Он подхватил её, прижал к себе, а она поджала ноги и повисла у него на шее со счастливым смехом.
Жавер посмотрел на эту идиллию, сказал «Гм!» с многозначительным видом, коротко кивнул и удалился. Мадлен смотрел ему вслед. Холодная, мерзкая сосулька никуда не делась.
Он не слишком хорошо спал в ту ночь и встал в дурном настроении, но после того, как прочитал лекцию своему любимому курсу, немного развеялся. В конце концов, это ведь обязанность полицейского комиссара – всех подозревать. Вот он и подозревает – на всякий случай. Наверное, лучше запугать честного гражданина, чем оставить подозрительную личность безо всякого страха в душе?
Все подобные мысли улетучились из его головы, когда он увидел в коридоре университета Жавера вместе с ректором. У ректора был очень озабоченный вид, он что-то тихо рассказывал комиссару, и поздоровался с Мадленом очень холодно. А приветствие Жавера было похоже на приветствие человека, который выяснил что-то гадкое про ближнего своего и теперь этому радуется.
Сосулька опять возникла и таять, похоже, не собиралась.
Ректор ему ничего не говорил, но если приходилось обращаться к нему, обращался неохотно и холодно. Нельзя сказать, чтоб раньше он обожал Мадлена – ректору не нравились его методы и «неподобающая», по его мнению, дружба со студентами – но теперь он сделался подозрительней и вёл себя странно.
На Жавера Мадлен натыкался регулярно. Жавер здоровался с ним, задавал вопросы, которые ясно показывали: он что-то подозревает. Возможно, даже знает точно, но не говорит потому, что доказательств у него нет. Он интересовался, где Мадлен жил раньше, откуда взялась у него приёмная дочь, чем он занимался до приезда в Монтрейль, почему решил стать преподавателем и так далее. Мадлену каждый раз хотелось сказать что-нибудь вроде «Я больше ни слова не скажу без своего адвоката», или «Пришлите мне официальную повестку, потом уже допрашивайте» - но он старался не выдать своего волнения.
Однажды он прочитал в газете высказывание Жавера по поводу того, что раскрываемость преступлений за то время, что он был комиссаром, повысилась чуть ли не втрое. «Бриске был слишком снисходителен к преступникам, - говорил Жавер. – Не может быть никаких смягчающих обстоятельств для вора, бандита или убийцы. Мы должны твёрдо знать, что они подрывают общественный порядок и делать всё, чтобы пресечь их антиправную деятельность».
Это было уже слишком. Вот он, хищник во всей красе! Мадлен понял, что так продолжаться не может. Нужно было предпринять решительный шаг – ради спокойствия если не своего, то Козетты.

***

На лекции к Мадлену ходили все. Самые скучные, самые нелюбимые студентами книги он ухитрялся рассмотреть под неожиданным углом, найти в них актуальные проблемы, вопросы, интересующие всех. Притом он не столько рассказывал, сколько беседовал со студентами. Часто во время его лекций возникали жаркие споры, и бывало так, что время лекции заканчивалось, а Мадлен и особенно увлечённые студенты оставались в аудитории и продолжали обсуждение.
Но в последнее время Мадлен был не в форме. Кажется, его мысли занимало что-то совсем другое, и лекции его сделались скучными. Сегодня он вообще зачитывал вслух учебник и не обращал внимания на то, что творилось в аудитории.
Из первого ряда на него были устремлены прекрасные голубые глаза Анжольраса, одного из самых преданных его студентов, можно сказать, фаната литературы. Анжольрас тревожился за профессора и думал, что его долг – предпринять все усилия, чтоб выяснить, что же с ним случилось.
На задних рядах царило веселье. Фейи с Леглем играли в карты на щелбаны; Легль проигрывал с незавидной регулярностью. Лоб у него уже покраснел, но Легль не унывал.
- Зато мне в любви повезёт, - говорил он. И ошибался. Ему ни в чём не везло.
Рядом с игроками спал, положив всклокоченную кудрявую голову на руки, Грантер. Его то и дело начинал тормошить Комбефер:
- Грантер! Грантер, ты – низкая личность: спать на лекции у Мадлена!
Грантер мычал что-то нечленораздельное и продолжал спать.
Прувер подмигнул Баорелю, сложил из листка бумаги птичку оригами и сунул её в волосы Грантеру.
- Птичка в гнезде, - сказал он и радостно захихикал.
Баорель, который ценил более прямые шутки, написал на листе бумаги «Я ХОЧУ АНЖОЛЬРАСА» и прилепил Грантеру на спину.
Рядом Жоли пытался измерить свой пульс и приставал к соседу:
- Мне кажется, у меня учащённый пульс. Курфейрак, положи руку мне на пульс. Как по-твоему, учащённый?
Но Курфейрак писал записку Эпонине Тенардье, его мало интересовал пульс Жоли. Вот пульс Эпонины он бы измерил с удовольствием.
Лекция закончилась очень скоро; Мадлен отпустил всех на полчаса раньше, чем следовало, и отправился на кафедру.
- Что-то не так с нашим профессором, - заметил Комбефер, спустившись с задних рядов в первый ряд к Анжольрасу. – Какой-то он вообще не такой.
- Я давно заметил.
- Знаете, я недалеко от него живу, - сказал Прувер, - и что-то заметил такое – вокруг него этот новый комиссар ходит, как кот вокруг мыши.
- И смотрит, как Грантер на Анжольраса, - жизнерадостно добавил Баорель, но под суровым взглядом вышеупомянутого Анжольраса сразу сник. – Да шучу я, чего ты.
- Может, это из-за нас? Фараон думает, что профессор нас типа подстрекает к бунтам?
- Может, у них лямур, - предположил Прувер, который видел «лямур» всегда и везде и сам был способен влюбиться в кого угодно. Анжольрас и на него посмотрел сурово.
- Я думаю, - внушительно сказал он, - что комиссар может чем-то угрожать профессору.
- Давайте ему тёмную устроим! – немедленно выдвинул предложение Баорель.
- Предлагаю проследить за профессором, и если он встретится с комиссаром – понаблюдать за их поведением. Если будет понятно, что комиссар ему действительно чем-то угрожает…
- … тогда тёмную!
-… тогда мы подумаем, какие меры можем предпринять. Все согласны?
С Анжольрасом все всегда были согласны, и он продолжал:
- Следить всей толпой смысла нет, так что будем ходить по двое. Я – первый, а со мной пойдёт…
- Можно я? – вклинился в разговор Грантер. Он только что проснулся и спустился вниз, всё ещё с листком на спине и с птичкой на голове – она запуталась в его кудрях. О чём шла речь, он не знал, но с Анжольрасом был готов пойти куда угодно.
Анжольрас посмотрел на него так, как он обычно смотрел на Грантера, подошёл к нему, вынул у него из волос птичку, взял его за плечо, развернул, снял со спины листок, сунул всё это ему в руки и сказал:
- Хорошо. Пошли.

***

Комиссар Жавер любил ночные дежурства, потому что когда он оставался дежурить, ему не приходилось придумывать, куда девать вечер. Это было большой проблемой. Телевизора он терпеть не мог, а книги были дороги для его небольшого жалования, и он не мог себе позволить слишком часто их покупать. Так что он с удовольствием брал максимальное количество дежурств и занимался одним из любимых своих дел – восстановлением справедливости.
Он и бумаги писал без малейшего раздражения, какое отличало многих его коллег – он твёрдо знал, что делает полезное дело.
Именно этим полезным делом он занимался, когда зашёл сержант Дюпре и сказал, что пришёл профессор Мадлен, чтоб поговорить с господином комиссаром. Жавер удивился и обрадовался.
- Пусть заходит.
Мадлен вошёл и, не дожидаясь, пока комиссар поздоровается, резко сказал:
- Давайте с этим покончим.
Он не сел, остался на ногах и смотрел на комиссара сверху вниз, и, надо сказать, вид у него был довольно-таки угрожающий. Вообще он выглядел очень внушительно, Жаверу всегда было интересно, где преподаватель литературы ухитрился получить такую физическую подготовку. Мадлен был сложен крепко, как носильщик, а на его плечах можно было разместить рояль.
– Я знаю, чего вы от меня хотите, Жавер.
Жавер очень смутился.
- Послушайте… - начал было он, но Мадлен его перебил, не замечая смущения:
- Нет уж, вы меня послушайте! Вы же не думаете, что мне легко было решиться прийти сюда и во всём признаться? Меня зовут Жан Вальжан.
Теперь даже самый невнимательный наблюдатель не смог бы истолковать выражение лица Жавера иначе, чем крайнее удивление. Но Мадлен – или Вальжан, как правильней теперь будет его называть – был слишком взволнован, и даже если б Жавер сплясал ему канкан на столе, разницы не заметил бы.
- Вы меня узнали – я это понял, - продолжал он, стиснув руки в кулаки. – У вас нет доказательств – это тоже понятно, иначе вы бы не стали молчать. Я сам вам их предоставлю. Мне надоело бояться, что кто-нибудь случайно меня узнает. Я десять лет живу в страхе перед полицией, - не думайте, что я боюсь за себя, я боюсь за свою дочь. Она не должна ничего знать. Может, это эгоистическое желание, но я хочу, чтоб она всегда думала обо мне, как о честном человеке. Я уйду из университета, мы с Козеттой уедем отсюда – всё будет, как вы хотите. Вор всегда останется вором – так вы мыслите, верно? Я прошу вас об одном: ничего никому не говорите, пока я не уеду из города. Потом – будь, что будет. Пусть мои студенты… - тут вдруг он запнулся и продолжал уже другим тоном, усталым и печальным. – Хуже ведь, если я стану для них героем, чем отверженным! Исправившийся грабитель - разве не романтично? Если они увлекутся этой идеей, кто знает, куда их это приведёт?
Он всё-таки сел на стул, опустил голову и замолчал. Жавер какое-то время тоже помолчал, потом сказал:
- Я этого ничего не знал. И вы думали, я вас всё это время подозревал?
Вальжан поднял на него взгляд:
- Разве не так?
- Понятия не имел. Послушайте, это я виноват. Никогда не умел общаться с людьми, - Жавер пожал плечами, чувствуя себя очень некомфортно, и больше не из-за случившегося недопонимания, а из-за того, что собирался сказать. – Вы – Жан Вальжан. Ну, хорошо. Я не знал. Но я понимаю – сменили имя, чтобы вас воспринимали как честного человека, а не как бывшего грабителя. Если узнают – вас ждёт позор. Я никому не скажу.
Теперь пришла очередь Вальжана сидеть с ошарашенным видом.
- Но вы же… вы же говорили обо мне с ректором!
- Не о вас. Ректор считает, что американцы прислали к нему шпиона – его секретаршу. Чтоб выведать секреты о его научной работе.
- Вы за мной следили? – уже не так уверенно продолжил Вальжан.
Жавер смутился так, что это наконец стало заметно.
- Вы – очень хороший человек, господин Мадлен. Хотел с вами побеседовать. Может, подружиться, - с трудом выговорил он. – Говорю же: совсем не умею общаться с людьми. Эээ… Хотите кофе?

***

Анжольрас и Грантер ходили вокруг полицейского участка. Анжольрас беспокоился, Грантер был всем доволен – в конце концов, он ведь гулял с Анжольрасом! Ну и что, что вокруг полицейского участка? Он был бы согласен гулять с Анжольрасом даже вокруг адского пламени.
- Что можно так долго там делать?
- Не знаю.
- Я иду внутрь, - решил Анжольрас. – Ты со мной?
- Я с тобой хоть на край света, - заверил его Грантер.
Решительный Анжольрас зашёл в участок, отстранил с дороги сержанта со словами «срочное дело к комиссару», распахнул дверь в кабинет комиссара и возник на пороге, как ангел мести бюрократии.
- Господин комиссар! – воскликнул он звенящим голосом. И осёкся. Неизвестно, что он ожидал увидеть – он и сам не знал – но увидел он господина комиссара и господина профессора, которые мирно сидели за столом господина комиссара и пили кофе, а между ними лежал пакет с пончиками.
Когда человек собирается угрожать или причинять вред другому человеку, вряд ли он будет есть с ним вместе пончики – это Анжольрас понял. Больше он не понял ничего.
- У вас ко мне дело, молодые люди? – спросил комиссар, хмурясь.
- Это мои студенты, - сказал Мадлен. – Что-то случилось?
Грантер понял, что пришёл его черёд выступить. Он оттёр Анжольраса плечом и сказал:
- Господин профессор! Он хотел поговорить о своей работе по литературе. Он у нас немножко маньяк и срочно хотел узнать, что вы думаете о его работе. Я его уведу и успокою. Извините, что потревожили!
Он вытолкал Анжольраса из кабинета, закрыл за собой дверь, и они вышли на улицу.
Вечер был прекрасный, солнечный и тёплый.
- Пойдём на набережную, там все наши в кафе, - предложил Грантер. Анжольрас, временно потерявший способности к лидерству, послушно пошёл за ним. Он пытался понять, что же он упустил.
Это был далеко не первый раз, когда Грантер понял о ситуации больше, чем Анжольрас.

@темы: фики

---

Дело было вечером - делать было нечего...

[Табакерка_с_Позолотой]

Ну как нечего? Просто ко мне сегодня наведалась в гости Шерр-из-леса и предложила сыграть в буриме... А почему бы и нет? - Подумала я и понеслась. В конце сего опуса было решено, что сценка была написана по аниме, таймлайн - инспектор на мосту, внезапное озарение.
Ах, да! - Строчки обычным шрифтом - Шерр, курсив - ваша покорная слуга... Вообще, буриме - это очень здорово, я вам скажу!)))

Если верен - то верен навеки,
Если предал - то предал не раз.
Неподвластного времени вехи,
Или сердца слепого приказ?

Кто отверженный: обществом, богом -
Не берись однозначно судить:
Скрыта в плотном тумане дорога,
И тонка путеводная нить.

Если любишь - люби без оглядки,
Ненавидишь - не вздумай прощать...
Так зачем же играли мы в прятки?
И вообще, был ли смысл нам - играть?

Можно клясться: хоть богу, хоть звездам,
Если совесть жива... И душа.
Что ж, что был для погони я создан?! -
Дальше рядом пойдем, неспеша...

@темы: фильмы, фики, другие источники

---

[rose_rose]

Внезапно попался драббл по баррикадникам, который показался мне сильно прекрасным, поэтому я его внезапно же и перевела.
Внутри канон, боль и страдание, но нам же не привыкать.

Название: Перекличка
Переводчик: rose_rose
Бета: Иван Кублаханов
Оригинал: Counting Heads, автор megster
Разрешение на перевод: запрос отправлен
Размер: драббл
Персонажи: Комбефер, Друзья азбуки
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Анжольрас планирует будущее прекрасной новой республики, Курфейрак заглядывается на девушек, Жеан пишет стихи. Комбефер считает.


Комбефер считает.

Он считает снова и снова.

Когда они вместе, он переводит взгляд с одного на другого, все время проверяя, не ранен ли кто, не выглядит ли встревоженным или несчастным.

Когда они не вместе, он перебирает имена в уме: Жоли сейчас с Мюзикеттой – и Боссюэ, разумеется, с ними; Курфейрак сегодня вечером наверняка где-нибудь пьянствует, а Жеан – где Жеан? Он же должен быть здесь…

Эта перекличка утомляет, но одновременно и успокаивает.

Он и сам не знает, когда начал так делать, но теперь это вошло в привычку – и вряд ли он избавится от этой привычки в обозримом будущем.

Анжольрас планирует будущее прекрасной новой республики, Курфейрак заглядывается на девушек, Жеан пишет стихи.

Комбефер считает.

Один. Два. Вот Фейи, он спит беспокойно, просыпаясь время от времени. Положив голову к нему на колени, свернулся калачиком Курфейрак. Оба здоровы, оба в безопасности, оба здесь – целые и невредимые.

В какой-то момент сегодня он увидел, что в голову Курфейраку целятся из ружья и никого из своих рядом нет. Их глаза встретились – и дыхание перехватило от ужаса, потому что… потому что это ведь они, Друзья азбуки, они не могут погибнуть, они бессмертны, этого не может быть… Неожиданное спасенье пришло в виде камня, брошенного Гаврошем, – Гаврошем, которого никогда нет там, где он должен быть, но который всегда умудряется оказаться там, где он больше всего нужен.

И если сегодня взгляд Комбефера задерживается на Курфейраке чуть дольше, чем обычно, – Комбефер считает, что это вполне простительно.

Три. Баорель – кажется, он так и уснул, откинув голову на спинку стула. Комбефер ненадолго задумывается, не надо ли его разбудить, потому что в такой позе ему наверняка неудобно. Но решает этого не делать, ведь сейчас главное – отдых, и будить Баореля у него просто не поднимается рука, хоть тот и храпит вовсю.

Четыре. На кушетке устроился Жеан – он отвернулся от всех, лицо закрыто волосами. Жеан сегодня убил человека и, похоже, сам был в ужасе от содеянного. Комбефер уверен, что он не спит, – дыхание слишком сдержанное для спящего. Он не спит и он жив, думает Комбефер, – а остальное сейчас неважно.

Пять. Шесть. Жоли и Боссюэ – вместе, как обычно. Они делят одно одеяло, и, хотя день был тяжелым, а усталость все больше дает о себе знать, Комбефер чувствует, как невольно начинает улыбаться.

Семь. В углу Грантер. С бутылкой, с горечью отмечает Комбефер. С бутылкой – и без всякого энтузиазма относительно революции, в отличие от остальных. Но Комбефер все равно включает Грантера в свою перекличку – и, наверное, это о чем-то говорит. Когда тот появился у Курфейрака на пороге – опоздав на час, дыша перегаром и с робкой надеждой поглядывая на Анжольраса, – Комбефер впустил его. Как бы то ни было, признает он, Грантер – один из них.

Восемь. Анжольрас – по-прежнему на ногах, всем телом излучающий пламенную энергию. Он глядит в окно невидящим взглядом. Комбефер знает: перед глазами Анжольраса сейчас не заоконный пейзаж, а мир будущего, мир, который он надеется построить.

Комбефер тревожится о нем. Мир должен измениться, и мир изменится; но порой, когда Анжольрас говорит – с горящими глазами, звенящим от страсти голосом, вкладывая в слова всего себя…

Комбефер тревожится – потому что пламя, которое горит так ярко, просто не может гореть долго.

Он подходит к окну и молча встает рядом с Анжольрасом.

Тот поворачивается к нему:
– Иди отдохни.

Да, Комбефер тревожится об Анжольрасе. Он кладет руку ему на плечо и тихонько тянет за собой:
– Пойдем. Тебе тоже нужно отдохнуть.

Анжольрас слегка улыбается:
– Я не могу. Еще многое нужно сделать.

– Да, – соглашается Комбефер. – Еще многое нужно сделать, но не обязательно делать это сейчас. Отдохни, и завтра мы займемся всем, что нужно.

Анжольрас позволяет ему увести себя от окна.

Комбефер считает.

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь.

Фейи, Курфейрак, Баорель, Жеан, Жоли, Боссюэ, Грантер, Анжольрас.

Наверное, наступит день, когда он не сможет закончить эту безмолвную перекличку.

Наверное, наступит день, когда не станет его самого – или кого-то из остальных; думать об этом невыносимо.

Наверное, наступит день... но он еще не наступил, и сегодня Комбефер уснет и будет спать спокойно, потому что знает: все в безопасности, все вместе, все рядом с ним.

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь.

@темы: переводы, фики

---

[Romyel]

Внезапно воспылав необъяснимой нежностью к этому своему стародавнему фото-клипу я решил вбросить его в лачугу.
Вообще там должен был быть видеоряд, я даже его вижу, но я слишком ленив чтобы осуществить. Так что пусть остается так...
Итак, молчаливая попытка Жавера поговорить с Вальжаном и мои потуги воплотить это визуально...

@темы: фанвидео

---

[Dasha KO]

В этот раз как-то совсем всего мало.


Эмм... Ну вообщем такой закос, как если бы это был мультик.


(Фон честно стырен из аниме "Отверженные")




Потом вот чего-то милого захотелось порисовать.


Фантина.


Какой-то затерявшийся скетч. Не знаю, к чему, но.


У меня вообще порой что-то рисуется, а потом я не понимаю, что этим хотела сказать. Как вот этот рисунок.


Есть ещё Жавер-из-аниме-в-моём-стиле.


И большие фотосессии с фигурками. Добралась таки.
Жавер на Обводном канале, недалеко от Красного треугольника.

+ 12

Жан Вальжан в Александрино.

+ 10

Ну и немного фото "за кадром".

+3

Вальжан в платочке.







Кроссовер с One Piece. Что-то типа игры слов.


Аватарка Баиса с цитатой из кирпича натолкнула на идею к стрипу. Правда я как-то не совсем так написала. Но не суть.

@темы: графика, рисунки

---

[Romyel]

Еще один драбло-кроссовер в компанию к этому, этому и этому...

- Куда?!! Куда?!! - Жавер забарабанил в стенку фиакра - Потеряем!!! Уйдет!!!
- Никуда мы его не потеряем! - Азартно и зло отозвался возница, нахлестывая лошадь, - Тут вам не префектура, мсье инспектор, тут я уж покомандую... Куда он денется...
Попетляв переулками, фиакр вывернул на широкую улицу и через минуту, на ближайшем перекрестке, выскочил практически в плотную к преследуемому экипажу.
- Вот он!! - радостно завопил возница.
Однако радость его была преждевременной - расстояние между двумя экипажами практически сразу стало быстро увеличиваться.
Инспектор снова забарабанил по стене:
- Папаша! Не отставай, папаша!!!!
- Ага, месье инспектор, не отставай!! - огрызнулся тот, - У них кони противу моей кобылки втрое... еще малость, и она того...
- Давай, родной, - почти умоляюще прохрипел инспектор - Давай...
- К набережной он, гад рвется... Там нам его не достать... там точно уйдет...
- А, черт!!!
Жавер двумя ударами ноги выбил дверь, высунулся наружу, рискуя упасть, достал пистолет, тщательно прицелился и выстрелил...

@темы: фики

---

[Анонимный Десерт]

Дорогие софандомники!
Официальная запись в команду Отверженных на ФБ проводится здесь. Нет, мы не страшные) Нет, у нас не только олдфаги\ньюфаги\слешеры\антислешеры\противники наполеоновского режима. Не стесняйтесь, мы будем рады всем!
Также тут можно рассказать, что бы вам хотелось видеть в выкладках команды. И не забывайте болеть за нас и голосовать)

@темы: реклама