ишо из тредика))

[Romyel]

Пишет Гость:

16.04.2013 в 12:13

внезапно меня догнал пейринг Прувер/Эпонин в рамках модернАУ. в общем это…

просто зарисовка, ок. 650 слов

— «…в этот период получил широкое распространение так называемый суд Линча».
Прувера передёрнуло. И он немедленно покраснел.
Он всегда слишком остро реагирует даже на упоминание любого самосуда и смущается накрывающего его страха так сильно, что теряет способность говорить. Особенно теперь — когда рядом Эпонин.
Эпонин же оборвала чтение и принялась чесать голову — она так делает, когда что-то не понимает и не решается спросить. Боится глупой показаться, наверное. Сколько раз Прувер ей повторял, что спросить однажды — побыть глупым один раз, а не спрашивать вообще — быть глупым всю жизнь. Она и одного раза боится.
— Это, — пробормотал наконец Прувер, — убийство человека, подозреваемого в каком-то преступлении… или нарушении общественных обычаев, без суда и следствия. В США обычно вешали. Но судом Линча можно любой самосуд называть.
Эпонин смерила его внимательным взглядом, отчего Прувер покраснел ещё сильней. Она так смотрит… как будто видит насквозь со всеми его страхами, неуверенностью, стеснительностью. Как будто в глубине души думает, что вся эта образованность, знание истории и географии — это шелуха и глупость для того, кто пережил столько, сколько пережила она.
Когда терпеть её взгляд стало просто невыносимо, она озвучила вопрос:
— И?
— Что «и»?
— Проблема в чём? — уточнила она. — Ну схватили бандита, пристрелили под забором — делов-то? Если на месте преступления особенно.
Прувер перевёл дыхание, потом сказал:
— Во-первых, постарайся не говорить «делов-то», хорошо? Во-вторых, любой человек имеет право на справедливый суд. Мы будет это изучать по обществознанию.
Она фыркнула и хлопнула его по плечу:
— Ладно, я поняла. Справедливый так справедливый. Тем более там негров вешали, потому что они негры, а это хрено… плохо. Это ты мне объяснил уже.
Прувер улыбнулся в ответ. Она ругалась, говорила часто на странном языке, о котором Прувер знал только, что язык этот называется «арго» и что это язык «пребывающих во мраке», она фыркала и ухмылялась, как какой-нибудь подзаборный оборванец. Хотя она и была подзаборным оборванцем, и какое счастье, что Прувер встретился с ней! И предложил жить с ним и заниматься той частью школьной программы, которая от неё ускользнула.
Первые пару дней Эпонин лезла к нему в постель, но он как мог объяснял, что позвал её не для этого. Тогда она обсмеяла его, обозвала девчонкой и предложила обменяться одеждой. Но в постель лезть перестала и стала чаще улыбаться ему. И занималась почти даже старательно. И даже согласилась слушать, как Прувер читает вслух стихи и не подбирать вульгарных рифм к самым трогательным строчкам.
Он поначалу немного гордился, что помогает девушке найти иной путь в жизни, кроме того, что лежал перед ней. Но теперь девушка сама по себе интересовала его не меньше, чем доброе дело, которое он делал.
У неё были большие глаза и крохотные ладошки с тонкими пальцами. Когда она улыбалась — по-настоящему, а не «подзаборной» кривой ухмылкой — лицо её озарял самый нежный, самый трогательный свет. Но ему нравилось в ней не только возвышенное: ужасный язык, на который она порой сбивалась, вульгарные шутки, странные манеры, да даже её голос… в последние дни он едва слушал, что она читает, потому что сам её голос — хриплый, низкий, такой неподходящий похожей на эльфа или бесёнка малявке — отвлекал. Если бы этим голосом однажды прочли его, Жана Прувера, стихи… это было бы самым чудесным подарком!
Но предложить это он не решался пока.
— Эй, о чём замечтался? Я до конца параграфа дочитала. Ладно, согласна: гадость этот суд Линча.
— А?
— Опять стихи сочиняешь, пока я делом занята?
— Не стихи, — возразил Прувер и снова смутился. Не стихи, это правда, но не говорить же ей, что он мечтает целовать её тонкие пальчики и маленькую коричневую родинку прямо в центре ладони. Хотя она бы не поняла… и наверное, тоже смутилась бы. Она из того мира, где подобные нежности смехотворны или неприличны.
— А что тогда?
Вся смелость Прувера уходила на общественную деятельность. Там бы он не побоялся выйти перед разъярённой толпой и говорить с ней. Но с девушками — с этой девушкой — было страшно. И он пошёл на некую сделку с собственными желаниями:
— Ты могла бы сегодня почитать стихи вслух? Что-нибудь из девятнадцатого века, а?
— Обучение? Стихами?
— Д-да, ты будешь читать, а я буду следить, чтобы ты правильно интонировала.
Она хмыкнула и кивнула.

URL комментария

@темы: фики, рекомендации/чужое

---

[stummenpack]

Название: Гнездо совы и ворона
Авторы: svora, Romyel
Бета: Verit
Размер: мини, 2900 слов
Пейринг/Персонажи: Жавер, Жан Вальжан
Категория: я даже затрудняюсь в самом деле. Суровый броманс, инда и за край слегка заехавший? Антислеш?)) Вот она, нехватка терминов. ВЫЛЕЗЛА
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Два несчастья при слиянии образуют непонятно что.
Примечание: AU, Жавер не утопился. ура! спойлеры к роману прямо в шапке
От автора: своро все-таки понял, что будет с редактурой тянуть за хвост муму до второго пришествия, и повесил как есть. Ибо нефиг. Вот доживу до пенсии, поправлю все что надо.

Они уже, кажется, здорово надрались. Пустые винные бутылки катались под ногами, и Жавер упорно запинывал их под свою скамейку. Его любовь к порядку была неистребима, хотя уже, видимо, несколько размылась изрядным количеством выпитого – проще и надежней было бы просто собрать их и поставить на стол, чтобы трактирная служанка их унесла. Но ему было лень. А Вальжан вообще не обращал внимания на бутылки под ногами. Он задумчиво скатывал шарик из натекшего на стол воска и рассказывал о том, как Козетта в детстве любила играть в воланчик. Жавер никак не реагировал на этот рассказ. Он сидел боком, прислонясь к стене, благожелательно щурился куда-то в пространство, и, кажется, даже не вникал в смысл слов. Но это не имело никакого значения – ни для того, ни для другого. Вальжану необходимо было кому-то рассказать про Козетту и ее детские игры, даже если этим кем-то был бессемейный отставной полицейский с холодным сердцем, никогда не имевший ни жены, ни детей, ни даже, кажется, родителей. Жавер, возможно, находил своего рода утешение в том, что с ним кто-то разговаривает, а, стало быть, он все еще нужен и полезен – хотя бы даже беглому каторжнику, рассказывающему о дочери мертвой публичной девки. За угловым столом не было больше никого, хотя остальной зал грязного трактирчика на углу Белых мантий и Старой Тампльской был набит битком. Быть может, их принимали за каких-нибудь бандитов, или, наоборот, мушардов, обтяпывающих какие-то свои темные делишки, и предпочитали не соваться.

Повод к подобному времяпрепровождению был самый светлый и безобидный – Козетта сообщила, что в семействе Понмерси ожидается прибавление. Причин, судя по масштабу пьянки, было куда больше, к тому же самых разнообразных – и далеко не все из них были столь отрадны. Но вряд ли кто-то из них осознавал эти причины в полной мере. Просто козеттина новость удачно попала на день, в который отставным полицейским выплачивали ежемесячное содержание от казны. Вследствие этого выпивка не была вовсе помойной; закуски тоже было в меру, и им поэтому повезло надраться достаточно грамотно и гладко, несмотря на то, что они в этом не разбирались. Новичкам везет, и дуракам тоже – голова ни у кого из них не кружилась, и желудок не требовал внеочередного визита в ретираду.

– ...Иногда я думаю, как славно было бы, чтобы она не вырастала. Оставалась все той же маленькой девочкой, и привешивала к ушам вишни вместо золотых сережек. Но это невозможно. И хорошо. Дети, слава Богу, вырастают. Дети уходят в свою жизнь, и у них тоже появляются дети, хотя все же...

– Как они тут все накурили, черт бы подрал, – некстати прервал его Жавер, словно внезапно вынырнувший из месмерического транса. – Аж глаза щиплет. Давайте уже на воздух, а там по домам понемногу, а?.. Мадмуазель! Еще пару бутылок того же самого, но не открывайте – мы их с собой заберем. Сколько мы вам должны?..

***

Сырой февральский ветер после уютной духоты таверны ударял в голову. По-хорошему ударял – не оглушал, не валил с ног, наоборот, как-то продувал затуманенные мозги, оставляя в них только то, что нужно, освежал и умиротворял. Воздух снова обрел запах, и это значило, что близится весна.

– Честно сказать, меня как-то... зачаровывает ваша жизнь. Такая она неправильная вся из себя, но и интересная... Были этим... как его, садовником? Вором. Мэром. Беглым нелегалом. И вдруг раз, и становитесь папашей. А теперь еще и дедушкой...

– Вот еще – дедушкой... – Вальжан сосредоточенно ступал по мостовой. – Буду ему... дядюшкой. Если доживу до того времени, когда он сможет произнести какое-то из этих слов.

– Доживете, – уверенно возразил Жавер и придержал собутыльника за рукав на повороте, чтобы того не занесло, – на вас пахать еще можно. Вы выпили чуть ли не вдвое больше меня – а все еще держитесь на ногах.

– Я просто старше. И толще. А так... мне уже недолго осталось, пожалуй. И это хорошо.

– Давайте забьемся на пари... Кто сдохнет первым. Выигравший дожидается проигравшего в чистилище и отвешивает ему пять щелбанов. Хотя вы, небось, смошенничаете – пойдете сразу в рай...

– Ну прямо уж...

– И я тоже. Смошенничаю. Буду гореть в аду. А вас туда не пустят.

– Бросьте. Мы оба будем в чистилище, и оба – на приличный срок. Так что вам не избежать своих щелбанов.

– Ладно. По большому счету, нет никакой разницы, я вам наваляю, или вы мне. Главное...

– Что?

– Ничего. Так.

Они продолжали путь в молчании, но это молчание не было ни отчужденным, ни даже неловким. Как будто это было просто продолжением разговора, только другими средствами. Когда они почти достигли дома номер семь, Жавер явно намеренно задел Вальжана плечом. Тот, недолго думая, задел его в ответ; в итоге они достигли третьего этажа, толкаясь, как школяры, и столь же несолидно давясь не по возрасту и биографии дурацким смехом.

Вальжан попал ключом в замок только с четвертого раза. Жавер, прислонясь – руки в карманах – к стене, наблюдал за этими попытками, достаточно бестактно рассуждая о кражах со взломом и некоторых способах монрейльской благотворительности. Но это была не та снисходительная враждебность, с которой он говорил о мести и ноже с год назад, когда судьба предательски столкнула их лоб в лоб. Это было всего-навсего логическое продолжение всего этого жеребячества, начавшегося сегодня около семи пополудни, когда Жавер сначала выслушал его немногословный и растерянный рассказ о семейных новостях, а потом неожиданно предложил: "Давайте тогда пойдем в кабак. У меня деньги есть".

Наконец, после всей возни, дверь наотмашь распахнулась. Жавер успел от нее увернуться – мастерство не пропьешь, – но все же потерял равновесие. Вальжан придержал его за шиворот и, приговаривая: "Тихо, тихо... навернетесь сейчас", – двинулся в открывшийся проем.
Навернулся он, однако, сам. Накаркал. Порог как-то очень уж подло и косо попался ему под ноги. Он даже не успел выпустить Жавера, и они рухнули кучей, перепутав, где чьи руки, где чьи ноги и головы, где верх и где низ – и от этого развеселились с новой силой, будто и не из кабака пришли, а из гашишной курильни.

– Черт побери! Бутылки?

– Целые, укатились только... – Вальжан сосредоточенно выпутывался из кучи-малы на двоих. – Кости вроде тоже в порядке. А у вас?

– Вполне, – отозвался Жавер, добросовестно пошевелив конечностями.

Вальжан сел на полу и задумчиво оглядел комнату. С этой точки она выглядела неправильно, – не должна она была выглядеть с этой точки, – и он сказал:

– Все-таки скверно мы это. Хватили через край. Когда бы Козетта знала, она бы...

– Скверно было бы, если бы мы рыдали, блевали и хотели добровольно пойти на галеры. – Жавер, растянувшийся во весь рост на полу, попытался закинуть ногу за ногу, но не преуспел. – И клялись, что больше никогда и ни за что. А так – что же? ну, перепились. Ну, грохнулись. Даже не убились при этом... Мало ли что бывает на свете.

– На полу холодно, – Вальжан безропотно отступил в область практических вопросов. – И он грязный. И жесткий. Если уж вы до дома не дойдете, то хотя бы на кровать могли бы перелечь.

– Лень, – отмахнулся Жавер.

– Лень, да? – Вальжан вскочил, азартно осклабясь. Припадок щенячьей радости еще, оказывается, не прошел, а только затаился – и неожиданно вскипел с новой силой. Он присел, обхватил приятеля под мышками, без особых усилий вздернул с пола, исторгнув у него при этом ликующее "опа!" и, пятясь и задевая мебель, волоком потащил через всю комнату. Что-то грохнулось в темноте, треснуло и покатилось. Он выругался и перехватил пьяное тело поудобней, – вскинул на руках на манер жениха, вносящего невесту в новый общий дом, – пьяное тело доверчиво обняло его за шею и сказало что-то насмешливое и вместе с тем ободряющее, но он был слишком сосредоточен на том, чтобы его не уронить и не опрокинуть ничего по пути. Тяжелый, зараза, а по виду не скажешь; еще и отощал заметно в отставке почему-то, хотя логичней было бы наоборот, отожраться – от спокойной жизни, без засад этих всех, погонь, баррикад и прочих обременительных обязанностей...

Отдуваясь, Вальжан бухнул свою ношу на кровать, мельком подумав, что вдвоем тут будет тесновато и придется уйти в старую козеттину комнату – там еще оставалась вся ее мебель. Почему-то ему было сейчас совсем не тяжело думать о старой козеттиной комнате. Словно бы он наконец незаметно, постепенно уяснил себе разницу между выражениями "ее больше нет" и "она теперь замужем". Они действительно отличались – теперь он искренне не понимал, как это раньше мог их путать. Мысль о Козетте вызывала теперь не волну холодной, обреченной горечи, а – тепло. И что-то вроде благодарности – ей самой, господу Богу, Фантине, монсеньеру Мириэлю, всем – за то, что она существовала на свете, за то, что им случилось друг друга знать, за то, что ему удалось для нее сделать хоть что-то. Ощущение счастья нахлынуло на него; он, казалось, любил сейчас весь мир.

Быть может, он даже улыбался. Потому что Жавер глядел на него снизу вверх завороженно, даже испуганно немного – будто первый раз в жизни видел; он все еще обнимал его – окосевший, встрепанный, с развязавшимся галстуком, абсолютно на себя не похожий, – и вдруг потянул к себе и порывисто и неловко ткнулся ему в лицо. Нос у него был холодный и твердый, а губы шершавые – пересохли с перепою.

"Экие же телячьи нежности", – растроганно, но отрешенно подумал Вальжан, все еще переживающий только что настигшее его откровение. От кого-кого, а от Жавера он такого не ожидал. Тот был способен на многое. Был способен на старости лет заняться укрывательством беглых каторжников и заплатить за это всем, что имело для него значение на этом свете – Вальжан знал только об одной попытке самоубийства, как минимум временном помешательстве рассудка и последующей отставке. Был способен тайно посетить барона Понмерси и рассказать ему о некоторых событиях, имевших место в день июльского восстания в прошлом году, поставив на карту единственное, что, кажется, все еще как-то в жизни ценил – Вальжан после этого действительно пару минут серьезно думал, не отказать ли ему от дома, но вовремя спохватился. Был способен чуть ли не насмерть забить рыночного карманника, покусившегося на карман Вальжана – все равно почти уже пустой – а потом покорно помогать тащить его до ближайшего госпиталя. На многое был способен, но не на подобные проявления привязанности – не тот был человек. Так что в любой другой момент Вальжана это бы насторожило. Он, как-никак, когда-то был на каторге. В том озлобленном, отупевшем и отчаявшемся мире любая человеческая ласка значила только одно – приглашение заняться сомнительными, если не сказать больше, вещами; он привык решать подобные вопросы зуботычиной или сбрасыванием с койки; одного особо настырного товарища по несчастью он так даже здорово покалечил. И Жавер был, как ни крути, тоже частью этой жизни. Хотя и другой тоже. И третьей. И четвертой, кажется, зарождающейся прямо сейчас – и именно в ее контексте происходящее сейчас было абсолютно естественно и невинно...

Словно бы возражая, Жавер завозился на кровати так, как будто пытался раздавить какое-то настырное, увертливое и кусачее насекомое, елозя длинными руками ему по плечам, по бокам, по спине – везде, куда мог дотянуться. При этом он жадно сопел, словно гамен, торопливо пожирающий подобранную на улице сухую корку.

Вальжана передернуло. Эти ухватки были ему прекрасно известны. И относились именно и исключительно к той жизни, которую он так пытался из себя вытравить. "Ну правильно", – почему-то без возмущения и разочарования подумал он. Просто печально ему стало. "Это только у меня жизней как у кошки, а у него ведь, как у пса цепного, одна-единственная. Не был он ни вором, ни мэром, ни папашей – сначала был полицейским, потом стал отставным полицейским, вот и все. А полиция, верно говорят, от каторги недалеко ушла..."

Пронзительная, разъедающая жалость накрыла его с головой. Он рванулся, как из капкана, из вероломного объятия, c силой оторвал от себя цепкие блудливые руки, развел их в стороны, придавил к постели. Жавер, видимо, понял это по-своему, – как понимал по-своему вообще очень многие вещи в этом грешном мире, – судорожно, с дрожью, потянулся, резко выдохнул и уставился в упор, блестя глазами. Зрачки у него сделались громадные, как у кота, настороженно оскаленные зубы поблескивали в слабом свете, падавшем из окна соседнего дома.

– Ты чего?.. – неуверенно спросил Вальжан, несколько сбитый с толку тем, что Жавер не вырывался, не сопротивлялся, как это надо было бы при драке, а просто лежал и молча, выжидательно глядел на него.

Жавер моргнул. Подумал, – видимо, хотел честно ответить, но нашел, что честно объяснить не может, потому что не знает сам. Глаза у него снова понемногу стали обыкновенными, человеческими, серыми – оказывается, у него были серые глаза. По улице проехал фиакр, светя в окно фонарями.

– Я, кажется, и вправду перебрал, – неохотно, но тем более искренне признал он.

– Да уж. Похоже на то.

Жавер медленно высвободился и сел на постели, машинально потирая запястье. Выглядел он столь же непотребно, как если бы преуспел в своих намерениях – растерзанный весь, запыхавшийся, с покрасневшим лицом и растерянно бегающими глазами. Вальжан отвернулся – слишком тяжело было на это смотреть. Он осознавал, что делает сейчас обидное, что это можно принять за отвращение, но он просто не мог. Стыдно было подсматривать. Не нужно.

Молчание было тяжелым, как телега Фошлевана. Как две телеги Фошлевана. Три. Двадцать. Словно весь воздух до неба превратился в сухую могильную землю, давящую углами и не дающую дышать. Словно он опять был в тупике подле Малого Пикпюса, и пути вверх на этот раз не существовало. Он почему-то вспомнил, как Жавер однажды рассказал о своей неудачной попытке себя убить, – как зашел в тот день в участок написать записку и перезарядить пистолет. Как после этого пошел куда глаза глядят – и очухался только спустя два дня в отдельной палате жандармского госпиталя, той, что с решеткой на окнах и запирающейся дверью – стражи порядка тоже могут терять рассудок. Как ему потом рассказали, что нашли его сидящим на плоту прачек около моста Менял – скорчившегося, продрогшего, с судорожно стиснутым в руке пистолетом, никого не узнающего и отказывающегося говорить. "Что же с тобой делать, дурак ты старый с мозгами набекрень... В чем ты виноват, если так вдуматься? Откуда тебе помнить, что люди могут не только драться и развратничать? Особенно, ну да, – бывшие каторжники. Кого ты еще видел в своей жизни? Прошлое не умирает, даже когда уходит ненависть, даже когда на ее месте возникает что-то вроде – ну да, любви, как это еще назвать, когда человек защищает тебя от общества, от полиции, от преступников, а потом предлагает в дар свои честь и достоинство..." Он не знал, что сказать. Совсем не знал. Он плохо умел говорить. Он гораздо лучше умел действовать. Надо было дать Жаверу понять, что его не прогонят – но при этом не ввести в заблуждение относительно намерений...

Жавер наконец более-менее привел себя в порядок и заговорил. Хотя, кажется, тоже не знал, что сказать. Видимо, просто взяла свое привычка выходить вперед и брать инициативу – и удар – на себя.

– Простите меня. Я... я животное. Я сам не знаю, что делаю. И для чего. Когда-то знал. Теперь – не знаю?.. Должен знать. Должен. Иначе зачем тогда...

– Бросьте, – с немалым облегчением сказал Вальжан. – Вы снова делаете из мухи слона. Поцелуй – это еще не грех. Люди так делают. Когда... когда к кому-то привязаны. Это – не "зачем". Это – "потому что".

– А что тогда – грех? – грубо, словно готовый расплакаться подросток, спросил Жавер.

"Грех чуть было не случился", – едва не ляпнул Вальжан. Но подумал, что это ни к чему. Они сидели бок о бок, не глядя друг на друга. Жавер смотрел в сторону – в жерло нетопленного со вчера камина. Вальжан изучал носки собственных сапог, залепленных уличной грязью. К одному из них подбирался комнатный паук, нащупывая путь перед собой одной из ног, как слепой – палкой. Неизвестно, что его туда влекло. Вальжан не любил пауков, но знал откуда-то из детства, что убить паука – плохая примета. Поэтому он просто отвел глаза, и его взгляд упал на сапоги Жавера. Они были на последнем издыхании – старые, заскорузлые, еще более грязные, чем у Вальжана, с побелевшими поцарапанными носами. Один из них явственно просил каши.

– Грех... грех в таких сапогах ходить. Сколько вы на выпивку сегодня швыряли? Хватило бы на новую пару. Сейчас везде лужи, все тает... а вы и так... плохо выглядите. Схватите чахотку – что я с вами делать буду?

Жавер ничего не ответил. Только тупо поглядел на свои сапоги – будто не узнавал их и сам теперь недоумевал, откуда вдруг взялись эти драные бесформенные чудовища на месте ловко сидящей и до блеска начищенной обуви, которую он носил всю жизнь.

– Я умею чинить сапоги и башмаки, – вдохновенно продолжал Вальжан, подняв глаза. – Я всегда делал это сам; у меня есть все необходимое. Даже Козетте туфельки чинил. А это гораздо более тонкая работа... Снимайте их и давайте сюда. Я завтра проснусь и с утра все сделаю на свежую голову.

– Похмельную, – поправил Жавер. – Завтра с утра у вас будет похмельная голова... И от этих несчастных уродов уже вовсе ничего не останется... – но все-таки стянул сапоги и протянул их Вальжану. Чулки у него были вымокшие и тоже драные; из них торчали бледные грязноватые пальцы, поросшие черным волосом. Он сконфуженно поджал ноги под себя, косясь на Вальжана, который, казалось, всецело был поглощен прикидкой предстоящего ему фронта работ.

– Я думаю, что смогу их пока подлатать. Но обещайте, что со следующей выплаты пойдете к сапожнику и сделаете себе новые...

– А оно мне... – начал было Жавер, но осекся и махнул рукой. – А, ладно. Обещаю. В самом деле, черт знает во что превратился...

Стояла глухая ночь. Вальжану не спалось, и он при свече ковырял сапог шилом, сосредоточенно продергивая дратву – словно бы скреплял и сшивал заново все то, что сегодня чуть было не треснуло по их взаимной дури и пьяни. Жавер давно спал лицом к стене, небрежно натянув на себя одеяло и обнимая подушку. За окном что-то гаркнула было ворона, но тут же заткнулась – возможно, ей просто приснился кошмар.

@темы: кирпич, фики

---

[Dasha KO]

Очередной недельный апдейт.




Не задался у меня ракурс, даже при том, что мне помогали его построить.=) Но это, пожалуй, только профи заметит. А с меня хватит и того, что я признаю ошибку.
Вообщем, главное в этой иллюстрации - атмосфера. И по замыслу этот момент я видела именно так.


Из встречи Жана Вальжана и Монпарнаса.




Ну и напоследок - попытки нарисовать Козетту.



Всё .__.
Как-то мало нарисовалось, потому что некоторые моменты мне нужно перечитать, чтобы браться за рисунок.


И да. Снова апдейт апдейта (гиф-анимация):

запись создана: 13.04.2013 в 22:22

@темы: графика, рисунки, анимация

---

перевод: In all my dreams I drown

[Verit]

Название: In all my dreams I drown
Автор: Simara
Переводчик: Verit
Бета: Elli Cler, svora
Фандом: Les Misérables (по книге)
Персонажи: Жавер, Жан Вальжан, Козетта
Рейтинг: PG
Размер: ~6000 слов.
Саммари: Очередной фик о том, как Вальжан спас Жавера.
Оригинал: In all my dreams I drown
Разрешение: получено.
Примечание переводчика: Фик переведен для WTF Combat. Огромное спасибо julia.pendleton за помощь c немецким. )

– Она скоро выходит замуж, – произнес он. Жавер при всем желании не мог отгадать, к нему ли были обращены эти слова. Еще меньше он был уверен в том, что будет уместно сказать в ответ. "Мои соболезнования"?

Ему жгло глаза.

Жгло легкие.

Его окутывала серая, расплывчатая мгла.

До того, как он успел осмыслить происходящее, его уже согнуло в приступе кашля – тело реагировало быстрее разума.

Вода. Слишком много воды.

Она вырывалась из его легких вместе с кашлем, и его чуть не разрывало на части.

Но память начала возвращаться. Как и понимание. Теперь он корчился не только из-за реакции своего тела, но и стараясь вырваться из рук, что только что тянули его обратно к жизни, а теперь так назойливо дергали за одежду. Пока кашель утихал – легкие, казалось, горели огнем, – те же руки переворачивали его обратно на спину.

В глазах у Жавера почти прояснилось, но он все равно не мог узнать склонившегося над ним человека.

– Жавер, вы не должны были этого делать. – В голосе послышались удивление, усталость и облегчение. – Я уже было думал, что опоздал.

Он узнал этот голос сразу, словно его разум только и ждал знака, чтобы смутные черты лица над ним обрели свои формы.

Лицо Вальжана занавешивали мокрые белые пряди.

– Вы должны были дать мне умереть, – выдавил Жавер, не сомневаясь, что теперь, когда его так жестоко вернули на землю, он не сможет повторить свою отчаянную попытку. Но Вальжан проигнорировал его слова – может, даже и не слышал их.

– Вы можете встать? – вместо ответа спросил он.

– Если вы будете так добры с меня слезть.

Вальжан вскочил так быстро, насколько позволял ему возраст, и помог Жаверу подняться на ноги. Это оказалось сложнее, чем он думал, – но после того, как ноги Жавера подкосились во второй раз и Вальжану пришлось поддерживать почти весь его вес, тот наконец смог сделать шаг вперед.

– Я пойду домой один, Вальжан. Отпустите меня.

– Я не могу отпустить вас теперь! Вы одной ногой в могиле! – Вальжан был действительно напуган. – Пока вы доберетесь до дома... если вы не планируете очередную глупость и действительно собираетесь именно туда... вы подхватите пневмонию, – и он решительно объявил: – Я возьму вас к себе.

– Я вам не бродячая собака, Вальжан, вы не можете…

– Вы пойдете со мной, хотите того или нет.



Сухие вещи, которые одолжил ему Вальжан, сидели не особенно хорошо. Рубашка была велика, брюки – коротки.
Вальжан помог ему переодеться – странно было принимать помощь от бывшего каторжника, но пальцы Жавера так онемели, что сам он едва ли мог расстегнуть хоть одну пуговицу. Теперь Жавер сидел в кресле у камина, завернувшись в одеяло.

Только сейчас, когда его подопечный – весьма недовольный этим статусом – был в тепле и сухости, Вальжан позволил себе заняться чем-то другим. Жавер безо всякого стеснения неотрывно наблюдал за ним, будто желая отомстить за унижение. Вальжану это, однако, нисколько не мешало.

Впервые после того, как Жавер оказался в воде, у него нашлось время привести в порядок свои мысли и чувства. Строй его мыслей не претерпел особых изменений – не считая того, что теперь он никогда больше не станет недооценивать предательскую агонию тонущего тела.
Вальжан принес ему чаю, и Жавер безропотно проглотил это пойло – потому только, что оно было теплым. На вопросы Вальжана он не отвечал. Он был слишком занят собственными мыслями, чтобы ему хватило терпения еще и обсуждать свои поступки. Кроме того, не стоило поощрять Вальжана в его стремлении помогать всем без разбору.

Жавер допил чай и даже позволил налить себе вторую чашку – чтобы отказаться, пришлось бы заговорить с Вальжаном. А тот терпеливо ждал, пока упрямство Жавера истощится, время от времени продолжая обращаться к нему, но не требуя ответа. Жавер едва замечал его. Он сидел в оцепенении. Разбитый. Мертвый.

– Жавер? – Легкое прикосновение к плечу. – Я пойму, если вы не хотите со мной разговаривать, но мне за вас беспокойно.

– У вас нет причин беспокоиться, Вальжан.

Казалось, он не говорил целую вечность.

– Я могу что-либо для вас сделать?

– Отпустите меня.

Вальжан поглядел на него с тревогой.

– Вы сможете сами встать?

– Не смешите меня, я ведь не ранен. – Жавер поднялся с кресла, и тут же его ноги – а затем и руки – отозвались болью. Как долго он боролся с течением, прежде чем потерять сознание? Слишком долго, подумал он. Однако он стоял, и стоял уверенно – подтверждая истинность своих слов.

– Тогда я вам покажу, где вы сегодня будете спать.

Жавер бы с радостью огрызнулся в ответ, обозвав Вальжана старым ослом, но все же промолчал – возражения были явно бессмысленны. Если уж он признал поражение, то хотел сохранить хотя бы толику достоинства.



Он был так вымотан, что и правда заснул. Дважды он просыпался вновь, задыхаясь, в панике, постоянно чувствуя, что опускается все глубже, что не может дышать, что он тонет. В конце концов он так и остался бессмысленно сидеть на кровати.
Какое-то время он не мог ни двигаться, ни размышлять. В голове, будто налитой свинцом, было мутно. Когда бездействие стало совсем невыносимым, он бросил взгляд на крошечные часы на прикроватном столике – его собственные теперь отказались работать. 4:23.
Вялый, как тряпичная кукла, он встал и целеустреленно направился к тому месту, где оставил одежду. Он оделся так же, как одевался каждое утро, и постепенно мысли начали продираться сквозь туман в его голове. Не успел он застегнуть последнюю пуговицу рубашки, как смутные ощущения вылились в острую головную боль. Если бы Жавера не мучило такое количество вопросов, теорий и непостижимых событий, он бы, может, и задумался, не ударился ли вчера головой, – но он заглушил ноющую боль, как и всегда поступал с жалобами собственного тела. Когда его собственные манжеты и галстук были приведены в порядок, а одолженная прошлым днем одежда сложена на табурете, он позволил себе вновь взглянуть на часы. 4:46. Он подумал было просто уйти, но сразу же понял, что понятия не имеет, куда. Домой, в одинокую квартиру? Нет, слишком невыносимо.

В участок? Пришлось бы объяснять письмо и увольнение, признавать ошибку и притворяться, что эта жизнь все еще принадлежит ему. Нет, слишком много лицемерия.

Жавер упал в кресло, будто марионетка, которой перерезали все нити, положил руки на колени и медленно опустил голову. Он не мог уйти от этого вопроса, так почему не попытаться найти окончательный ответ. Как ему жить дальше, если ничто из того, во что он верил всю жизнь, не имеет значения, если все его существование было потрачено зря, было ложью? Как мир вообще может существовать, если порядка, что должен его поддерживать, никогда и не было на свете? Чем старательней он пытался привести мысли в порядок, тем сильнее стучала боль в его голове.

Жавер сидел все в той же позе, когда около шести утра отворилась дверь.

– О, вы уже проснулись, инспектор! Вам хорошо спалось?

– Нет. Мадмуазель..? – От усталости его голос звучал довольно резко, но вошедшая девушка лишь шире улыбнулась ему.

– Однако же, было очень невежливо со стороны папы меня не представить. – Что-то шевельнулось в его памяти. Лицо показалось ему знакомым, хотя голос звучал совсем иначе.

– Вы та девушка… Козетта?

– Стало быть, вы уже меня знаете! Вот видите, это мне по душе. Отец спрашивает, не хотите ли вы с нами позавтракать. У нас есть яйца, бекон и свежий хлеб. Он сам хотел спросить вас, но мне не нравится, когда он все делает сам. Вы же согласитесь, что ему следует поберечь себя? Впрочем, теперь вы поможете мне о нем позаботиться. – Во время этого словесного потока девушка схватила его за руку и, не дожидаясь ответа, вытащила из комнаты. Это напоминало безумный сон.
Прошлым вечером ему не удалось осмотреть внутреннее убранство дома. Теперь же он с легким интересом отметил, что Вальжан вновь выбился в зажиточные круги. Девушку – Козетту – он слушал вполуха, однако она была так взволнована присутствием гостя, что даже не пыталась вовлечь его в разговор. Казалось, прошла вечность, прежде чем они добрались добрались до столовой, и тут девушка неожиданно выпустила его руку, чтобы забрать у своего отца чайник, который тот только что вынес из кухни.

– Зачем мы держим Тусен, если ты никогда не позволяешь ей подавать еду? – нежно спросила она. Голос ее теперь звучал по-детски, гораздо естественней, чем во время их односторонней беседы с Жавером. Он почти позволил себе улыбнуться, когда увидел, как эта маленькая дама подводит отца к столу.

– Ты же совсем закоченел, папа! Где ты был целую ночь? Вечно мне приходится волноваться за тебя.

Жавер стоял в дверях, чувствуя, что он здесь совершенно не к месту. Вальжан, казалось, только сейчас заметил его – или, может, успокоить Козетту для него было важнее, – но теперь он взглянул на своего вынужденного гостя и улыбнулся ему с легким смущением, будто в присутствии старого врага ему было неловко из-за чрезмерных хлопот дочери.

– Проходите, Жавер, садитесь.

Вальжан, по крайней мере, не терял времени на пустые слова, отчего Жаверу было несколько легче воспользоваться предложением. Запах кофе манил его к себе, но глазунья с ветчиной привлекала мало, хотя он ничего не ел со вчерашних пор. Козетта позволила пожилой служанке щедро наполнить ее тарелку и выпила стакан молока; ее отец довольствовался водой и хлебом. Жавер заметил, как дочь осуждающе взглянула на него, но Вальжан, казалось, к такому привык.

– Отец сказал, что вы ненадолго останетесь у нас, месье инспектор, но я все гадаю, как же вы познакомились. Вы знаете, он никогда раньше не приводил к нам никого из своих друзей? – Ее большие, сияющие любопытством глаза не знали пощады, и Жавер, бросив Вальжану многозначительный взгляд, попытался уйти от ответа.

– Я не собираюсь вас утруждать, мадмуазель Козетта. Надолго я не останусь.

Она не могла не заметить, что он избежал ответа на главный вопрос. Легкое разочарование тенью легло на ее лицо. Наверное, она бы многое отдала, чтобы выудить из Жавера хоть что-то, связанное с прошлым отца. Чтобы избежать дальнейших расспросов, Жавер даже начал есть, пускай при этом только и делал, что туда-сюда передвигал содержимое тарелки да пережевывал каждый крошечный кусочек как можно медленней. Пульсирующая боль в голове все усиливалась, и он поймал себя на том, что рука его дрожит. Над столом повисло гнетущее молчание. Козетта обращалась то к одному, то ко второму, но Вальжан и Жавер прекрасно знали, что стоит между ними. Ни один из них не решался упомянуть правду в присутствии Козетты, несмотря на то, что даже Жавер уже понял, что не сможет долго скрываться от своего "спасителя". Но когда тишина уже начинала становиться невыносимой, вошла пожилая женщина с утренней почтой, и напряжение в комнате растаяло.

– Пришло письмо от врача? Ему лучше? Он еще жив? – неожиданно всполошилась Козетта. Жаверу неоткуда было знать, что она беспокоится о мнимом погибшем с улицы Вийет, которому Вальжан спас жизнь. Но он взглянул на Вальжана с интересом – и заметил что-то горькое в том, как тот скривил уголок рта, услышав беспокойные вопросы. Вальжан бережно развернул письмо, привлекшее внимание Козетты, и молча прочитал его, прежде чем перевести взгляд на дочь.

– Да, он жив.

– И? – В голосе слышалась мольба.

– Он еще не пришел в сознание.

– Мне нужно поехать к нему. – В ее словах звучала невиданная робость. – Мне нужно увидеть своими глазами, что он жив.

– Езжай, Козетта. Если от этого зависит твой душевный покой, отправляйся к своему Мариусу.

Неужели девчонка не слышала отчаяния в этих словах? Неужели лишь для Жавера это предложение звучало как: "Если ты меня любишь, останься здесь"? Козетта уже не могла дождаться окончания завтрака, чтобы выйти из-за стола. Отец отпустил ее, прошептал Тусен что-то, чего Жавер не расслышал, и они вместе покинули дом, увлекаемые нетерпеливой Козеттой. Жавер, позволяя суете момента пройти мимо него, сделал то, что показалось ему самым уместным: не двинулся с места. Когда закрылась входная дверь, Вальжан будто съежился, и напряжение в его теле уступило место усталости.

– Она скоро выходит замуж, – произнес он. Жавер при всем желании не мог отгадать, к нему ли были обращены эти слова. Еще меньше он был уверен в том, что будет уместно сказать в ответ. "Мои соболезнования"?

– Как чудесно, – наконец выдал он тоном, по которому было ясно, что он понимает неоднозначность положения.

– Вы выглядите усталым. Вы не смогли заснуть? – Даже свое очевидное желание перевести разговор Вальжан использовал, чтобы выказать заботу о других. Жавер не мог понять, забавляет это его или раздражает.

– Я вполне выспался, – твердо солгал он. – И, как вы могли заметить, я не болен и не ранен, поэтому вам лучше всего меня отпустить.

– Может быть, останетесь еще ненадолго? Вы даже не допили кофе.

– Спрашивайте уже.

– Что вы имеете в виду?

– Не стройте из себя дурака. Вы хотите знать, почему я не арестовал вас – и не повторю ли я эту ошибку снова.

– А вы повторите?

– Ошибку? Если бы я это знал, вам бы вчера не пришлось лезть в воду.

– Боже мой… Так это из-за меня? Вы из-за меня спрыгнули? – Голос Вальжана можно было принять за голос старика… нет, Жавер снова забыл: Вальжану и в самом деле было уже за шестьдесят. Трудно было винить его в том, что его голос дрожит.

– Я спрыгнул потому, что в моей жизни больше не было смысла. Ваша роль в этом меньше, чем вы себе воображаете.

– Вы всю жизнь трудились на благо общества – как вы можете не видеть пользы в собственной жизни? – Жавер почти испугался, что Вальжан сожмет его руку – настолько тепло звучал его голос. У каторжника была нелепая привычка с каждой их встречей становиться все добродушнее.

– На благо… ха, и это говорите вы. – Ирония положения переходила все границы. А Жавер ненавидел сарказм. – Кто знает, сколько преступлений я не раскрыл лишь потому, что за углом мне вновь попадались вы. – Теперь Вальжан действительно схватил его за руку. Конечно, Жавер сразу же отдернул ее обратно. Вальжана, однако, это не смутило.

– Вы хороший полицейский. Лучший из всех, что я встречал.

Жавер позволил себе презрительный смешок.

– Стандарты в наше время не особенно высоки, да?

– И что, теперь мы будем рассуждать о том, как прекрасны ушедшие дни, когда работа полицейского была делом чести? Мне придется вас разочаровать. Единственная разница между полицейскими моей юности – вашего детства, – и полицией сейчас – в том, что некоторые из тех, что сейчас считаются стражами порядка, научились от вас справедливости.

– Справедливости! Что такое справедливость, когда закон потерял свою цену!

– Вы еще помните то, что однажды сказали мне в Монрейле? "Быть добрым очень легко, быть справедливым – вот что трудно". И вы были правы, даже тогда, когда вы спотыкались. – Его мягкий взгляд был Жаверу отвратителен.

– Что это значит?

– Вы справедливый человек именно потому, что вы против доброты. Но приковывая свои стандарты к закону и государству, вы лишаете людей возможности соответствовать вашим требованиям.

– Я не требую от других ничего такого, что не требовал бы от самого себя.

Во взгляде Вальжана читалось: "Но что это за жизнь? Это же мучает вас". Вслух он выразился немного мягче:

– Вам не кажется, что порой вы ожидаете от себя слишком многого? – Жавер моргнул, сбитый с толку. Он не собирался вести такие разговоры спозаранку, и тем более – после проведенной им ужасной ночи.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ох, Жавер… – И снова это мерзкое сочувствие. – Вы должны понять, что вы так долго не протянете.

Жавер отступил, глядя на Вальжана глазами загнанного тигра. Тот продолжал:

– Жил когда-то человек, выходец из низшего сословия. Всю свою жизнь он делал все возможное, чтобы выбиться из нищеты и мрака и стать честным человеком. Но он был так суров с людьми, так замкнут, что всегда оставался один. И однажды он сделал то, чего не смог себе простить – и после того, как всю жизнь вершил суд над другими, он теперь осудил себя и приговорил себя к смерти, не понимая, что это и стало единственной ошибкой в его жизни.

– Не издевайтесь надо мной, Вальжан, я вас предупреждаю.

– Я хочу лишь помочь вам. Я хочу понять.

– Вы – помочь мне? Жил однажды человек, – подражая Вальжану, начал он, рассерженно и вместе с тем взволнованно, – он родился в тюрьме. Он знал, что никогда не сможет порвать со своими корнями, и хотя его поносили цыганом и ублюдком, он не сдавался. Он стал полицейским, потому что знал, что существуют лишь два класса людей, и он не хотел принадлежать к тому, куда определила его природа. Он знал, что падет навсегда, оступившись всего лишь раз. Он знал, что ему предначертано пасть, но он отчаянно этому сопротивлялся. А затем, однажды, истинный путь перестал быть истинным, а ложное перестало быть ложным. И он пал. И сломал себе шею. – Жавер подходил все ближе к Вальжану, говоря то громче, то тише, с лихорадочным блеском в глазах. Вальжан успел подхватить его за плечи за секунду до того, как он лишился чувств.



Голова гудела. Шум воды.

Болела грудь. Ему не хватает воздуха.

Почему так холодно? Вода ледяная.

Почему так тепло? Его тело горит.

– Вы должны перестать так пугать меня, Жавер. – Он поднял подрагивающие веки.

– Что случилось? – С тем же успехом он мог удариться обо что-нибудь головой – хуже быть просто не могло. И он все еще слышал воду…

– Вы потеряли сознание. У вас жар. Врач сказал, что у вас может быть сотрясение мозга. – Жавер страдальчески прикрыл глаза. Лучше уж вернуться в спокойную, тихую воду.

– Как же так вышло, что я заработал повреждение головы вместе с температурой, а вы даже не простудились? – В вопросе слышалась горечь.

– Месье Жавер, вы ведете себя некрасиво. Папа о вас так волновался. – Жавер мысленно простонал. Девушка была, быть может, милой и приятной, но разговаривала с ним, как с глупым ребенком.

– Уверяю вас, мадмуазель Козетта, я и в мыслях не имел нападать на вашего отца. – Как странно было лежать здесь, на кровати, в то время как по левую руку от него сидел Вальжан, а по правую – Козетта. Теперь она улыбнулась ему и взяла его за руку, сжав ее в своих маленьких ладонях. И в этот раз Жавер не отдернул руки, а только задумался, не от отца ли перешла к ней эта беспокойная привычка всегда искать прикосновений.

– А я совсем не хотела ругаться с вами. Но представляете ли вы, как я испугалась, обнаружив дома врача? Когда я только-только вернулась от больного жениха? – При слове "жених" девушка залилась легким румянцем, а Вальжан неожиданно побледнел. – Я думала, с папой что-то случилось, месье. И о вас я тоже беспокоилась. Вы плохо выглядели сегодня с утра. Вы мне обещаете выздороветь? Вы теперь очень нужны отцу, ведь я скоро выхожу замуж. У него совсем нет друзей. – Вальжан взял свою дочь за руку с такой нежностью, что ей пришлось выпустить ладонь Жавера и повернуться к отцу с вопросительным взглядом. Жаверу почудилось что-то смущенное в улыбке Вальжана, пока тот ласково делал выговор дочери:

– Прежде всего месье Жаверу нужно спокойствие, Козетта. Тогда он обязательно быстро поправится.

Невыразимое дитя поцеловало на прощание отца в щеку и улыбнулось, сказав, что хочет вновь навестить Мариуса и что-то отнести ему. Вальжан позволил ей это.

Когда дверь за девушкой закрылась, Жавер не смог сдержать облегченного вздоха.

– Козетта хочет как лучше. Она и вправду беспокоилась.

– Она ведет себя так же нелепо, как и вы.

Казалось, Вальжан от гордости вырос на пару сантиметров – так что Жавер сдержался и не стал сообщать ему, что это был не комплимент. Вместо этого он высказал мысль, которую вообще-то не собирался произносить вслух:

– Никогда не подумал бы, что вам удастся вырастить ребенка.

– Это не всегда было легко, – признал Вальжан с радостью в голосе. – Но я сделал все, что мог.

– Я не собираюсь вас арестовывать. – От неожиданности Вальжан задохнулся, будто от удара под дых. Жавер продолжал: – Не то что бы вы этого не понимали, после всего, что случилось, но… – Но что? Что? – Я лишь хотел подтвердить, что не изменил своего решения. Я не могу вас арестовать.

– Из-за этого вы и бросились в реку?

– Вы, я смотрю, в этом неплохо разбираетесь, – так расскажите мне сами.

– Жавер, прекратите, от нападок легче не станет.

– Просто радуйтесь, что сумели найти душевный покой, и позвольте мне обрести свой. Я раньше не докладывался вам, что и зачем делаю. Не говоря уже о том, что я вообще не хочу с вами разговаривать, от этого только сильнее болит голова.

Возможно, этого ему уже не стоило говорить: покидая комнату, Вальжан выглядел раненым и виноватым. Жаверу становилось все сложнее видеть в нем каторжника. Но столь же мало этот старик напоминал ему и добродушного, но энергичного мэра Мадлена. Будто бы две крайности сплавили и поместили в это умирающее тело.



Жавер не привык болеть. Раз или два вышестоящий начальник отправлял его домой, велев отсыпаться до выздоровления, но он все равно брал с собой на дом документы, так что в итоге ему перестали прописывать больничные и заменили их канцелярской работой по особым дням.

Потому несложно догадаться, как странно было Жаверу оставаться в кровати с одним только сотрясением и легким жаром. Спустя лишь полчаса после ухода Вальжана он начал тяготиться бездействием. К своему неудовольствию он обнаружил, что, во-первых, дверь в комнату заперта, а во-вторых, стоять ему и правда тяжело. И он сам не знал наверняка, что из этого раздражает его больше. Но раз уж он встал, можно воспользоваться случаем и осмотреть комнату повнимательней. Должно же здесь найтись что-то, чем он мог бы заняться?..

Ни малейшей возможности отвлечься Жавер не нашел – комната была практически пуста. Немного пав духом, он тем не менее взял свой сюртук – который Вальжан повесил, как подобает, на спинку стула, – чтобы обыскать его на предмет серебряной коробочки, что всегда лежала в правом кармане. Его не сильно удивило, что ее там не нашлось – вероятно, она покоилась на дне Сены. Хотя щепотка табаку пришлась бы сейчас очень кстати, раз уж ему все еще нечем было себя занять...

Вошедший врач был не слишком рад обнаружить пациента не в кровати – и немедленно постановил ему вернуться в постель, если только больной не желает, чтобы жар вновь усилился. По сути, то был еще мальчишка – ему нельзя было дать больше тридцати лет; но, насколько понял Жавер, в своем деле он кое-как разбирался, пусть и был чересчур хлопотлив.

– Вам не стоит так безрассудно себя вести, месье. Не всем повезло так, как вам.

Жавер насторожился.

– Что вы имеете в виду?

Врач печально улыбнулся.

– Простите, если предположу, что вы вернулись с баррикад. В эти дни такие раны сложно объяснить чем-то другим. А теперь посидите спокойно – я достаточно потерял пациентов за последние часы.

– Вы лечите беглых бунтовщиков, – холодно заключил Жавер. – Вы понимаете, что речь идет о преступлении?

В сущности, он гораздо больше злился на собственное положение, чем на оставшееся без кары преступление. Он слишком устал, чтобы арестовывать этих мальчишек… Арестовывать? И как же, позвольте спросить, когда он чуть ли не привязан к постели? И какой смысл теперь играть по правилам, когда Вальжан доказал, что им нельзя доверять? Жавер так погрузился в свои мучительные раздумья, что едва заметил испуганный взгляд молодого врача. На счастье "изменника", в этот момент в комнату вошел Вальжан.

– Я не помешаю?

– Нет, заходите, мы с доктором как раз собирались вместе спеть Марсельезу, – откликнулся Жавер с сухой улыбкой. Вальжан замер в дверях.

– Что-то не так, месье Себастьян? – Врач смутился, и Жавер воспользовался возможностью снова вмешаться в разговор.

– Вы понимаете, что платите изменнику, Вальжан?

Бывший каторжник насторожился.

– Я плачу хорошему врачу, инспектор. Мне казалось, это в ваших интересах. Вам хорошо спалось?

Жавер презрительно фыркнул.

– Мне не нужен сон.

Когда я засыпаю, я тону. Я тону. Тону. Тону…

– Конечно, нужен! – вмешался врач. – Вы можете сколько угодно издеваться надо мной, месье, но если вы будете продолжать упрямиться, я не могу гарантировать ваше выздоровление! Вы переутомлены, истощены, у вас жар – в таком состоянии было бы нелишне принять помощь! За эту неделю я видел слишком много смертей, месье. Смерти друзей, знакомых и врагов, боровшихся, как и я, за что-то, чего вы не понимаете. – С этим признанием, с этим объявлением войны болезни Жавера лицо юного врача изменилось, и Жавер был вынужден признать, что не чувствует ни малейшего желания вразумлять эту кудрявую голову. Пусть даже молодежь подавится своей революцией… К его облегчению, по знаку Вальжана врач вышел.

– Вам и правда надо немного поспать, Жавер, вы совсем побледнели. – Жавер не отвечал. – Знаете, что я думаю? – Возможно ли молчать весь разговор напролет? По крайней мере, нужно попробовать. – Я думаю, вы не можете спать, потому что вас что-то мучает.

"Что-то"? Все в этом мире, все, что ранее казалось истинным, все, что должно было быть ложным, истязало и мучило его с той ночи на баррикаде. Как мог Вальжан обращаться к нему, когда он сам привел в действие этот хаос?

– Может быть, мы могли бы поговорить? Если бы вы сказали мне, что вас беспокоит, то…

– Я плохо сплю. – Жавер крепко сжал зубы. Кажется, совсем отмолчаться ему не удастся.

– Вам снятся кошмары? – Отведя взгляд, Жавер вновь попытался просто не обращать внимания на то, что Вальжан к нему обращается, но постепенно понял, что ведет себя по-детски. Однако когда Вальжан коснулся его плеча, он не мог не оттолкнуть его, и словом и действием.

– Прекратите этот фарс!

– Я всего лишь пытаюсь помочь вам. Хотя вы не слишком облегчаете мне задачу.

– Вам следовало бы меня застрелить – это помогло бы больше, чем все, что вы пытаетесь тут сделать.

– Вы и в самом деле этого хотите? Вам не кажется трусостью такой побег?

– Если кто-то из нас двоих трус, то это вы, Вальжан, а не я. Вы даже не можете собраться с духом и сказать дочери, что вы против ее свадьбы. – Кажется, это задело Вальжана; Жавер был доволен собой.

– Дело не в свадьбе. – "Неужели так заметно?"– чуть было не спросил он, но отчего-то казалось даже естественным, что Жавер обо всем догадался. В конце концов, он единственный знал, кем на самом деле был Вальжан. – Дело не в свадьбе, а в том, что я знаю, что больше никогда ее не увижу.

– Я... не понимаю. – Торжество Жавера мгновенно исчезло.

– Козетта… Козетта – это вся моя жизнь. Если они когда-нибудь узнают правду… Для них будет лучше, если я уйду. Она будет счастлива.

Если бы Жавер хуже владел собой, он мог бы позабыть захлопнуть рот.

– Не думал, что вы настолько глупы. – Вальжан озадаченно моргнул. – Вы и правда хотите сказать, что теперь, когда вам больше не нужно бояться полиции – бояться меня, – вы так просто отдадите все, за что боролись? Вы сами осудили себя на смерть, Вальжан, – я с таким же успехом мог бы вас арестовать, ничего бы не изменилось. Я не затем вас отпустил, чтобы вы бросали свою жизнь на ветер. Вальжан, да вы хуже ребенка!

К его удивлению, старик улыбнулся.

– Зато вы теперь хоть отчасти понимаете, почему я обязан был вас спасти. – Но улыбка внезапно остыла, потеряла тепло и показалась бесконечно старой. – И все же вы не можете знать, каково это – терять единственного человека, единственного, кто у вас остался, который стал центром всей вашей жизни. Но я не могу быть уверен, что мое прошлое не будет мучить ее, – если только я не оставлю ее. Она будет счастлива.

– Она счастлива сейчас, с вами и с этим своим студентом. Не притворяйтесь глухим. Вы желаете думать, что ваша жизнь больше не имеет смысла, или вам втайне доставляет удовольствие меня терзать?

Центр всей жизни…

Между ними повисла тяжелая тишина. Она ничуть не нравилась Жаверу – в начале этого разговора его чуть не вспарывали ножом по живому, а теперь на его вопросы отвечали молчанием. И раз уж он начал говорить…

– Вы обыскивали мои карманы? После Сены? – Глаза выдавали Вальжана с потрохами. – У меня была серебряная коробочка в кармане сюртука, – продолжал Жавер, не поддаваясь желанию обличить Вальжана сразу. – Мне бы очень хотелось узнать, что с ней случилось. – Вариантов, на деле, было два. Сена или…

– Я бы вам ее отдал, поверьте мне.

– Оставьте извинения, я давно не собираюсь вас арестовывать.

– Вы знаете, что табак вреден? Вам правда не следует его больше употреблять. – У Жавера дернулся уголок рта.

– Тот табак в любом случае испорчен после вчерашнего. Есть какая-то причина тому, что вы меня обокрали? Я имею в виду – кроме привычки? – Последнее предложение вырвалось у него почти случайно.

– Я не хотел, чтобы вы ушли, пока не оправитесь. А ничего другого из ваших личных вещей я не сумел отыскать.

– Вы понимаете, что речь идет о шантаже? – На этих словах Жавер едва удержался от улыбки, отчего они потеряли всю свою резкость. Либо сотрясение размягчило его черепную коробку, либо нелепое сочувствие Вальжана в самом деле начало на него действовать.

После этого Вальжан уговорил его, что он должен еще немного полежать – а если завтра продолжит настаивать, то сможет вернуться к себе домой. Жавер с угрюмым кивком принял это условие и действительно попытался заснуть.
А потом лежал в кровати с открытыми глазами и клялся больше никогда их не закрывать. В этот раз в его снах была не одна вода. Руки тащили его вниз, все глубже в реку, и он узнавал мертвенно-бледные лица, вспоминал имена и номера, студентов, проституток, каторжников. И они не отпустят его, а в его легких горит вода… Он ничего не видит. Холод. Паника. Вальжан. Вальжан протягивает ему руку, но он не может до нее дотянуться. Он утонет… Утонет… Утонет… А потом он слышит, как поет его мать.



Жавер, возможно, обладал упрямым и упорным нравом, но и он был просто-напросто человеком. Постепенно о себе дала знать совершенно человеческая потребность. К своему облегчению, прошлым вечером Жавер заметил, где находилась ванная в доме Вальжана, и поэтому решился выбраться из комнаты, надеясь, что ему больше не придется выслушивать нравоучений. Подняться с кровати оказалось не так уж трудно, хотя голова слегка кружилась. Дважды ему пришлось остановиться, крепко цепляясь за стены, пока мир надоедливо вспыхивал перед глазами. Но движимый упорством, он достиг своей цели и спустя короткое время отправился назад, весьма довольный собой. Сотрясение – пф. Будто такая мелочь могла приковать его к кровати… Каким-то образом этот коридор оказался ему незнаком. Жавер остановился, оглядываясь вокруг. Ему пришлось, сжав зубы, признать, что он не привык один ориентироваться в доме такого размера. Логичнее всего было бы развернуться и выяснить, где он свернул не туда.

Но по воле случая оказалось, что первая же дверь, на которую он наткнулся в своем отступлении, была чуть приоткрыта, – и взгляд Жавера упал на человека внутри, стоявшего на коленях на полу комнаты.

Губы Вальжана двигались беззвучно, будто в молитве. Его руки были сложены. Жаверу оставалось лишь стоять и наблюдать за сценой. В конце концов, это было столь нелепо – и до странности растревожило его мысли, – вид каторжника в позе святого. Жавер должен был признать, что Вальжан в этот момент являл собой воплощение того, что священники называют хорошим христианином: голова смиренно опущена, выражение лица миролюбиво, – и сам он весь изучал спокойствие, которое трудно описать словами.

"Salut, mon Dieu, это я, Вальжан. Не хотел бы сомневаться в твоей божественной сущности, но неужели моей ношей следовало сделать именно Жавера?"

Жавер чуть ухмыльнулся. Может, ему стоило почаще ходить в церковь. К несчастью, Вальжан выбрал именно этот момент, чтобы окончить молитву – и посмотреть Жаверу прямо в глаза.

– Подслушивать чужие молитвы не слишком вежливо. – На этих словах Вальжан улыбнулся, спасая Жавера от необходимости выдавливать извинения, крутившиеся у него на языке. – Но почему вы не в кровати?

– О чем вы молились? – Вопрос прозвенел нагло и совершенно неподобающе даже в его собственных ушах, – но хотя Жавер не был верующим, божественное смирение Вальжана таинственным образом притягивало его.

– Я благодарил Бога. За то, что он послал мне вас, чтобы открыть мне глаза. Вы правы, – продолжал он, не обращая внимания на то, как в ужасе подергивалось лицо Жавера. – В том, что вы сказали обо мне и Козетте. Я долго над этим раздумывал… Но вы и в самом деле правы.

"Конечно, я прав, – подумал Жавер, – но это еще не повод возносить молитвы".

– Я и вас должен поблагодарить, – кажется, я еще не успел этого сделать. Я благодарю вас за то, что вы подарили мне свободу. И за то, что выразили свое мнение. – Жавер кивнул в знак того, что понял и принял его слова, но промолчал, и тогда Вальжан продолжил. – Я бы с удовольствием пригласил вас на свадьбу, если только вы согласитесь. Когда вам станет лучше. Козетта будет очень рада снова вас увидеть. И… И, возможно, мне будет легче перенести присутствие этого юноши рядом с нею, если вы будете там же. – Что-то почти смущенное появилось в глазах Вальжана, будто он неуверенно нащупывал почву. Жаверу показалось, будто на него вылили ушат холодной воды. Вальжан протягивает ему руку, но он не может до нее дотянуться.

– Я не принадлежу к тому миру, где все стоит вверх дном, – резко осадил он Вальжана. – Это ваш мир, Вальжан, не мой. Этот мир не может существовать, и я в нем остался совершенно один, после того как вы так бесцеременно отобрали у меня возможность его покинуть.

Какое-то время они оба молчали, но пока Жавер боролся с собой, чтобы не выдать эмоций, на лице Вальжана медленно расплывалась улыбка.

– Но инспектор. – Слова подействовали на Жавера, как удар по лицу. – У вас же есть я.

Жавер растерянно заморгал, и Вальжан рассмеялся.

– Да неужели вы думаете, что после всего, что вы для меня сделали, я так просто вас отпущу?

Вальжан протянул ему руку. Ему осталось лишь схватить ее.

Ende

@темы: переводы, кирпич, фики

---

Из мизерабдетреда.

[Romyel]

Пишет Гость:

11.04.2013 в 14:25

160 слов типа вальвера, по о-2012

Привязываться к вещам бессмысленно, думает Жавер, перебирая чётки. Гладкие чёрные бусины прохладны под пальцами. Чётки упорядочивают мысли, собирают их в единый поток — как берега реку, направляют.
Привязываться к вещам бессмысленно, но это не просто вещь, это знак — приветствия? Уважения? Впрочем, наверное, просто незначащий жест «поглядите, что мы здесь, в Монрейле, производим». Господин мэр вежлив, но не более. Значит, чётки — незначащая формальность? Они подозрительны, двусмысленны, как подозрителен и двусмысленен сам господин мэр.
Привязываться к вещам бессмысленно.
Когда Жавер слышит вести о суде в Аррасе, о появлении там господина мэра, нить, на которую собраны чёрные бусины, прочная шёлковая нить, из тех, которые идут на удавки, натягивается так туго, что рвётся — и бусины летят на пол.
Жавер не знает, какое чувство натянуло нить с такой силой, что разорвало её. Он наслаждается тем, что пришло следом: радостью от собственной правоты, даже гордостью, может, с каплей злорадства. Но то, первое чувство он не желает понимать и не будет помнить. Оно уничтожено вместе с чётками.

URL комментария

@темы: фики, фильм-мюзикл 2012, рекомендации/чужое

---

Ещё немного с WTF Combat

[Михаил Иосифович Жопогнуев]

Название: Отверженный задачник
Автор: Nicademus
Оформление: Verit
Форма: фандомный задачник
Жанр: юмор
Рейтинг: G - PG-13
Краткое содержание: А о чем вам говорит слово "ихтиостега"?

Решить!

А это слишком высокоинтеллектуально, чтобы вешать отдельно))
Название: Французские имена на советский лад
Автор: Nicademus
Форма: список имён в русских переводах
Жанр: юмор, ангст
Рейтинг: G - PG-13
Краткое содержание: Список имён, бытовавших во Франции XVIII-XIX веков, основной целью которых было увековечить имя Виктора Гюго, а также некоторые события Великой французской революции, повлиявшие на его творчество.

Révolution française
Ванаф – всех аристократов на фонарь
Ванафон – см. выше
Вефрар – ВФР
Вефрария – см. выше
Взяба – взятие Бастилии
Далижи – Дантон – лидер жирондистов
Дамаро – Дантон, Марат, Робеспьер (производные: Родамар, Ромадан, Данромар, Мардаро, Мародан, Маробедан, Мадаро и т.д.)
Дромалвефр – Дантон, Робеспьер, Марат – лидеры ВФР
Дромалир – Дантон, Робеспьер, Марат – лидеры революции
Дромалира – см. выше
Житопоп – жирондисты – тоже политическая партия
Жиртопоп – см. выше
Кобез – Комитет общественной безопасности
Кобеза – см. выше
Робляк – Робеспьер – лидер якобинцев
Свораб – свобода, равенство, братство
Смарис – смерть аристократам
Женские имена: Баррикада, Гильотина, Диктатура

Les Misérables
Анкурко – Анжольрас, Курфейрак, Комбефер
Гранж – Грантер, Анжольрас
Жаваск – Жан Вальжан – святой каторжник
Жавок – Жан Вальжан – отец Козетты
Ижа – инспектор Жавер
Инжа – см. выше
Инцис – инспектор – цыганский сын
Истур – июльская студенческая революция
Мэрма – мэр Мадлен
Стамалюк – старый Мабеф любит книги

@темы: кирпич, юмор, фики, разное

---

[Lazurit]

Нашла два неплохих англоязычных сообщества поиска инфы по интересующему нас историческому периоду:
victorianparis.wordpress.com/tag/19th-century-f...
abaisse.the-barricade.net/viewtopic.php?f=31&t=...

И для слешеров, книга Queer Lives: Men's Autobiographies from Nineteenth-Century France.

@темы: матчасть

---

Les Miserables Medley

[Verit]

Очень красивое инструментальное попурри из тем мюзикла. ))

@темы: видео, мюзикл, рекомендации/чужое

---

[Romyel]

Совершенно прекрасное из мизераблетреда

Пишет Гость:

10.04.2013 в 22:33

Чувак, который в прошлом треде спрашивал, за что Анжольрас мог полюбить Грантера! Ты здесь?

Я просто вот что подумал. Гюго нам не зря намекает древними греками-то. И про сателлитов там неспроста. Собственно, те пары, которые Гюго нам приводит - да и вообще весь античный, гм, институт однополой любви - подразумевали вполне себе определенный неравный расклад. В гомосексуальной паре (по Платону - так в идеальной гомосексуальной паре) были Любящий и Возлюбленный. Любящие - это Пилады с Патроклами, Возлюбленные - Оресты и Ахиллесы. Любовь любящих к их героям всеобъемлюща и нерушима, а вот Возлюбленные - они великие герои, они смотрят вперед, и на любовь любящих - которая, если любящий человек достойный, делает им огромную честь - отвечают принятием, но отнюдь не сравнимыми по силе чувствами.

Короче, это я к чему. Меня же озарило, когда ты спросил. Анжольрас у нас в последний момент принял своего сателлита и его готовность умереть рядом с ним, принял с улыбкой, пожал руку, ну дальше ты знаешь. А в переводе с гомодревнегреческого - Гюго, кажется, весьма недвусмысленно устроил им хэппи-энд. Героический и очень крутой - они умерли вместе, а сателлитам древнегреческим, как правило, никогда так не везло.
Анжольрас же принял его любовь, чуваки. В традициях античной пары он ответил взаимностью.

URL комментария

И ишо

Пишет Гость:

10.04.2013 в 23:05

После этого его ХЭ прорыдаться до конца никак

Анон, а ты сравни. Как правило, античный сателлит умирает раньше своего героя, - в его честь, либо по его вине, либо пытаясь исправить его ошибки/сгладить его резкость. Чтобы они умерли в один день, да еще держась за руки - это анриал.
И ведь не пропей Грантер революцию - он бы умер как Эпонина. Или хуже.

*долгие размышления про охуенный модерн-твист Гюго в античной схеме*

Блять. А ведь вполне возможно, что Гюго - сейчас не смейтесь сразу, выслушайте - писал модерн!ау! Для своего времени. Ввел античную систему в современные обстоятельства, сохранил героя практически нетронутым (аскет и спартанец, а?), но изначально более "человечному", что ли, сателлиту добавил, собственно, современной ему человечности.

анона с античной теорией унесло

URL комментария

@темы: кирпич, размышления, рекомендации/чужое

---

Все идет по плану

[Verit]

А мы пррродолжаем тащить штуки с Зимней Битвы! Это мое любимое, если честно.

Название: Все идет по плану
Авторы текста: svora, Verit, Archeveque
Исполняют: svora (гитара, вокал), Verit (фортепиано, вокал)
Форма: переделка песни
Персонажи: все
Исходники: Гражданская оборона - "Все идет по плану"
Предупреждения: немного мата
Краткое содержание: У Гюго был план. Хороший план.


зеркало |

текст

Опять Париж разобрали по камням
А наш батюшка Ламарк совсем усоп
И его на катафалке торжественно везут
А революция идет и идет по плану
И Грантер как всегда в "Коринфе" пьет
И все идет по плану
Все идет по плану

А моей судьбе захотелось на покой
Ее достали баррикады, ее достал Вальжан
А на фуражке со вчера еще висит триколор
И в префектуре и тюрьмах творится бардак
И по-над Cеной смердит чешуей
Но! все идет по плану
Все идет по плану

А Козетта моя совсем отбилась от рук
Ей пишет всякие письма кучерявый барон
Но на камине моем два подсвечника стоят
Как это здорово, когда два подсвечника стоят
И может быть, я все сделаю правильно
И все идет по плану
Все идет по плану

Генерал Бонапарт - вот то хороший был вождь
А эти ваши Бурбоны такое говно
А эти ваши Аполлоны такие мудаки
И погода через жопу в этой гребаной стране
И на картину все еще покупателей нет
А какой-то чертов мент заколдовал мой пистолет
Но я уверен, что у всех то же самое
И все идет по плану
Все идет по плану

А в двадцатом веке все будет заебись
Он наступит скоро, надо только подождать
Там все будет по-честному, все будет в кайф
Там наверное вообще не надо будет умирать
Я проснулся в "Коринфе" и понял
Что все идет по плану
Все идет по плану

@темы: кирпич, юмор, аудио, разное

---

Игра

[Анжольрас уже не раз]

Здравствуйте, дамы и господа)
Хотим пригласить вас на ролевую по "Отверженным", сюжет которой происходит в современном Париже.

@темы: кирпич, фильм-мюзикл 2012, разное, реклама

---

[Баис]

Всё в дом, всё в семью)

Название: Oh, the river is deep
Автор: Баис
Размер: мини, 1349 слов
Пейринг: Жавер, Вальжан
Категория: ангст, но не совсем
Рейтинг: G
Краткое содержание: афтерлайф)

– Почему вы это сделали?

Инспектор не сразу находится с ответом. Вальжан внимательно вглядывается ему в глаза и добавляет:

– Они подумали, что вы сошли с ума. В газетах напечатали про записку.

Жавер хмурится и наконец открывает рот.

– Записка была разумна. Я написал про то, чему сам был свидетелем. О том, что следует исправить. В работе полиции.

Его голос с непривычки похож на лай. Вальжан кивает даже немного сочувственно.

– Жаль. Видимо, они не приняли ее всерьез.

Или не захотели принять, думает инспектор, незаметно передергивая плечами от своего же свободомыслия. Нельзя так думать.

Вместе с Вальжаном к нему врывается прошлая жизнь, но инспектор странным, необъяснимым образом рад его видеть.

– Так почему вы это сделали, инспектор Жавер?

Этот человек совершенно не умеет проходить мимо чужих несчастий, думает Жавер. Ему до всего есть дело.

Впрочем, он думает так скорее мягко, чем сердито.

Он размышляет над ответом. Он ждал Вальжана, ждал долго, но никогда не представлял, что тот спросит его о нём самом. Да еще и о той ночи.

Но этому человеку он чувствует себя обязанным ответить – и потому добросовестно думает.

– Вы спасли меня, – наконец произносит он и чувствует, что этот ответ и близко не стоит с настоящим.

– Постойте, – останавливает он Вальжана движением руки, когда тот порывается что-то сказать. – Дайте мне поразмыслить.

Он всё больше волнуется, потому что правильно выразить всё это внезапно оказывается очень важным делом, а он не находит нужных слов, он и сам не понимает, что хочет сказать. Он перебирает колченогие предложения, и всё не то.

– Из-за того что, – начинает он, – из-за того…

И вдруг слова приходят, кристальные, ясные, полные, он чувствует их истинность и выпаливает их разом, радостный от такой находки:

– Я полюбил вас, понимаете? – И замолкает в ужасе от того, что только что произнес.

Ему хочется поправиться, сказать, что он вовсе не то имел в виду, не то, что Вальжан может подумать. Его царапает стыд – какое слово посмел употребить! К себе! К цыганью без рода-племени, к тому, кто уже и стражем-то порядка давным-давно перестал быть – аккурат перед смертью; голь перекатная, ворона обшарпанная – а туда же, любить! А потом понимает, что слово это чудесным образом вобрало в себя всю правду – не более и не менее, а полюбил. В любом смысле, во всех оттенках – от грязи до белизны, с какой стороны ни поверни. Ему нечего отрицать – его честность оказалась умней и нашла слова раньше него самого.

Лицо его суровеет, он поджимает губы и кивает быстро и коротко:

– Да, я полюбил вас.

А Вальжан едва успевает краем сознания ухватить за хвост мимолетное воспоминание о высоком и грозном инспекторе, который пришел когда-то просить увольнения и называл себя шпионом. Вальжан слишком потрясен, чтобы отвечать.

Жаверу ощутимо легче теперь, когда слово сказано. Ему всегда легче, если он делает всё как должно, если решающий поворот пройден – и дорога опять проста и ясна. Он полюбил; это не страшно. Он ведь знает теперь, что полюбил хорошего человека. Он должен помогать и охранять. Хотя от кого здесь охранять? Он с легким удивлением отмечает, что ничего не хочет от Вальжана. Просто нужно было уведомить его, хотя Жавер и не совсем уверен, зачем. Теперь он знает. Они оба знают. Слово сказано. Он вскидывает взгляд на Вальжана, видит его потрясение и скалит зубы:

– Вы же добрый христианин, Жан. Примите это как христианскую любовь.

– Её ли вы имели в виду? – тихим голосом спрашивает Вальжан.

– Я имел в виду всё, – спокойно отвечает Жавер. – Прекратите беспокоиться. В этом нет плохого.

Ему странно, что Вальжан не видит этого, хотя самому Жаверу очевидно, что здесь дурного нет. Но отчего-то Вальжан, который намного умнее инспектора, который всегда смотрел шире, сейчас подслеповат.

Но тут Вальжан берет его за руку, и поток мыслей останавливается. Кисть у Вальжана меньше; кожа сухая, шершавая, твёрдая.

– Я совершенно ничего не… не могу сказать, простите меня, инспектор. Я растерялся. Я… не ожидал, – бормочет Жан, и выглядит при этом ужасно потерянным и...жалеющим.

У инспектора легонько заходится сердце. Он берет Вальжана за плечо свободной рукой.

– Успокойтесь, – говорит он самым своим внушительным тоном, тем тоном, которым нужно разговаривать с лошадьми и преступниками, загнанными в угол. – Всё хорошо, Вальжан. Я не вру. Мне никогда не было так хорошо, как сейчас. Не смейте расстраиваться. Я ж ничего не требую.

Последняя мысль для него настолько нелепа, что он едва выговаривает вслух это «требую». Что он может требовать, господи помилуй. Зачем.

Только, может быть, видеть иногда.

Но и то – не требует. Просит.

– Просто вы должны были знать. Я служу здесь, на реке. Если придете как-нибудь, я буду рад. Нет – так ничего страшного.

– Служите? – переспрашивает Вальжан неверяще.

– Река ведь. Перевожу на тот берег. На лодке. Надо же что-то делать, – пожимает плечами Жавер.

– Её же можно посуху перейти, – мягко говорит Вальжан, бросив взгляд в сторону реки.

– Можно. Кому-то, – соглашается Жавер. – Вы ее ручьем видите?

Вальжан кивает удивленно.

– Хорошо. А я вижу примерно с Сену размером. Но на лодке с ней можно справиться. Главное – с людьми не заговаривать, они же все здесь впервые, в головах… сумбур, - внезапно вспоминает он мудреное слово. – Хоть уши затыкай, если балякать начинают.

– Уши затыкаете, но все равно перевозите?

– Не здесь же их оставлять. Мечутся по берегу. – Помолчав, он добавляет: – Лодку я сам построил – переплыть не смог.

Он хочет сказать, что ждал его, Вальжана – мало ли что, вдруг помочь с рекой надо было бы, но чувствует, что этим только больше смутит его.

Вальжан молчит, а потом медленно произносит:

– Так вы… из-за меня? Я-то ругал себя, что в вас человека не разглядел, что видел только машину, когда вы на краю смерти стояли; а вы… из-за меня.

Жаверу дико это слышать.

– Нет! Не из-за вас. Из-за того, что дурак был. Проще надо быть. Я теперь понял, а тогда, – он сглатывает, – обрушилось всё. Не из-за вас! Мир обрушился, правильное и неправильное, вся жизнь оказалась вывернутой. Я продолжать не смог. Надо было продолжать, но это здесь понятно. Здесь-то легче. Там бы не справился. Путалось всё. И сдавать вас в тюрьму нельзя было. Не из-за того, что я… – он кивает, не желая повторяться, – а из-за того, что вы не преступник. А закон оказался неверным. В вашем случае, а значит, и в некоторых других случаях тоже. Закон обрушился. Я и сейчас-то… понять не могу. Но здесь легче. А вы успокойтесь.

Он переводит дух. Он очень давно не говорил так много и долго. Но этому невозможному святому внушить надо, а то мало ли что он себе придумает. Дикий человек. Единственный такой.

Вальжан смотрит на него странным взглядом. Взгляд не тяжелый, но и не легкий.

Жавер вдруг чувствует, что Вальжану тоже не хватает слов. Он ждёт.

Вальжан все ещё крепко держит его за руку.

– А за реку вы ходили? Что там?

– Ходил. Часто хожу. По-разному там. Я не знаю, что увидите вы.

Видимо, нужные слова не приходят к Вальжану.

– У вас в лодке что-то лежит.

– Гитара.

– Как… гитара?

– Я же цыган. Прошу прощения, вы не знаете, – он стискивает зубы. – Я наполовину цыган. В детстве научили. Потом разучился. А здесь руки всё легко вспоминают. Сами попробуйте что-нибудь сделать, увидите.

Вальжан моргает.

– Я не знал. То есть вы здесь играете на гитаре?

– Иногда.

Вальжан фыркает.

– Вы, должно быть, очень мрачный музыкант.

Жавер щерит зубы, а потом улыбается мягче.

– Заунывный, я бы сказал.

Вальжан сдержанно улыбается, а потом бросает взгляд на тот берег. Жавер грустнеет.

– Идите, Вальжан. Там… много всего. Поверьте.

Вальжан глядит на него испытующе, исподлобья.

– А вы здесь?

– Да. Я совсем недавно выбирался.

– Если вы позволите, я буду приходить к вам в гости.

Радость нисходит на него и отзывается болью в сердце.

– Разумеется, – сухо отвечает он, потому что другая интонация у него не получается. Он хочет было сказать, что будет ждать, но это прозвучало бы слишком навязчиво. – Приходите в любое время.

Глуповато вышло – тут и так всегда любое время.

Но Вальжан, кажется, не замечает огреха.

Он – немыслимо – подносит руку Жавера к своим губам и касается губами костяшек пальцев. Так целовали руки в библейские времена – приветствуя или благодаря за милость. Вальжан поднимает глаза; взгляд его спокойный и непонятный. Он едва ли улыбается: Жаверу чудится в этой полуулыбке легкая горечь.

Вальжан кивает, Жавер кивает в ответ, и его бывший заключенный, начальник и благодетель отпускает его руку, отворачивается и медленно спускается к реке.

Жаверу кажется, будто Вальжан ступает прямо по воде.
Он лучше других знает, что это не так. Просто река для всех разная.

Он смотрит вслед удаляющейся коренастой фигуре, и сердце его рвётся, как полоумное.

@темы: фики

---

За стеной

[Archeveque]

И второе. Приквел к большому фику в процессе.

Название: За стеной
Автор:  Archeveque
Размер: мини, 1500 слов
Персонажи: Жавер, Эжен-Франсуа Видок
Категория: джен, никому, кроме автора, не заметный намек на слэш
Жанр: драма
Рейтинг: G
Примечание: основано на тексте романа. Более важное примечание: За вдохновение спасибо AmZ.

– Он должен быть один, – начал высокий человек в темном рединготе, обращаясь к двум другим, моложе его и ниже на голову. Они стояли в грязи на разъезженной дороге парижского пригорода. Неподалеку, за линией чахлых деревьев виднелось что-то похожее на склад. Или когда-то бывшее таковым.
– Что? – в один голос переспросили собеседники. – Чертов дождь, ни слова ни слышно.
– Я думаю, что он один, – повторил высокий, – но вы оба не забывайте пользоваться головой. Здесь не армия, мертвые герои никому не нужны.
Его собеседники согласно кивнули.
– Особенно ты, Тьерри, – если бы не было так темно, то можно было бы заметить, как пронзительно он смотрит на одного из молодых людей. – Я не намерен доставлять твоему дяде труп с парой лишних дырок и объяснять, как это вышло.
Тот, кого звали Тьерри, мрачно кивнул.
– Да, господин Жавер, – ему явственно хотелось огрызнуться, но не позволяла ситуация.
– Черт бы побрал Эжена с его префектом, – про себя, ни к кому не обращаясь, пробормотал Жавер – а это был именно он, хотя, признаться, встреть его тогда кто-либо из наших читателей, он бы не сумел его узнать.
– Жавер? – Третий собеседник, от которого мы до сих пор не слышали ни слова, неуверенно вступил в разговор. – Может быть, отложим это дело? Ну, то есть, дождь, ни черта не слышно и все такое...
– Не дело, а операцию, Кретьен, где твои манеры, – фыркнул Жавер, – и как ты себе это представляешь? Простите, господин префект, но мои мальчики испугались, что дождь попортит им прически? Нет уж, детки, сегодня не удастся прогулять школу. Я пойду через дверь, а вы проследите, чтобы крыса не вылезла в какую-нибудь щель.
Молодые люди мрачно пожали плечами и разошлись в стороны. Жавер вздохнул, дождался, пока они скроются за углом, и направился ко входу в сарай.
Дверь, старая, подвешенная на ржавых петлях, подалась без скрипа; Жавер не успел решить, хороший это знак или не очень, когда на голову ему обрушился чудовищной силы удар. Оседая на пол, он успел почувствовать еще один, пришедшийся в бок, над тазовой костью, и третий, под которым подались ребра.

Солнце нестерпимо било в глаза. Жавер попытался поднять руку, чтобы как-то заслониться, но движение отозвалось во всем теле чудовищной болью.
– Проснулась, красавица, – констатировал насмешливый голос где-то поблизости.
Жавер поморщился – голос был ничуть не приятнее яркого света.
– О, это ты… Ну, по крайней мере, я точно не в раю. А раз уж мы не в раю, то, вероятно, ты сможешь объяснить мне, какого черта…
Его собеседник шумно вздохнул. Жавер, несмотря на боль, попытался скосить глаза в его сторону. На стуле в другом углу комнаты, под деревянным распятием, сидел средних лет крепко сбитый блондин с неожиданно мальчишеским для его возраста и комплекции лицом и невинными голубыми глазами – Эжен-Франсуа Видок, глава Главного управления национальной безопасности и беглый каторжник.
– Такого черта, что Кретьен слил нашему другу все что мог и все чего не мог, а тот пригласил гостей, чтобы встретить вас как следует. Их было пятеро, не говоря о…
Жавер выругался так, что даже Видок поднял брови.
– Не говоря о камне в проходе. Именно им тебя по голове и приложили. С другой стороны, а как еще справиться с эдакой оглоблей.
– Эжен!
– Ну да… В общем, вам не повезло. Фюре сделал ноги, и мы до сих пор не знаем…
– До сих пор? Сколько я здесь?...
– Неделю. В общем-то, недолго. Врач говорил, что ты вообще вряд ли встанешь. Откуда ему знать, что у тебя железный череп.
– Неделю… Черт! – Жавер сделал попытку подняться, но при этом голова взорвалась такой болью, что пришлось остановиться.
– А Тьерри? – пытаясь отдышаться, выдавил он.
– Нет больше Тьерри. Мы его нашли позади сарая со сломанной шеей. Кретьена, впрочем, тоже нет – Фюре решил то ли себя обезопасить, то ли сэкономить и перерезал ему гор… – Видок заметил остекленевший взгляд Жавера и осекся. – Ты чего?
– Молодец, Жавер, – страшно рассмеялся тот, – хорошая работа. Преступник сбежал, твои люди мертвы, – он жутко оскалился, – а сам ты почему-то жив.
– Строго говоря… – начал Видок.
– О да, конечно, я не виноват. Всю жизнь мечтал, чтобы каторжники мне грехи отпускали.
Видок отмахнулся:
– Вообще, ты сам не очень-то и жив. Из твоей головы натекло столько крови, что они, видимо, решили, что можно тебя не добивать.
– О да, это меняет дело…
– Жавер, не будь идиотом. Каждый может облажаться.
– Да, и угробить племянника своего покровителя.
– Тьерри по этому поводу ни слова не сказал.
– Ну конечно, он стал бы обсуждать свои чувства с каторжником.
– Я не…
– Ты – не. Но не для старика Тьерри.
Видок запустил пятерню в волосы.
– Как с тобой сложно все-таки. Как со всеми вами, легавыми, сложно.
Жавер фыркнул.
Прошла четверть часа. Жавер лежал с закрытыми глазами, но по его дыханию Видок мог понять, что тот не спит.
– Зайду завтра, – сказал он, наконец, поднимаясь. – Поговорим толком.
Жавер не отреагировал.
– Эжен! – окликнул он Видока уже у двери. – Уволь меня к чертовой матери.
– Обязательно, – буркнул Видок.
Первые дни Видок заходил каждый день, но Жавер не мог говорить ни о чем, кроме увольнения, и ему надоело это слушать.
Жавер остался один. Врач и сестры пытались с ним завести с ним беседу, но безуспешно. Большую часть времени он спал – выздоравливавшее тело, к счастью, дарило ему такую возможность. С меньшей частью времени было хуже. Читать он никогда не любил, а теперь, когда в глазах двоилось, а при попытке повернуть голову в ней разрывались все снаряды Бородино, это стало совсем невозможным. Он закрывал глаза и видел лицо младшего Тьерри. Тот криво усмехался, а через мгновение его голова свешивалась набок и повисала под невозможным углом. А потом он поднимал голову, с налитыми кровью кругами вокруг мутных, как у снулой рыбы, глаз, и смотрел на Жавера. Иногда младшего Тьерри сменял старший. Он ничего не делал, он просто смотрел. И почему-то это было сложнее всего выносить. Ночью, когда все звуки в госпитале стихали, Жавер то и дело слышал в отдалении хруст ломающихся позвонков. Один раз он даже вскочил, и не упал только титаническим усилием, стоившим ему, как сказал наутро врач, вновь разошедшихся ребер. Жавер ничего не ответил на упреки врача. Он вряд ли их слышал.
К концу пребывания в больнице выросшая вокруг него стена вины заглушила бы и пушечный залп – но тихий хруст костей все равно проникал через нее.
Через три недели перед дверью Видока раздались тяжелые, но пока еще не слишком уверенные шаги. Глава Сюрте закатил глаза и, что бывало с ним не часто, пожалел, что не умеет молиться.
– Месье Видок, – человек, что стоял на пороге и с трудом пытался держаться прямо, выглядел как похудевший и постаревший на десять лет Жавер, но глаза у него были чужие – пустые, подернутые пеленой, как у старой собаки.
– Садись, – Видок оторопело указал на стул.
Жавер повиновался, хотя и с некоторым трудом. Зрение его пока еще подводило.
– Месье Видок, – он заглянул в глаза шефу. Тот почувствовал, как на спине проступает холодный пот, – если вы не готовы предоставить мне увольнение, я прошу, по крайней мере, о переводе.
– К-куда? – задохнулся Видок.
– Не могу сказать точно. Но, если позволите, я бы счел наилучшим вариантом некий маленький городок, где требуется поддерживать порядок.
– Ты собираешься ловить проституток и штрафовать пьяных возчиков. – Видок видел в своей жизни многое, но это… не лезло ни в какие ворота. Он тайком ущипнул себя, чтобы убедиться, что не спит.
– Если в этом будут заключаться мои обязанности, то да.
– Ты что, хочешь сказать, что станешь обыкновенным сельским инспектором? – Видок никак не мог поверить в происходящее. – Ты?
– Надеюсь на это, месье.
– Какого черта?
– Так будет лучше, месье.
– Ладно, черт с тобой. Зайди через пару дней. А теперь убирайся, чтобы я тебя не видел, – последние слова Видок произнес со злобой, которой сам от себя не ожидал.
Жавер кивнул, поднялся и вышел. Его уход был бы исполнен мрачного достоинства, если бы, выходя, он не врезался в косяк.

Спустя два дня Видок вновь услышал те же шаги. На этот раз они звучали ровнее. Он встретил посетителя у двери.
– Вот твое назначение, подписано лично Англесом. Мон-что-то-сюр-какая-то дрянь. Не знаю, где это, и знать не хочу.
– Спасибо, месье, – Жавер безо всякого выражения взял бумагу.
– Жавер, ну какого черта?
Тот опять посмотрел бывшему начальнику в глаза тем же пустым взглядом.
– Считайте, что Франсуа Жавер, бывший надзиратель каторжной тюрьмы в Тулоне, бывший гренадер Императора, бывший сотрудник полиции Парижа, погиб при попытке задержать рецидивиста и беглого каторжника, известного под именем Фюре. Так будет справедливо, месье… – он вздохнул. – Так правильно, Эжен. Не спорь.
– Ты бы хоть со стариком Тьерри попрощался. Ты ему как сын, если не больше.
По лицу Жавера пробежала судорога:
– Я убил его племянника.
Он развернулся на каблуках и направился вниз по лестнице.
Видок проводил его взглядом.
Вернувшись в кабинет, он долго сидел, глядя невидящим взглядом в стену. Наконец, словно собравшись с мыслями, он кликнул посыльного.
– Добудь мне две, нет, три бутылки. Того же, что обычно.
– Месье? – Видок при всех своих недостатках не имел привычки пить днем.
– Погиб один из моих лучших людей, надо помянуть.

@темы: кирпич, фики

---

Сверхновая

[Archeveque]

Вроде как надо перетащить с ФБ

Название: Сверхновая
Автор:  Archeveque, соответственно
Размер: драббл, 275 слов
Пейринг: Грантер/Анжольрас
Категория: канонный слэш
Жанр: драма
Рейтинг: G
Предупреждения: какой канон, такое и
Примечание: основано на тексте романа.


Грантер плавал в мутной зеленоватой воде: она поддерживала его снизу, не давая уйти на самое дно, и давила сверху, заставляя смотреть на свет над головой словно через дешевое бутылочное стекло, неровное и испещренное пузырьками. Он не знал, сколько времени провел в таком состоянии, паря в водной толще. Здесь было хорошо, тихие волны проходили сквозь него, он чувствовал себя пустым и прозрачным. Он сам был волной. Здесь не нужно было двигаться, не нужно было думать. Здесь не было никаких революций…
Революция? Волна, которая была Грантером, прервала свой спокойный бег. Где-то внутри нее вспыхнула яркая точка. «Ты опять подвел его, Грантер!» – означала эта точка, и она была болью. Нестерпимой, невыносимой болью, от которой тихие воды вскипели и исторгли из себя боль. Боль была Грантером.
Когда он открыл глаза, ему в ноздри ударил страшный запах. Потребовалось мгновение, чтобы понять, что пахнет кровью и порохом. Он вскочил на ноги, огляделся.
Дальний угол комнаты горел ярким, нестерпимым светом. Мгновение Грантер смотрел туда, как завороженный, обжигая глаза. Только какое-то постороннее движение заставило его заметить, что между ним и светом – непреодолимая стена в двенадцать солдатских спин и двенадцать ружей. Боль снова запульсировала внутри Грантера, и сведенным судорогой горлом он смог сказать единственные возможные слова. Единственные – мелькнула у него в голове мысль – которые ему вообще стоило произнести в своей жизни.
– Да здравствует Республика! Я с ними заодно!
И еще два слова:
– Ты позволишь?
Свет коснулся его, и в этот момент в груди Грантера что-то разорвалось, заливая весь мир белым, нестерпимым сиянием. Свет заполнил его насквозь, выжег все, что было Грантером, выжег тьму, боль, стремление забыть. Когда его грудь пронзили четыре пули, он ничего не почувствовал. Грантера уже не существовало.

@темы: кирпич, фики

---

ну, все всё тащат

[Verit]

Стихи. Про Сену. Сделайте вид, что вы этого не видели.

--

Снег не идет.
Ему бы, может, хотелось, но снега нет -
Что делать снегу прекрасным июньским днем,
вот еще выдумал.
Дело к полуночи, даже не брезжит рассвет.
Он останавливает бег времени, замирая под фонарем.

Он отходил твердым шагом и с поднятой головой, - река ухмылялась вслед,
Мол, знаю тебя, совсем скоро вернешься назад.
- Он возвращается, смотрит, как будто во сне.
Сена шевелит усами, бросаясь в растаявшие глаза.

Он возвращается, оставляя последний пост.
Режет глаза и шумит в ушах, но он смотрит вниз:
В пропасть, в глаза, в отражения двух мостов.
Волны затихли,
Волны шепчут друг другу: не шевелись.

Волны шепчут ему: осторожней - смелее - взгляни,
В эту реку нельзя войти дважды, один раз - и навсегда.
Он не слышит, ему какое дело до их болтовни.
Он не такой, как другие,
Он не за этим пришел сюда.

Он в этой жизни, наверное, видел немало рек.
Он не искал и ее, просто сбился с пути.
Он перед ней - лишь разоруженный человек,
Она перед ним темнеет. Она простит.

А с этой дороги его ничего уже не уведет.
Ему слишком ярко явился светоч, застив глаза.
Система трещит по швам, как лопнувший лед.
И он бы так много, наверное, мог рассказать,
Но он молчит.

И он замирает, но город уже прощается с ним.
И зря он пришел сюда, зря приехал, обязанностям уступив.
Снизу и сверху - бездна, но он недвижим.
Волны шумят.
Он не сломан, но он не жив.

05-08.03.13

@темы: кирпич, фики

---

[Dasha KO]

Итак, время для рисунков!

Монпарнас кто же ещё.

Начну с Петушиныного Часа. Мне особенно Звенигрош нравится.


Немного из прошлого. Дядюшка Мадлен.






В гробу.








И Жаверов напоследок. Да уж, никто так не повышает рейтинг, как рисунки с Жавером.






Все иллюстрации можно посмотреть и скачать архивом здесь - sta.sh/2266kpppmr70?edit=1
Тумблер (здесь рисунки появляются по мере рисования) - lesmisbydashako.tumblr.com/

А ещё, пользуясь случаем, хотелось бы показать рисунок Hun-tun, который она нарисовала в ответ на моего Жавера, протягивающего шляпу.

I received your hat. (Valjean)

@темы: графика, рисунки, рекомендации/чужое

---

[венди лу]

Название: На рассвете
Автор: клубничный самурай
Пейринг/Персонажи: Алька, Гранька, Федька и сочувствующие
Категория: джен
Рейтинг: PG
Краткое содержание: каждую ночь они встречаются у костра.
От автора: псевдо-стилизация, Крапивин-АУ по мотивам мизераблетреда)

Каждый вечер, когда опускаются сумерки, они встречаются здесь. Костер трещит радостно, празднично, ветерки играют в спутанных выгоревших волосах, и нет времени лучше, чтобы рассказывать истории.

- ... и тогда она превратилась в лилию, - заканчивает Жан. Он тонкий и веснушчатый, весь какой-то нескладный, смешной и мечтательный. Он глядит на странные серебряные звезды и всегда говорит слишком громко, будто боится, что они его не услышат.

Но не слушает его, кажется, только Гранька.

Сумерки сгущаются, небо заливается чернилами, но в теплом, ласковом огневом круге не страшно. Жан белозубо улыбается Птице через костер, глядит нежно и неуверенно. Птица гордо приосанивается и показывает ему большой палец, и Жан сияет.

Федьке душно и неприятно на них смотреть. Птица привел Жана пару месяцев назад и долго скрывал, что там, у себя, Жан был изгоем. Жан, который плел девчонкам венки из сухих стеблей, а на рассвете пел песни. У него не сходили синяки, он прятал глаза и отговаривался падениями, а Птица за его плечом смотрел так сурово, что вопросов никто не задавал.

Так Федька впервые понял, как может быть стыдно за чужой мир.

Жан поначалу смущался, но быстро оттаял. Он тянется к дружбе, как солнечный зайчик к зеркалу, млеет и распускается от внимания, как росток от воды. Даже Гранька не слишком его задирает, хотя ему-то все нипочем.

Гранька возник из ниоткуда. Просто вылез однажды на свет костра и прибился к ним, и вцепился, как репей, гони – не гони. Мрачный, грубый и какой-то взъерошенный, словно вытолкнутый из гнезда птенец, он приходит каждый вечер, стоит петуху прокричать, и уходит самым последним. Федька думает, что никуда Гранька на самом деле не уходит, но ему никто не верит: в Степь не приходят те, кому некуда возвращаться.
Нина, кажется, его жалеет. Но она слишком хорошая, смотрит на него слишком строго, чересчур добросовестно отчитывает за неопрятный вид, и Гранька смотрит исподлобья, задирает верхнюю губу над щербатыми зубами, как бездомный пес. Ему здесь не место, это все чувствуют.
Но Гранька исправно приходит каждый вечер.

Он даже дал Анжольрасу прозвище. Как раз когда все решили, что это бесполезно: клички отскакивали от Анжольраса, как сухие арбузные семечки. «Аполлон», - насмешливо протянул Гранька, «Признайся уже, что боишься прыгать». И прозвище, дурацкое и громоздкое, прицепилось, вросло против воли, но крепко, как Гранька.

Прыгать, конечно, Аполлон не боится. Он не боится ничего, это все знают. Он ведь из Бастилии.

- Тюрьма, - авторитетно качнул головой Женька, поправляя пуховый шарф на шее, когда Аполлон рассказал им о своей грани.
- Свобода, - окрысился Аполлон. – И никак иначе. Вы еще увидите.

Тогда, удивительно долгий год назад, все сочувственно покивали. Аполлон, маленький и кукольный, будто фарфоровый, выглядел заблудившимся котенком, потерянным, но отчаянно храбрящимся. Нина попыталась его обнять, Птица предложил свой плеер, а Федька тихонько думал, какой сказкой маленького новичка лучше успокоить.

А сегодня Аполлон возглавляет Движение Освобождения. И просит помощи.

- Мы проберемся под мост у Дворца, заложим взрывчатку и отрежем их от нас, - сверкает он небесными глазами, и Федька чувствует, как все тело вибрирует близостью Приключения, вертит головой, встречая пламенные ответные взгляды.

- Да как же, - мрачно сопит Гранька. – У них же нет потайных выходов.
- Что ты знаешь! Мы изучили планы, мы затопим Дворец, взорвем Машины, и наступит новая эра! – рычит Аполлон, и Федьке вдруг становится страшно.

Гранька лениво растягивается на земле, скрещивает руки под головой.

- Ага. А через две недели кто-нибудь додумается, что правителей не осталось и место вакантно, и наступит новая эра новой эры.
- Наши не такие!
- Да все такие! Ты тащишь всех на смерть, а сам даже не понимаешь -
- Да это ты понятия не имеешь, что несешь! Тебя я вообще не просил, ты все равно бы все испортил, да у тебя даже дома нет!

Слова повисают в воздухе, отскакивают от жуткой, клыкастой Гранькиной усмешки. Федька украдкой оглядывает остальных и тоже утыкается взглядом в пыльную землю.

- Верно, - тихо тянет Гранька, - Нет. У меня нет ничего, кроме тебя. А ты дурак, раз до сих пор не понял. Вы обречены.

Аполлон вспыхивает, некрасиво и зло, сжимает губы в линию, приосанивается, как настоящий командир.

- Я лучше умру за свою грань, чем буду отсиживаться в теплом углу, пока ее разрушают, - чеканит он непривычно жестоким голосом. Федька вздрагивает; рядом с ним Марсик дергается, как будто его ужалила пчела.

- Я пойду первым, - каждое слово у Аполлона тяжелое, как якорь, - Через десять минут идите за мной. Те, кто не струсил.

Он уходит прямо, строго, по-военному. Гранька смотрит ему вслед, пока он окончательно не растворяется в темноте.

- Ну и дурак, - тихо цедит он. – Хочешь – умирай, никто не заплачет.

Голос у него подозрительно дрожит. У Федьки вдруг начинает щипать в носу.

*
Гранька был прав, успевает подумать Федька, прежде чем слева вспыхивает слепящая белизна. Их окружают, схватывают в стальной капкан, Федька выхватывает Птицу с перебитой рукой, цепляющегося за рвущегося вперед Жана, видит бледную как смерть Нину в окровавленных шортах, поднимающую упавшего Марсика, натыкается на Женьку с вытаращенными от ужаса глазами. Они никогда не были в Бастилии раньше. Они верили Аполлону на слово. А Аполлон верил, что люди придут. Но они здесь одни, и они умрут.

Им почти удается добраться до моста. Аполлон бежит впереди, сгибаясь под тяжестью взрывчатки, то и дело бросает дикие взгляды назад. «Я не хотел», - читает Федька в его мраморно-белом лице. «Я не хотел вести вас на смерть».

Их загоняют как дичь, как жалких кроликов. Загоняют в лапы отряда, полукругом выстроившегося у моста. Дворец – неприступная цитадель, вздымается черной горой, и Федька вдруг понимает, что очень, очень не хочет здесь умирать.

Аполлон останавливается, когда до дворцовых гвардейцев, уже вскинувших на плечо мушкеты, остается всего пара метров. Федька почти врезается в него, в спину ему ударяется Нина, и вот все они застывают, смерть позади, смерть впереди, и конец всем приключениям.

Они думали, что будет весело.

- Ну же, - говорит Аполлон. – Стреляйте. Убейте меня. Но отпустите моих друзей.
Он выглядит таким гордым, таким стройным и безмятежным, что Федьке кажется, будто на мгновение останавливается время.

А потом за спиной гремит взрыв, вспыхивает огненная стена, а перед Аполлоном, закрывая его от гвардейских мушкетов, стоит Гранька.

- Я не предатель! – звенящим голосом кричит он, не оборачиваясь. На беззащитной ладони у него танцует искорка. – Не предатель! А ты – идиот! Уходите, ну! Алька! Взрывай свой мост!

И Аполлон – Алька – в отблесках выстрелов, среди криков и хаоса, выпрямляется, ловит его взгляд и улыбается.

*
Костер горит ярко и весело, нервно-тягостный гомон взлетает к небу, путешествует из рук в руки изрешеченная красная курточка.

Гранька сидит в тени, за кругом, насупленно упершись локтями в колени. Его никто не прогоняет, но и к огню его не зовут. Вороненок. Дикий. Захочет – подойдет.

Им стыдно. И радость у них – тихая, неловкая. Они ведь победили? Они знают, что победили. Но остался Гранька, и ему совершенно невозможно посмотреть в глаза.

Гранька смотрит на них, почти не моргая, хотя от дыма ужасно щиплет глаза.

Они ждут.

И наконец, перед рассветом, из степной темноты появляется Алька, растрепанный, окровавленный и странно серьезный. Федька замечает его первым, вскакивает, роняя очки, радостно вопит, стискивает в объятиях пискнувшую Нину; и костер из тихого ожидания наконец взрывается отчаянным счастьем.

Алька устало взмахивает рукой, криво улыбается, стоически принимает восторги, и даже не слишком заметно покачивается, когда они хлопают его по плечу. Он садится в круг, утирает сажу со лба, терпеливо отвечает на вопросы, пожимает руки, а потом, наконец, громко, широко зевает.
Где-то кричит петух.

- Идите, - говорит им Алька. – Вас дома хватятся. Пора.

Альку все слушаются, хотя он, пожалуй, в первый раз по-настоящему просит, а не командует. Федька уходит вместе с остальными, но на полпути отстает. Гранька тоже остался у костра, и Федька не знает, что сейчас произойдет, но знает, что не простит себе, если не выяснит.

Он снимает сандалии, старается ступать бесшумно, но это, оказывается, совершенно неважно.

У костра Алька, замерев, протягивает сидящему Граньке раскрытую ладонь с потускневшей медной монеткой с мальчишкой-трубачом. Свой талисман.

Гранька медленно, как во сне, поднимает руку. И осторожно касается Алькиных пальцев.

- Я боюсь прыгать, - произносит Алька одними губами.

Со своего места Федька видит только Гранькину спину, но он точно знает, что Гранька сейчас улыбается. И наконец-то по-настоящему.

@темы: фики

---

шокирующий пейринг)))

[Llyd]

Название: Чем опять душа полна?
Автор: Llyd
Пейринг/Персонажи: Жавер/Козетта
Категория: гет
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: любовь и друшба
От автора: шалость


В шаферы он выбрал одного из своих людей - почтительного и серьезного молодого человека.
Накануне Жавер коротко сообщил начальнику о том, что собирается жениться и попросил недельный отпуск для свадебного путешествия. Господин Жиске удивленно вскинул брови, хмыкнул, но возражать не стал.
Лено стоит совершенно спокойно, не то, что Жавер. Сюртук из магазина подержанного платья жмет в плечах, ладони влажные, он чувствует себя глупцом. В какой-то момент инспектор думает о том, что будет благодарен Вальжану и Козетте если они не придут, если она передумает. Черт знает, что взбрело ей в голову, о чем она только думала. И сразу же вслед за этой мыслью инспектора прошибает холодный пот. Можно было обойтись без шафера, к чему свидетели, ясно же было с самого начала - ничего не выйдет. Он достает платок и оттирает со лба предательскую влагу.
Чтобы справиться с волнением Жавер принимается расхаживать вдоль улицы – наблюдающий за ним Лено думает, что он похож на рассерженного тигра – и тут появляется экипаж.

Из кареты выходит Вальжан, следом за ним показывается Козетта в подвенечном наряде. Жавер застывает. Ему кажется, что все это какой-то нелепый фарс, карета вот-вот растает и превратится в тыкву, а прелестная девушка, пожелавшая зачем-то стать его женой, лишь посмеется над ним.
Вальжан холодно кивает ему, но потом все же протягивает руку. Жавер хватается за нее, как утопающий за спасительный канат. Из-под густых бровей на него с суровым укором взирают два горячих голубых глаза. Жавер выдерживает взгляд и поворачивается к Козетте. Увидев его до синевы выбритые щеки, Козетта охает и краснеет. Когда она улыбается, на ее щеках появляются очаровательные ямочки. Жавер задерживает дыхание.
Долгих два года он томился по ней как мальчишка, не смел поднять глаз, не питал даже тени надежды, и вот - она его невеста, а через четверть часа станет женой, его женой!

Козетта подает ему руку, он осторожно сжимает ее в своих ладонях, держит ее так, как держал бы цветок.
Жавер бросает взгляд на Лено и вновь жалеет о том, что выбрал шафера из знакомых – тот откровенно и весело ухмыляется в ответ.
Опускаясь на колени перед священником, Жавер не смотрит на свою невесту, но после тихого "я согласна" все же поворачивается, поднимает ее вуаль и запечатлевает бесплотный поцелуй на бледном лбу.
У выхода из церкви они прощаются с Вальжаном и Лено. Вальжан сжимает Козетту в объятиях и смотрит на Жавера так, как Жавер смотрел бы на каторжника – тяжело и подозрительно. Лено пожимает Жаверу руку (у мальчишки неприлично счастливый вид) и горячо поздравляет его.

Через несколько часов они с Козеттой в гостинице. Жавер вновь думает о том, что затея была нелепой. Он похитил то, на что не имел права. А теперь назад дороги нет – Вальжан же первый свернет ему шею и будет прав.
Он неторопливо раздевается - снимает сюртук и сапоги, расстегивает рубаху, аккуратно складывает вещи… а потом все же решается.
В спальне темно, Козетта в светлом кружеве источает благоухание, невинность и чистоту. Он смотрит на нее и думает, что она может увидеть в нем – он знает, как сурово и некрасиво его лицо. Он опускает голову и ждет. Жавер не знает наверняка, как должен себя вести, но понимает, что без ее разрешения и шагу не ступит. Она тихо зовет его по имени, судорога искажает его черты, впервые в жизни он трусит, почти готов сбежать, но тут Козетта вновь называет его по имени и, в полном отчаянии, Жавер бросается к ее ногам.
Тонкие руки распускают его волосы, перебирают пряди, а потом его юная жена обхватывает обеими руками запрокинутое к ней лицо и сама целует его.

Жавер ошеломлен и счастлив. Новый чудесный мир открывается его глазам. В окно светит неяркое майское солнце, прекрасная женщина спит, доверчиво прижавшись к его руке. Он глубоко выдыхает от переполняющих его чувств, он не может, не умеет их выразить, а теперь еще не может и скрыть. Козетта просыпается, смотрит на Жавера, вспыхивает и прячет лицо у него на груди. Его первый неуклюжий порыв похлопать ее по спине, пробормотать что-нибудь ободряющее. Рука застывает на полпути, а потом совсем иначе, бережно и нежно, опускается на обнаженные плечи. Она, кажется, не возражает. Расхрабрившись, он пытается ее поцеловать. Козетта тихонько смеется и закрывает ладонями лицо. Они затевают шутливую борьбу и через несколько мгновений инспектор повержен, и сдается на милость прекрасному победителю.
Неделя пролетает незаметно. С удивлением Жавер понимает, что они подходят друг другу. Ему нравится быть женатым. Они гуляют, разговаривают, обедают, ложатся в постель и даже читают, в их союзе царят гармония и согласие. Жаверу льстит внимание жены, ее нежность греет ему сердце. Козетта с такой готовностью подчиняется его желаниям и воле, что уже через неделю, когда они собираются назад в Париж, Жавер полностью в ее власти и счастлив этим.

Инспектор, как и прежде, задерживается на службе. Ему кажется, что если он станет достойно выполнять свой долг, когда-нибудь, быть может, он заслужит право на радость, которую вкушает.
Над ним посмеиваются, ему завидуют. Жаверу все равно. Их с Козеттой счастье столь полно, что ему не нужно чужое одобрение, безразлично чужое порицание.
Жавер почти не изменился. Никто не сможет его упрекнуть - он все так же строг, все так же справедлив. Быть может в его отношениях с коллегами и подопечными теперь чуть больше тепла. К имени, которым он втайне всегда гордился, добавили приставку. Жавер зовется теперь Укрощенным Жавером. Домашние как-то узнали об этом (не иначе как Лено!) и теперь иногда подразнивают его.
Господин Жиске, достойный, по мнению Жавера, человек, все чаще заговаривает с ним, инспектор терпеливо сносит его попытки сблизиться и однажды даже приглашает своего начальника на обед вместе с супругой и дочерью. Дочь господина Жиске милая и воспитанная барышня, а Козетте нужны подруги ее возраста.

По вечерам после прекрасного ужина их маленькая семья собирается в гостиной. Козетта садится на колени к Жаверу, пересказывает ему новости, а он тихонечко млеет от счастья. Жавер подозревает, что смешон и нелеп - изредка инспектору удается перехватить веселый взгляд тестя - но ему все равно. Он даже рад тому, что из взгляда Вальжана исчезло выражение угрюмого недоверия.

Иногда Жавером овладевает странное чувство. В иные дни Козетта кажется ему печальной и задумчивой, он гадает, чем заняты ее мысли, но не решается спросить. Однажды он вспоминает о мальчишке с баррикады, том самом пареньке, которого тщетно пытался спасти Вальжан. Инспектор не глуп, не сразу, но он все же понял причину присутствия Вальжана на баррикаде, его странное поведение и желание спасти незнакомого юношу. И Козетта носила черное в течение года. Жавер не глуп, но теперь он думает о том, что не понял до конца, как много этот человек значил для Козетты. О чем еще ей печалиться? Незнакомые ему чувства - ревность и боль - тисками сжимают его сердце.
Жавер не может сказать о мальчишке ни единого дурного слова - парень был храбрым и учтивым, но невольно сравнивает себя - немолодого некрасивого человека с погибшим ухажером Козетты.
Мальчишка, кажется, был хорош собой?
Жавер хоронит в душе мрачные мысли и пытается вернуться к обычной теперь счастливой жизни. Получается из рук вон плохо.
Через неделю Козетта собирается навестить подругу, она предупреждает, что уедет из дома на целый день и Жавер вновь во власти подозрений и ревности. Оставив службу, он, инспектор первого класса, порядочный человек! выслеживает свою жену. Козетта выходит из дома после обеда с букетом белых роз. Она берет экипаж, Жавер готов к этому, и едет в сторону городского кладбища. У ворот она просит извозчика остановиться и подождать ее. Жавер следует за нею. Козетта останавливается возле одной из могил, опускается на колени и кладет на землю цветы.
Жаверу не нужно подходить ближе, он знает чье имя выбито на плите.
Он стоит и смотрит на нее, не скрываясь. Так проходит около получаса. Наконец, она поднимается – Жавер не двигается с места – и уходит. Она так глубоко погружена в размышления, что проходит мимо мужа, не заметив его.

Жавер возвращается домой, но Козетты там нет, его некому успокоить. Он не находит себе места до самого вечера, когда она, наконец, возвращается домой. Он уклоняется от ее объятий, ссылаясь на усталость. К глубокой любви и обожанию теперь прибавилось какое-то неприятное саднящее чувство.

На следующий день Козетта вновь берет экипаж. Жюли, дочь господина Жиске, говорит она, собирается в Пассаж и ей непременно нужно быть с подругой. Жавер молча соглашается. Козетта целует его на прощание и упархивает из дома.

У Жавера выходной, полдня он слоняется по дому, не находя себе занятия и места - в душе его смятение и тоска. После обеда он решает поговорить с Вальжаном.
Тесть возится в саду с проклятыми цветами и грядками. Жавер видит его широкую, обтянутую холщовой рубахой спину, шапку густых седых волос. Жавер дает о себе знать и сразу же приступает к делу.
- Как вы это позволили?
Вальжан поднимается с колен, отряхивает штаны, вытирает руки о фартук и поворачивается к Жаверу. На мужественном загорелом лице сияют яркие голубые глаза. Жавер фыркает – так месье Мадлен обычно смотрел на своих подопечных – с глубоким вниманием и добротой.
- Простите?
- Как вы позволили ей сделать эту глупость, Вальжан? Выскочить за меня замуж?
Вальжан смотрит на него доброжелательно и серьезно.
- Я этого не хотел, Жавер, просил ее подумать. Но она не стала слушать. Сказала, выйти за другого, значит предать память о мальчике. А вы – друг семьи, одиноки и ничем на него не похожи.
Жавер бледнеет и молчит.
- Послушайте, Жавер, я и сам думал, что… Это не глупость. Козетта счастлива с вами. Кто знает, как все сложилось бы, если бы он не…
Ревность и ярость бьют под дых, захлестывают, лишают Жавера возможности дышать. Значит все это время, в его, их постели она мечтала о мальчишке? А все ее слова, поцелуи и улыбки предназначались вовсе не ему? Вальжан меняется в лице, смотрит в его шалые глаза, пытается удержать, но Жавер хватает со скамьи шляпу и выскакивает на улицу. Он идет так быстро, как может, почти бежит. Он слышит, что Вальжан зовет его по имени, но не оборачивается, лишь ускоряет шаг. Редкие прохожие шарахаются от инспектора, смотрят ему вслед.

Жавер бездумно меряет шагами знакомые улицы.
Она подобрала его из жалости, из унаследованного от Вальжана христианского милосердия. И теперь, потеряв голову, презрев долг, он живет с дочерью уличной девки на деньги ее папаши - беглого каторжника! Картина мучительно яркая и как губкой стирает счастье прошедшего года. Девчонке и недели не понадобилось, чтобы его скрутить.
Жавер вспоминает все, что было между ними в последние месяцы, лихорадочный румянец заливает его лицо, на мгновение он готов поверить, что старик ошибся - что он может знать о любви и страсти! - но в следующую секунду он вновь в пучине отчаяния, вспоминает как неловок и неуклюж был в ночь после свадьбы, как улыбалась через силу Козетта, оттирая нежными ладонями его горькие слезы, целуя его в сомкнутые веки.
Жалость. Страх и жалость, вот чувства, которые он внушает людям.
Он стоит у парапета, смотрит в темные воды Сены, душа его извергает кровавые слезы. Ему кажется, его горя достанет на то, чтобы умереть. Никогда еще ему не было так больно, никто не подбирался так близко к его сердцу.
Он опускает глаза вниз и внезапно думает, что это могло бы все разрешить. Он бы избавил Козетту от необходимости терпеть изо дня в день, из года в год угрюмого и неприятного человека. А потом он думает, что Козетте придется смотреть на его распухшее, покрытое темными пятнами тело и эта мысль заставляет его содрогнуться. Тело - храм души. Никогда прежде не понимал он глубокого смысла этих слов. Он крепкий и сильный человек и если сейчас он прыгнет, если... На груди у Жавера, там где под слоем кожи и мышц бьется его измученное сердце, небольшое родимое пятно - цыганская метка - и каждую ночь Козетта целует его...
Жавер сгибается пополам, его тяжело и страшно рвет, выворачивает наизнанку желчью, ревностью, неуверенностью и отчаяньем. Через пару минут приступ заканчивается, Жавер оттирает влажные губы и опирается рукой на парапет. Прохладный ветерок дует с Сены, инспектора сотрясает дрожь – ему стыдно за минутную слабость. Ясность и решимость завладевают всем его существом.
Он вернется домой и поговорит с Козеттой. Он должен, задолжал им обоим - Козетте и ее отцу, и, если понадобится, заплатит любую цену. Он готов быть кем угодно, он примет все, что она захочет ему дать, как бы много или мало этого ни было.
Он выпрямляется, надевает шляпу и, ступая твердым шагом, направляется к дому.

Дверь открывает Тусен. Она всплескивает руками и, кажется, готова броситься ему на шею. Он смотрит поверх ее плеча - сердце в его груди стучит точно маятник - в проеме появляется тонкая женская фигура. Она приближается. Медленно, невыносимо медленно. Жавер снимает шляпу и отвешивает легкий поклон. Козетта смотрит на него поначалу с тревогой, а потом с нарастающим изумлением и внезапно Жавер понимает, что улыбается. Впервые в жизни эта улыбка ничего ему не стоит, впервые это так легко и приятно. Сердце его источает мирру и елей, будто в этот вечер кто-то, какой-то добрый дух, снял с его плеч невыносимую ношу.

- Ксавье, - зовет Козетта. Жавер вздрагивает. Не многим людям известно его имя. Никто и никогда не произносил его так. - Папа был таким грустным, не захотел ничего объяснить. Я проплакала весь вечер, все смотрела на пустое кресло у окна. Никто никогда... Ты же знаешь, это твое место...
Жавер ощущает упоительный укол в сердце.
- Мое место у твоих ног, - улыбается он.
- Твое место в моем сердце, - серьезно говорит Козетта, обвивает тонкими руками его шею и крепко целует его.

@темы: фики

---

Сбор на летнюю ФБ

[Verit]

Здравствуйте!

Команда fandom Les Miserables 2013 объявляет предварительный набор на Летнюю Фандомную Битву-2013.

Вне зависимости от того, пишите вы, переводите, бетите, рисуете, делаете клипы, аватарки, пирожки или вышиваете крестиком (предпочтительно все-таки в цветах французского триколора), любите ли вы джен, слэш, гет или все и сразу, готовы вы написать сто двадцать фиков или один, на каком языке вы слушали мюзикл, смотрели вы одну экранизацию или десять, - вы нам нужны!

<a href="http://la-masure-gorbeau.diary.ru/p186908042.htm" target=_blank><img src="http://s6.hostingkartinok.com/uploads/images/2013/04/5bab686156792d31e0676d516b0576fe.jpg"></a>

еще разных баннеров!

<a href="http://la-masure-gorbeau.diary.ru/p186908042.htm"><img src="http://s6.hostingkartinok.com/uploads/images/2013/04/6a32e8725b79c4082e2d107aec881978.jpg"></a>

<a href="http://la-masure-gorbeau.diary.ru/p186908042.htm" target=_blank><img src="http://s6.hostingkartinok.com/uploads/images/2013/04/4d66a0b1bc78477d93efa2b850dd3c04.jpg"></a>

<a href="http://la-masure-gorbeau.diary.ru/p186908042.htm"><img src="http://static.diary.ru/userdir/2/5/3/0/25309/77863406.png"></a>

<a href="http://la-masure-gorbeau.diary.ru/p186908042.htm"><img src="http://static.diary.ru/userdir/6/0/0/6/6006/77889433.jpg"></a>

<a href="http://la-masure-gorbeau.diary.ru/p186908042.htm"><img src="http://i998.photobucket.com/albums/af102/DashaKOmixmaker/ban2.jpg"></a>

<a href="http://la-masure-gorbeau.diary.ru/p186908042.htm"><img src="http://24.media.tumblr.com/b0af76112977e482927059c7a2308d55/tumblr_mkn20sWMve1qd71qto1_500.jpg"></a>

Распространение (кросспостом или баннерами) приветствуется!

По всем вопросам и, конечно, с пожеланиями присоединиться к нашему славному начинанию, можно обращаться в комменты к этому посту, в умыл сообщества или в умыл к вашему капитану Verit.

 

@темы: сообщество, реклама

---

[Romyel]

03.04.2013 в 04:46

Пишет  Lognece:

модерн!ау, Грантер, ангст

Из открытого окна тянет прохладой и жизнью, а его колотит то ли от жара, то ли от холода, то ли от страха, остаточного ужаса уходящего ночного кошмара. Он устало проводит рукой по небритому лицу, снимая липкую паутину сна, а после встает босыми ногами на холодный пол и идет к раскрытой двери балкона, захватив по пути бутылку дешевого виски и сигареты. Руки еще трясутся, поэтому приходится потратить четыре спички, прежде чем удается зажечь небольшой огонек.

Ночной Париж живет своей особенной жизнью. Он старается вдохнуть весь этот мир вместе с сигаретным дымом, ощутить кожей каждое мгновение, почувствовать шумную тишину ночного города. Он ненавидит такие ночи: когда голова тяжела и пуста, когда сон приносит лишь усталость и одиночество, когда хочется...

«Бред», - цедит он сквозь зубы и делает большой глоток из бутылки. Он повторяет себе это каждый раз, глуша непонятное чувство алкоголем, разгоняющим огонь по венам. Это повторяется каждую ночь, когда приходят сны.

«Бред, бред, бред…»

Он не знает, сколько проходит времени. Уже искурено пять или более того сигарет, а жидкости в бутылке стало на порядок меньше. Он разворачивается и нетвердым шагом идет обратно в комнату, даже не удосужившись прикрыть дверь. Он замерз, но сейчас это не имеет значения. Смятая влажная постель удостаивается лишь короткого, презрительного взгляда. Что-что, а уснуть он сейчас ни за что не сможет.

По полу разбросаны листы бумаги, какие-то случайные рисунки, попытки сохранить в памяти частички снов, смешанные порывом ветра. Он нагибается, чтобы поднять один из них, смотрит и проваливается в бездну воспоминаний. На бумаге изображен до боли знакомый, но безликий силуэт. Развевающиеся светлые волосы, гордая осанка, в руках знамя, но нет лица.

Ему хочется орать: «ПОЧЕМУ НЕТ ЛИЦА?!». Он не помнит кто это, он не помнит, кем этот человек был для него, но отсутствие лица кажется настолько жутким и противоестественным, что хочется плакать.

Сны, настолько яркие и тяжелые, что их легко спутать с реальностью, выветриваются слишком быстро, оставляя после себя лишь пустоту и ощущение неправильности этого мира. Эти сны он видит будто сквозь кривую призму чьего-то нетрезвого взгляда. Раньше, много лет назад, закрывая глаза, он слышал радостные песни, видел решительные, озаренные светом лица. Теперь он видит лишь кровь своих-не своих друзей, две руки, соединенные в последнем порыве решимости, и тихий голос, звучащий громче последовавшего за ним выстрела: «Ты позволишь?»

Каждую такую ночь он яростно выводит на бумаге силуэты, стараясь как можно точнее воспроизвести картины из своего повторяющегося и повторяющегося кошмара. Но детали быстро стираются из памяти. Он никогда не может запомнить лиц и имен. И все же он вновь и вновь хватается за карандаш или краски. Он уверен, что однажды он сможет вспомнить, кого же он потерял так давно.

«Бред», - кричит он, а по щекам текут слезы.

@темы: фики