принесу, пожалуй

[la-masure-gorbeau]

Название: Глоток жизни
Автор: сурикат бонапарт
Бета: Скрытный козодой
Размер: миди, 7853 слова
Пейринг/Персонажи: ОМП/Курфейрак
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Рейтинг: R
Предупреждения: ОМП — гвардеец; сопли и ДРАМА; модерн!ау
Краткое содержание: После одной случайной встречи жизнь Жермена летит ко всем чертям.
Размещение: только с моего разрешения

Жермена тянет в такие места магнитом: его, домашнего мальчика, который в жизни не заступал за рамки разрешенного. Громкая музыка, извивающиеся тела на танцполе, алкоголь, настоящая жизнь, шепчет он себе. Жермен и сам толком не знает, зачем пришел сюда: соврал матери (преступник), что пошел к товарищу — учились вместе в академии, работают на разных участках, соскучились друг по другу, — а на самом деле товарищ (хорошо, что мама не знает его телефона) и понятия не имеет, что Жермен «у него». Невинная ложь — а если его ограбят или убьют? Смешно, конечно, полицейскому бояться таких вещей, но он сейчас на другом конце города (а кажется — что на другом конце света), далеко от родного насквозь буржуазного предместья, где ему знаком каждый камень мостовой.
Громкая музыка — слишком громкая, бьет по ушам, Жермен даже не может уловить ритм, — пьяные люди, и Жермен готов поклясться, что здесь торгуют чем-то подпольным, но он не при исполнении: не дай бог оказаться при исполнении в гей-клубе. Он надеется, что его здесь никто не знает, и он не хочет знакомиться ни с кем: зачем он тогда пришел? Жермен пожимает плечами, отвечая на так и не заданный себе вопрос. Стоит уйти: допить коньяк, пробраться к выходу и вернуться домой, сказать матери, что встреча с другом не задалась, забраться в постель и забыться, — но Жермен не может заставить себя подняться с места. Он сидит у стойки, в самом темном углу, и бармен смотрит на него с жалостью. Наверняка он таких навидался: боятся признаться себе, кто им нравится больше, всю жизнь прячутся, рано женятся и рано умирают.
Жермен почти решается — тянется к стакану, но на соседний стул садятся: нет, не так, на соседний стул падают, и Жермену приходится повернуться к нежеланному соседу. Молодой парень, может, его ровесник или чуть младше, кудрявый, темные волосы, особых примет нет — может, разве что широкая улыбка, одна из самых прекрасных улыбок, какие Жермену доводилось видеть.
— Привет, — новый сосед наклоняет голову, рассматривая его, и Жермен невольно сутулится, стараясь укрыться от этого взгляда. Ему не по себе, он не знает, как принято знакомиться в таких местах, может, стоит отказать ему сразу?
— Привет, — выдавливает он, и сосед смеется.
— Я тебя не съем, — он проводит языком по зубам и сует бармену смятую купюру. Жермен не может отвести взгляд, и сосед — эй, он что, подмигнул?
— Я Жан, — сосед одной рукой придвигает к себе коктейль — что-то разноцветное, с витой трубочкой, по виду настолько сладкое, что у Жермена невольно сводит зубы, — а тебя как зовут?
Жермен моргает.
— Меня?.. — в мыслях у него вязкий кисель, словно коньяк только сейчас добрался до мозга, а ведь он и половины не выпил.
— Тебя, — Жан уверенно кивает и вдруг придвигается к нему, наклоняется, придвигается так, что Жермен даже слышит его дыхание, — ты не обязан называть настоящее имя. Придумай что-нибудь попроще.
Жермен тяжело сглатывает.
— Поль, — говорит он тихо, — Поль, — повторяет он чуть громче. — Меня зовут Поль.
— Приятно познакомиться, — Жан улыбается ему и обхватывает губами трубочку коктейля. — Ждешь кого-нибудь?
Жермен должен сказать, что ждет; тогда Жан, скорее всего, отстанет. Вместо этого Жермен качает головой.

Жан внимательно слушает то, что и Жермен бы слушать не стал: сбивчивое «я вообще-то не гей» (глупая отмазка, честно говоря, он с тринадцати лет онанирует на мужчин, просто чудо, что его мать об этом не знает), рассказ о первой глупой влюбленности (в шестнадцать лет, в Пьера с соседней улицы, тот так и не узнал), а когда Жермен пытается рассказать ему обо всем остальном, Жан предлагает пойти к нему — и Жермен обреченно кивает. Моральное падение уже совершилось, куда ему теперь отступать?
Жан ведет его в свою квартирку, которую снимает на пару с товарищем («Просто друг — бывают и просто друзья»), вешает его куртку, целует Жермена, и Жермена ведет — он отвечает на поцелуй и сам лезет под его футболку. У Жана кошачья грация, Жермен чувствует вкус его коктейля, пальцы Жана ловко расстегивают его брюки, и Жермен едва не роняет подставку под зонты.
— В спальню, — командует Жан, и Жермен не смеет ослушаться. Его ведут под руку, и Жермен косится на закрытую дверь, мимо которой они проходят. Сосед Жана не дома, пошел к каким-то их общим друзьям, и Жермен может надеяться на анонимность. Может, стоило ограничиться неловким поцелуем в туалете клуба? Но лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, что хотелось бы сделать, и в комнате Жана Жермен смелеет, сам раздевает его и запускает пальцы в темные кудри.
Жан просит его лечь и склоняется над ним, целует его плечи и грудь, обводит сосок языком, спускается ниже, ниже, спускается ниже, и Жермену едва удается сохранять спокойствие. Он изучает плакаты на стенах: лозунги «Красного мая», портреты людей, которых Жермен не узнает, календарь с репродукцией Босха, Жан вытворяет языком недопустимое, и Жермен выгибается, разводя ноги чуть шире. Его невеста — серая мышка, подруга детства, они сосватаны с пеленок, — и не подозревает о таком, они и свет никогда не включали, а Жан и не подумал его выключать.
Жермен слишком пьян, чтобы думать о ней, он и не думает — он говорит, он собирается сделать ей предложение, он ее, наверное, любит, но он хочет хотя бы раз в жизни узнать, что бывает иначе. Жан замедляет темп, а потом делает языком так — как он это делает? — и Жермен едва не прикусывает себе язык, судорожно подаваясь навстречу. У Жана, к счастью, занят рот, и Жермен не может видеть его улыбку — но он чувствует ее всем телом, он пьян? Нет, он и раньше не пьянел с трех стаканов, не пьянел настолько, но, может, в этом виноват не алкоголь?
Жан не дает ему кончить, он облизывает губы, дьявольски улыбаясь, и трется щекой о его плечо, и Жермен позволяет его ловким пальцам пролезть туда, куда и лезть не стоит. Это слишком приятно, Жан совсем не тяжелый, и Жермен целует его сам — мучительно долго, не решаясь никак разорвать поцелуй. Жан кончает чуть раньше и ласкает ладонью его член, и у Жермена нет шансов; он падает, падает, падает, и Жан обнимает его, легко целует в висок, и Жермен проваливается в сон без сновидений.

Жермен просыпается рано утром — Жан еще спит, обнимая его, и во сне выглядит сущим ангелочком. По нему и не скажешь сейчас, что он вытворял ночью. Впрочем, о ночи Жермен предпочел бы забыть.
Выбравшись из постели, он собирает свою одежду и дезертирует в ванную, чтобы там умыться и одеться. Выглядит Жермен неважно, и мать наверняка это заметит; но утро воскресенья, он успеет вернуться домой до того, как кончится месса. Приходится еще раз вернуться в спальню Жана, чтобы проверить, всё ли он взял, — Жан все еще сладко спит, кудри растрепаны, свернулся клубком, как котенок, так и хочется подразнить его пером.
Но задерживаться Жермену нельзя, и он на цыпочках выходит из спальни, чтобы не скрипнула половица, и на цыпочках проходит мимо комнаты того соседа. В прихожей Жермен натягивает куртку и снимает цепочку с двери — но с другой стороны дверь открывают за него, и Жермен едва не роняет подставку для зонтов — опять.
Юноша по другую сторону не выглядит особенно удивленным, но Жермен еще как удивлен. Это, кажется, и есть сосед — помятая рубашка, веснушки по всему лицу, стоптанные кеды; Жермен прикладывает палец к губам.
— Ты меня не видел, — тихо говорит он. — Он спит. Не говори ему, что я ушел.
Сосед кивает, и Жермен выходит за дверь.
Он не пытается запомнить дорогу: он не планирует возвращаться сюда.

***

Жизнь налаживается.
Невеста принимает блудного жениха в свои объятия, не зная, впрочем, что он блудный, а сам Жермен более не суется в ту часть города. От Жана нет и не может быть вестей, и Жермен постепенно успокаивается: днем.
Ночью покоя нет и в помине: ночью он ворочается на своей односпальной кровати, в тесной комнатке, за пределы которой он словно никогда не выходил. Ему снится — мерещится? — Жан, Жермен готов поклясться, что чувствует его прикосновения. Когда он закрывает глаза, то слышит чужое дыхание.
Он чувствует себя так, как будто на секунду оказался в другом мире — где никого не приучали спать с руками поверх одеяла, — а потом его выгнали из рая. Или ада? Но в аду не может быть так хорошо. Обеспокоенная мать приводит его в церковь, но Жермен врет на исповеди, не моргнув и глазом: их кюре знает голоса всех прихожан и любит сплетни. Обеспокоенная без-пяти-минут-теща предлагает ускорить подготовку к свадьбе: ее тихоня-дочь и тряпка-почти-зять соглашаются на это.
Жермен ищет спасения в работе, но работа патрульного в районном комиссариате не обещает особых приключений. Раньше ему это нравилось: минимум риска с какой-никакой пользой обществу, а теперь он изнывает от тоски. Даже новое начальство не спасает ситуацию: к ним переводят из центрального комиссариата некого Жавера, мутная история, которую обсуждают в кулуарах. Для Жавера, матерой ищейки, это — формально — повышение, но любому ясно, что на деле это ссылка. За что с ним так обошлись — никто не знает, и версии возникают самые безумные — романтические, криминальные, кто-то предполагает, что Жавер гей, кто-то — что он увел чужую жену, кто-то — что он продался, а кто-то — что не позволил себя подкупить. Жермена это мало волнует: новая метла по-новому метет; Жавер уже здесь, и с ним придется мириться. Их отдел тонет в бумажной работе, и рутина чуть-чуть помогает забыться.
Приготовления к свадьбе требуют жертв. Жермен малодушно надеется, что свадьбы не будет, но его невеста не спешит отменять всё — да она и не станет, она боится своей матери еще больше, чем Жермен своей. Ему стыдно даже заговаривать о возможной отмене: если он бросит невесту сейчас, она будет опозорена на весь квартал, а ему самому — и его матери, что куда страшнее, — откажут от всех приличных домов. Поэтому Жермен трусливо прячет голову в песок: его ситуация получше многих, он все же любит невесту, хоть и не так, как должен любить.
Он не гадалка, но предвидит, что случится: тихая свадьба в узком кругу, спокойный с привкусом скуки буржуазный брак, пара детей — каждой бабке по внучку, — старческие болезни — и скука, душная рутина, но, может, это к лучшему? Что у него будет, если он откажется от судьбы женатого мужчины? Может, безопаснее выбрать скуку — безопаснее и для себя, и для других? Если даже он отыщет Жана — а он не собирается его искать, — кто сказал, что Жан захочет принять его? Сколько у него было подобных Полей, Жаков, Сержей? Вряд ли Жермен первый его случайный партнер. Но и в самом идеальном варианте — какое у них может быть будущее? Никакого. Секс — не повод для знакомства, они ведь даже имен друг друга не знают, может, они возненавидят друг друга после первых же дней?
Ждать, что все разрешится, — трусость; решаться на что-то — но на что? Со всех сторон тупик, и Жермен не знает, куда ему податься, поэтому исправно ходит на службу, а по выходным водит невесту в кино и не пытается сорвать на пару поцелуев больше, чем дозволено негласным законом.

В четверг — один из этих безликих четвергов, — мать ждет его после работы и разве что за ручку не ведет взрослого сына к свадебному салону, где его невеста присмотрела себе платье, а жениху костюм. Разумеется, Жермену платье не покажут, но он обязан примерить костюм — и Жермен покоряется судьбе. Он все равно мало что может сделать.
Они стоят посреди салона втроем и ждут, когда продавщица принесет отложенный для Жермена костюм, когда входная дверь открывается. На пороге возникает прехорошенькая девушка, а с ней — смутно знакомый парень, в веснушках и потрепанных кедах, и — Жан. Кудрявый, в серой футболке, улыбается — даже наткнувшись взглядом на Жермена, он продолжает улыбаться.
— Привет, — Жан подходит к нему, и Жермен не успевает задуматься — отвечает на рукопожатие.
— Привет, — он тяжело сглатывает. Мать — зрение у нее как у орла, даром что возраст, — подходит к ним.
— Откуда вы знакомы с Жерменом? — с интересом стервятника спрашивает она, и Жан улыбается — безмятежно, невинно. Жермен стискивает зубы.
— Я учусь на журналиста, мадам, — спокойно говорит Жан. — Брал у Жермена интервью, так и познакомились. Правда, материал все равно зарезали, тема перестала быть актуальной. А жаль.
Жермен выдыхает, хотя знает, что расслабляться рано.
— О, простите, я невежлив, — Жан тут же улыбается снова. — Меня зовут Жан, а это Мариус, мой друг, и его невеста, Козетта, иначе Эфрази.
— Моя мать, мадам Бланшар, и моя невеста, Женевьев, — неохотно произносит Жермен, и его мать укоризненно смотрит на сына.
Знакомство, к счастью, вскоре прерывают, и Жермен отправляется в кабинку для примерки. Костюм сидит на нем сносно и признан удовлетворительным, но Жан, толкающий Мариуса к соседней кабинке, качает головой, и Жермен просит для себя другой пиджак. Женевьев с Козеттой и мадам Бланшар живо обсуждают организацию свадьбы, и когда он примеряет, кажется, пятый пиджак, мать вспоминает про давний предмет их разговоров и ссор.
— Жермен, милый, ты пригласил на свадьбу своего комиссара? — спрашивает она, и Жермен, который до этого успешно юлил, сознается, что нет. Он знает, что должен, отец Женевьев давно почил, и некому вести ее к алтарю — не просить же этого смутьяна с третьего этажа, а про их консьержа и говорить нечего, они же, в конце концов, из приличной семьи.
— Мам, я уже говорил, — страдальчески произносит Жермен. — У комиссара Жавера есть дела поважнее, чем свадьба патрульного. А начальник моего отдела тебя никак не устроит?
Козетта прыскает в кулак.
— Простите, — говорит она. — Жавер? Такой высокий, с бакенбардами, ужасный зануда? — Когда Жермен кивает, Козетта уже открыто смеется. — Он друг моего отца, — она, чуть успокоившись, улыбается. — Они работали вместе. Не в Париже, мой отец раньше жил в Монрейле, на северо-востоке. И Жавер тогда работал под его началом. И он тот еще сухарь, — добавляет Козетта.
— Как я и говорил, — Жермен тихо вздыхает. — Я приглашу мсье Лефевра, он добрейшей души человек и хорошо ко мне относится. А Жавера лучше оставить в покое.
Тут матери приходится согласиться, и Жермен делает себе пометку — не забыть сказать «спасибо» Козетте, а то бы и правда пришлось просить Жавера — интересно, тот вообще знает, что люди могут любить и жениться?
Нужный пиджак наконец найден, и дамы отправляют мужчин прогуляться: пришло время для платьев. Козетта, как выясняется, еще сама ничего не нашла: ее отец настаивал на том, чтобы пригласить швею, но Козетте и Мариусу очень хочется обойтись своими силами и силами друзей. Они уже нашли фотографа, музыканта, а Жан, как лучший друг жениха, готов выступить организатором банкета.
Втроем они выходят на улицу, и Мариус почти сразу под благовидным предлогом исчезает: ему что-то нужно в магазине напротив. Жан легко отпускает его и приглашает Жермена присесть на скамейку рядом с крыльцом.
— Я так и знал, что ты фараон, — Жан улыбается, потягивается, совершенно по-кошачьи жмурится, подставляя лицо солнцу. — Правда, я думал, ты там под прикрытием. А оказалось — нет.
Жермен косится на него.
— Отец служил в полиции. Он умер, когда я был совсем маленьким, убит при исполнении. Так что я пошел по его стопам. А ты... Тебя правда зовут Жан? — осторожно спрашивает он. У него на языке сотня вопросов, но этот пока волнует его больше всего.
Жан кивает.
— Жан Курфейрак, — он пожимает руку Жермена. — Но в нашей компании пять Жанов, один Жеан, два Жака и один Жан-Соль, ну, и Мариус, так что мы обычно зовем друг друга по фамилии. А ты вовсе не Поль, — Жан подмигивает, и Жермен заливается подростковым румянцем. — Эй, все в порядке. Я же говорил, можешь назвать любое имя. Хотя твое настоящее нравится мне больше.
— Прости, что я сбежал, — Жермен отводит взгляд. — Я испугался. Надеялся, что если сбегу не попрощавшись, смогу жить как раньше. Жениться на Женевьев, жить с ней тихонько, как мышки, состариться вместе. Ну, знаешь, как обычно бывает.
— Буржуазная романтика, — Жан хмыкает, снова закрывая глаза. — Жаль, тебя не слышит Анжольрас. Как можно думать о личном комфорте, когда миллионы страдают под гнётом... чего-нибудь там. Какой-нибудь гнёт всегда да найдется.
Жермен хмыкает и смотрит на него, а потом осторожно тянется к его волосам. Жан не возражает — наоборот, сам ластится к нему, позволяет Жермену обнять себя за плечи.
— Так ты и правда журналист? — спрашивает Жермен, и Жан рассеянно кивает.
— Я пишу в основном о политике. И не в газеты. У нас — ну, мы вроде как политический кружок, ходим на митинги, Грантер проводит перформансы... — в общем, у нас свой сайт, я пишу туда обо всем, что мы делали для блага страны.
— М-м-м. Грантер — это один из ваших Жанов?
Жан фыркает.
— Жан-Соль. Дурацкое имя, поэтому мы зовем его по фамилии. Он художник, фотограф, пьяница, из той породы, которую хлебом не корми, дай куда-нибудь прибить себя за яйца. К счастью, он слишком ленивый, чтобы наделать глупостей.
Жермен кивает, делая вид, что понял.
— А что ты делал в клубе?.. И если думал, что я фараон, почему подошел?
— Ну, ты был такой одинокий, — отвечает Жан почти без паузы. — Потерянный. Я пришел потанцевать, но ты мне понравился. Хотя я редко знакомлюсь в клубах и уж точно не вожу знакомых домой, — он фыркает и кладет голову на плечо Жермена.
— Спасибо, что ты не сказал, — Жермен не дает себе времени обдумать ответ Жана. Думать он будет потом — вряд ли дамы будут долго возиться с платьями, всё ведь уже решено три раза.
— Не за что, — Жан пожимает плечами. — Это правило. Не рассказывай, что кто-то гей, пока он сам об этом не скажет. Подыгрывай. Соглашайся. Иначе такое могут провернуть и с тобой. Хотя все мои друзья знают, что я не только с девушками встречаюсь. Любовь, знаешь, непредсказуемая штука, никогда не знаешь, кто будет тем самым. А ты все-таки решил жениться? — он садится прямо. — Тот раз тебя не впечатлил?
В его голосе не слышно ни обиды, ни разочарования, только живой интерес — словно он и правда хочет узнать ответ, словно он действительно желает Жермену только добра, словно он хочет, чтобы Жермен сказал «нет», очистил душу и женился.
Проблема только в том, что Жермен не хочет отвечать «нет». Сказать «нет» — погрешить против истины (неудачная ночь не всплывает постоянно в памяти спустя... сколько времени прошло? Полтора-два месяца, многовато, чтобы до сих пор помнить пьяный провал во всех деталях); сказать «да» — окончательно признать себя для себя геем, отбросить глупые отмазки вроде «это просто физиология», «мы просто друзья», «это пройдет с возрастом/после свадьбы/когда-нибудь пройдет», это предать доверие Женевьев и ее любовь — любовь подруги детства, но все же любовь. Поэтому Жермен — трус, трус, он уже устал проклинать себя за трусость, — молча тянется к этой прекрасной улыбке и целует Жана, отчаянно и жадно, пытаясь надышаться перед смертью.
Жан не отталкивает его, он отвечает на поцелуй, и Жермен приходит в себя только после того, как хлопает дверь салона.
Шум заставляет его разорвать поцелуй и сесть прямо, но поздно: Козетта с Женевьев стоят на крыльце, и по их лицам читается, что они видели куда больше, чем им бы хотелось. Повезло, что мадам Бланшар задержалась внутри, думает Жермен и быстро встает со скамейки. Он не смотрит на Жана, не может заставить себя посмотреть, и он все еще чувствует этот сладкий привкус коктейля. Губы Жана именно такие, какими Жермен их запомнил, но Женевьев выглядит... потрясенной, и Жермена накрывает запоздалая волна стыда. Он берет сумочку Женевьев — автоматически, — и случайно задевает пальцами руку Жана.
Прощание с новыми знакомыми выходит ужасно неловким, хотя мать Жермена так и не может понять, почему, и до самого дома Женевьев сохраняет молчание — она не особенно эмоциональная особа, и Жермену стыдно признаться себе, что сейчас его это радует. Мать же восхищается новым знакомством: у деточек будет знакомая молодая пара, такие приличные люди, и этот Жан, хотя и творческий, тоже выглядит вполне приличным человеком и очень располагает к себе.
Жермен даже не пытается ей возразить — он кусает губы, незаметно для матери щиплет себя за руку, пытается внимательно слушать — чтобы отвлечься от того, что произошло. Кажется, придется действовать; кажется, Жермен даже немного этому рад.

***

Женевьев никому ничего не рассказывает. Нет, может, она и проболталась, но никакой реакции от их матерей нет, из чего Жермен делает вполне логичный вывод — они просто не знают. Они обе продолжают носиться с предстоящей свадьбой, и Жермен снова впадает в пассивное отчаяние.
Женевьев игнорирует его; это более чем объяснимо, она застукала своего жениха целующим взасос другого мужчину, и у их поколения, конечно, широкие взгляды, но Жермен бы тоже злился. Он пытается снова наладить с ней контакт, но как только разговор заходит дальше обсуждения погоды, Женевьев уходит к себе или бросает трубку.
Они живут на одной лестничной площадке: почти решено, что после свадьбы они пробьют стену. Пожалуй, это пугает: жить всю жизнь на одном месте. Он бы хотел повидать... ну, не мир, но хотя бы Францию. Хотя бы Париж. Живет здесь всю жизнь — а сколько он не знает?
В поисках ответов на свои вопросы он погружается в работу, словно смена занятия поможет ему придумать решение. Не помогает; но хоть работа будет сделана.
Мать Женевьев, впрочем, не дает ему передышку. Мадам Дюваль решительно настроена выдать единственную дочь замуж, чтобы обеспечить ей будущность, не спросив, разумеется, мнения дочери. Спустя две недели после того неудачного похода в салон она стучится к соседям.
— Мы с твоей матерью собирались почаевничать, — сообщает она Жермену. — Ты мог бы пока поговорить с Женевьев. У вас произошла размолвка? Я думаю, разговор все решит. А потом ты знаешь, что делать, и не торопись, мы собираемся проболтать с твоей мамой до утра.
Намек более чем прозрачный, и Жермен решает последовать совету. В конце концов, вечер пятницы, он имеет право на ночь со своей девушкой — они ведь не в каменном веке, они могут не ждать до брака — да они уже не дождались, хотя их совместные ночи были, мягко говоря, унылыми.
Мадам Дюваль не закрыла дверь квартиры, и Жермен проходит сразу к комнате Женевьев.
— Привет, — он не открывает ее дверь, хотя замка на ней нет. — Можно?
Женевьев сама выходит к нему — бледная, в одной ночной рубашке, с распущенными волосами. Она невысокая и хрупкая, у нее слабая грудь, как говорит ее мать, и, честно говоря, выглядит Женевьев серой мышкой. Возможно, она была бы симпатичнее накрашенной, но Жермен никогда не видел ее с косметикой — разве что с блеском для губ, которым она щедро мазалась перед походами в кино.
— Привет, — она отходит в сторону, пропуская его в комнату, а потом сама задергивает шторы на окне и готовится снять ночную рубашку.
Жермен успевает остановить ее.
— Ты не должна... Я хочу поговорить, — он оправляет ее рубашку и тянет Женевьев сесть на кровать.
— Уже интереснее. О чем ты хотел поговорить? О том... Жане? — она не выглядит особенно расстроенной, и Жермена это удивляет.
Он кивает.
— В том числе и о нем.
Женевьев легко касается его руки.
— Тогда я начну, — твердо говорит она. — Мне есть, что сказать. Я не злюсь, что ты с ним целовался... он и правда журналист? Ладно, неважно. Он не похож на подонка, это хорошо. Вы давно вместе?
Жермен качает головой.
— Мы вообще не вместе. Мы виделись два раза, в салоне тогда и до этого, пару месяцев назад. В клубе. Э-э... в гей-клубе. Я... я пошел туда, чтобы узнать, как это бывает, мне всегда...
— Всегда хотелось. Я понимаю. Слушай, ты же знаешь, я тебе не враг. Я не скажу ничего им, так что ты можешь говорить мне правда. Прости, эм, нужно было сразу сказать. Продолжай. Ты давно знаешь, что тебе нравятся парни?
Жермен переводит дыхание. Всё куда проще и лучше, чем он считал. Может, стоило довериться ей с самого начала?
— Э... давно. Не засекал. Лет с двенадцати, может, даже раньше, но я никогда раньше... в общем, я решил попробовать, но Жан тогда подсел ко мне сам. Мы разговорились, а потом... ну, мы пошли к нему, — он краснеет, и Женевьев понимающе хмыкает.
— Тебе понравилось? — спрашивает она, и Жермен неловко кивает.
— Да. Очень. Очень здорово было. Лучше, чем... ну, ты понимаешь. Прости. В общем, утром я сбежал, пока он еще спал. Ни номера не записал, ничего, я даже не знал, правда ли его Жаном зовут. Когда мы знакомились, он сказал, что я могу придумать имя, ну, и я назвался Полем. Вот. А потом я всё думал о нем, и когда мы встретились снова... не знаю, я просто не выдержал, наверное. Он хороший парень. Наверное. Я так думаю.
Женевьев фыркает.
— Давай уточним: ты не хочешь жениться?
Жермен дико косится на нее.
— Я х-хочу. Н-наверное. Не знаю. Если мы не поженимся, тогда что с нами будет? Что будет с тобой? Ты сама-то хочешь замуж?
Женевьев болтает ногами в воздухе, и Жермен невольно следит за ее босыми пятками.
— Я хочу замуж, — наконец говорит она. — Не обязательно за тебя. Я хочу сбежать отсюда. Замуж — самый быстрый и простой путь... если, конечно, ты пообещаешь мне, что мы съедем отсюда сразу после свадьбы. Потому что иначе — ты ведь понимаешь, что они от нас не отстанут? Твоя мать будет указывать мне, как стирать твои трусы, а моя мать будет указывать тебе, как ты должен меня трахать.
Грубое слово в ее устах звучит куда пошлее и вульгарнее, чем обычно, и Жермен невольно вздрагивает. Женевьев чертовски права; их не оставят в покое. Пробьют стену, и они с Женевьев смогут избавиться от матерей только тогда, когда те умрут — а здоровье у обеих железное.
— Мы для них — свет в окошке, — добавляет Женевьев. — Я вижу такое на работе. В моей группе есть парочка детей с такими мамашами, и мне жалко этих малышей до слез. Я-то знаю, во что они превратятся. Ладно, к чему я.... я не против выйти замуж за тебя. Побыстрее. И мы найдем другое жилье, обменяем квартиры, я даже почку готова продать, лишь бы выбраться отсюда. Но я не буду злиться и проклинать тебя, если ты решишься всё отменить — если ты поможешь мне сбежать отсюда подальше. Но если ты хочешь сбежать один — я им всё расскажу. Мы друзья, но всё имеет границы. Если ты хочешь бросить меня на съедение, лучше даже не пробуй. Я сожру тебя первой.
Жермен сглатывает. И снова — Женевьев права. Если всё отменят, им нельзя здесь оставаться.
— Нам нужно взвесить риски, — наконец говорит он. — Было бы проще, если бы мы с Жаном встречались. Тогда мне было бы, куда идти. Так... если мы отменим свадьбу, нам нельзя задерживаться тут даже лишнюю секунду. Лучше всего — чтобы у нас уже были тылы.
Она кивает.
— Мы можем тянуть. Не отменять всё разом. Сказать — «у нас плохо с деньгами, обещают падение валюты, проблемы на работе, тайфун в Юго-Восточной Азии», предложить перенести всё... чтобы успеть подготовиться.
— Снять квартиру, — продолжает за нее Жермен, — на первое время хотя бы комнату, и перевезти туда необходимое. Но этого мало. Что нам делать с работой?
Женевьев прикусывает язык.
— Сначала жилье, — заявляет она. — Работа найдется. Обеспечь себе рекомендации. Хотя... стой. Если про Жана всплывет, у тебя не будет проблем? Ты что-то говорил про своего начальника... или там другое?
Жермен поводит плечами.
— Про Жавера? Ну да, слухи ходили. Если бы его уволили из-за того, что он гей, у его босса были бы проблемы. Поэтому его вроде как «повысили», но понятно же, что это никакое не поощрение. Хотя официально он с кем-то там не сошелся характерами. В это я тоже верю. Вообще не знаю, с кем он может сойтись характерами.
Женевьев тихо смеется.
— Он гей. Он спит с отцом Козетты. Она об этом рассказала, когда мы примеряли платья. Сказала, что ее отец предлагал, чтобы они вдвоем повели ее к алтарю, но Жавер отказался, мол, свадьбы — это глупо. Она говорила, это на него похоже.
Вот это и вправду неожиданность. Надо же, слухи — правда. С ума можно сойти.
— Ну вот, а мать хотела просить его вести к алтарю тебя, — Жермен невольно хмыкает.
— Это, кстати, глупо. К алтарю я могу дойти и сама. Я везде могу сама дойти, — Женевьев пожимает плечами. — Но, знаешь, может, тебе попробовать спросить у него совета? Попросить поддержки. Может, он увидит в тебе родственную душу, а?
Жермен только отмахивается.
— Слушай, значит, ты меня не любишь? — спрашивает он после небольшой паузы, и Женевьев качает головой.
— Как друга — я от тебя без ума. Помнишь то лето, когда ветер унес мою коллекцию вкладышей от жвачки, и ты отдал мне свою? Ты мой лучший друг, Жермен. Но романтической любви я к тебе не питаю, прости. Да и в постели ты так себе, если честно. Или просто секс такое глупое занятие.
Жермен невольно фыркает.
— Да нет. Но мы им и вправду глупо занимались. А как ты поняла?..
— Что это не любовь? Да очень просто. Козетта бесконечно щебетала о Мариусе, пока мы там возились. Как они познакомились, как она сразу поняла, что это тот самый, как он за ней ухаживал — скучнейшая история, по-моему, но она от нее в восторге, и от него тоже. И это... не знаю, это просто видно. Она влюблена в него по уши, и он в нее по уши влюблен. Наверное, это классное чувство, — она потягивается и зевает. — Я рада, что мы всё выяснили, Жермен. Останешься ночевать тут? Придется спать в одной постели, но всё лучше, чем возвращаться мимо этих старых перечниц.
Жермен улыбается и кивает.
Перед ним маячит свобода — и Жермен пока не очень знает, что с ней делать.

***

Их семьи воспринимают новость о переносе свадьбы подозрительно спокойно. Кажется, их матери решили, что детям никуда не деться от своей судьбы, и Жермен вполне понимает, почему они так думают. Что до него самого, то свобода становится почти осязаемой — вот она, им осталось только найти работу и жилье. С последним вызывается помочь Козетта. Жермен долго колеблется, не зная, попросить у нее номер Жана или пока подождать с этим, но в итоге решает разобраться сначала с более насущными проблемами. Не то чтобы он не боялся, что Жан найдет себе кого-нибудь, — в общем-то, Жермен и ожидает, что Жан найдет себе парня или девушку, — но на него пока и так многовато свалилось.
Провидение, впрочем, посылает ему вполне однозначный сигнал, который Жермен, к своему стыду, не воспринимает всерьез. В их тихом округе заводится «вандал», который малюет на домах лозунги: ВОЙНА — ЭТО МИР, пишет он черным по бежевой стене, СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО. На «НЕЗНА—» его ловят с поличным, но «вандал», растрепанный парень в майке с.... с кем-то, оказывает сопротивление при аресте, и его доставляют в участок в наручниках.
Жермен подменяет приятеля, и ему достается заполнять все полагающиеся документы.
— Имя, фамилия, дата рождения, адрес, — привычно бормочет он, и вандал, приняв весьма вульгарную позу, точно так же привычно диктует свои данные. Его явно задерживают не в первый раз, отстраненно думает Жермен, выводя слова на бумаге, и вдруг выпадает из оцепенения ночной смены.
— Грантер, Жан-Соль, — терпеливо повторяет вандал, заметив, что Жермен отвлекся. — Улица Ирондель. Что-то не так?
Жермен встряхивает головой и чуть внимательнее смотрит на этого... Грантера. Значит, это про него говорил Жан? Вряд ли в Париже есть его полный тезка.
— Так вы, значит, художник? — интересуется Жермен, продолжая заполнять остальные разделы. Получив в ответ кивок, он хмыкает. — Что же вам в вашем квартале не рисовалось? Другой конец города ведь.
Грантер поводит плечами.
— Захотелось, — с вызовом говорит он, и охранник провожает его в камеру.
Утром за Грантером приходит высокий блондин в черных ботинках, и они коротко, но эмоционально ругаются — явно продолжают старинный спор, прерванный на середине. Грантер называет блондина Анжольрасом, и Жермен кусает губы. Значит, вот кто должен осуждать его за буржуазность. Кажется, стоит позвонить Жану — взять его номер у Козетты и наконец позвонить, — но он снова не решается. Еще не время. Еще слишком рано. Вдруг Жан занят. Может, как-нибудь потом.

Жермен планирует свою часть побега: он изучает все мало-мальски подходящие вакансии. Идеально было бы перейти в другой комиссариат, чтобы не приходилось таскаться в родной район на работу; возможно, потом даже получится сменить отдел. Его отец погиб, пытаясь остановить преступника, и Жермену стыдно, что он сам не сделал в своей жизни ровным счетом ничего героического — даже не попытался. Может, на новой работе у него появится шанс.
Он предается мечтам, когда идет за кофе, но спотыкается у самого кофейного автомата, наткнувшись на Жавера. Что он забыл в их части здания? Его кабинет же далеко отсюда, а кофейный автомат там тоже есть.
— А, Бланшар, — Жавер кивает ему, и Жермен тяжело сглатывает. Откуда Жавер его знает? Он что, и правда знает всех-всех сотрудников в лицо? Прежний комиссар и секретаршу-то запомнить не мог, поэтому звал всех секретарш Николеттами — чтобы не учить слишком много имен.
— Допьете кофе — и в мой кабинет, — Жавер пристально смотрит на Жермена, и тот кивает. Что, черт побери, Жаверу от него нужно? И ведь не скажешь, хорошие это новости или плохие, приятный или неприятный будет разговор. Жавер непробиваем — застегнут на все пуговицы, как, интересно, отец Козетты вообще его терпит?
Разделавшись с чересчур сладким кофе, Жермен идет к Жаверу, но секретарша у двери бдительно спрашивает его, назначено ли. Жермен кивает: да, назначено. Разве Николетта не верит ему на слово?
— Меня зовут Олимпия, — победно говорит секретарша. — Комиссар всегда зовет меня Олимпией. Я больше не Николетта, — и она пропускает его в кабинет.
Жавер сидит за столом, разбирая бумаги, и кивком приглашает Жермена сесть. Закончив свою возню, он выравнивает папки на углу стола и поднимает голову.
— До меня дошли слухи, — спокойно начинает он, и Жермена прошибает холодный пот. Неужели уже и на работе болтают?
Жавер замечает его замешательство и чуть улыбается.
— Не от коллег, — добавляет он. — От мадемуазель Фошлеван. Козетты. Она, хм, желает принять участие в вашей судьбе. Так как ее отец мало чем может вам помочь, она обратилась ко мне... святая простота.
Жермен боится пошевелиться на скрипучем стуле и не сводит с Жавера напряженного взгляда.
— И что вы предлагаете? — осторожно спрашивает он.
Жавер тянется к одной из папок.
— Вам нужно сменить работу, Бланшар. Я посмотрел ваше дело — ничего сверхъестественного, но у вас хорошие рекомендации. В центральном комиссариате есть вакансия патрульного. Начальник не блещет умом, но придираться не будет, поработаете у него, а потом сможете перейти в другой отдел. Устраивает?
Жермен ошалело кивает. Жавер специально играет в добрую фею?
— О боже. Спасибо вам, — говорит Жермен, когда наконец может справиться с голосом. — П-почему вы мне помогаете?
Жавер философски пожимает плечами.
— Козетта просила. Ей проще уступить, чем объяснить, почему нет. Кроме того, на меня дурно влияет один человек и его страсть помогать убогим всех сортов. Так что я решил сам попробовать, как это. Знаете, неплохо, — он хмыкает. — Так, оформление всего на свете займет пару недель. За это время, надеюсь, Козетта окончательно решит вопрос с жильем для вас и вашей подруги. Ах да... Не могу обещать, что там не будет гомофобов, но на них можно катать жалобы. Уволить вас за это не уволят, но хоть развлечетесь немного. Ладно, можете возвращаться к работе. Олимпия пока подготовит нужные бумаги.

***

Козетта звонит ему, когда Жермен идет с работы домой. Она нашла ему комнату; сосед очень славный; это в шестом округе, пара кварталов от центрального комиссариата; пусть Жермен встретит ее на перекрестке улиц Бонапарт и Фур, она покажет место, которое она нашла. Женевьев, по ее плану, будет жить в другом месте, с ее подругой; Эпонина — чудесная девушка, щебечет Козетта, и она не понаслышке знает, что такое проблемы с родителями. Жермен искренне благодарит ее. Козетта просто ангел-спаситель, надо признать, им с Женевьев повезло, что она вызвалась им помочь. Может, это тоже воспитание?
Тепло попрощавшись с Козеттой, Жермен возвращается домой, и затхлость родного коридора быстро возвращает его в реальность. Осталось всего-то две недели — две недели, и долгожданная свобода. Но до тех пор им лучше не вызывать подозрений — и собрать вещи. Жермен уже наметил, что ему может быть нужно: документы, запас одежды (не обязательно большой — он все равно ходит на работу в форме, повседневная одежда первое время ему может и вовсе не пригодиться), бытовые мелочи вроде зубной щетки и бритвы... может, какие-нибудь милые мелочи, опосле побега он вряд ли сможет вернуться домой.
Жермен проходит в свою комнату. Матери дома нет, и он может немного побыть собой. Он обводит взглядом комнату — она такая же, какой была в его детстве, разве что кровать поменялась. На полках те же самые книги — многотомное издание из тех, которые его мать выписывала по почте — «Вся французская классика из школьной программы». Помнится, в свое время Жермена лишали телевизора и десерта, если он ленился читать эти здоровенные тома. Рядом с ними стоят книги, которые Жермен покупал сам: парочка классических антиутопий, какой-то популярный роман, который он бросил на двадцатой странице, потертый томик Кафки, подарок от однокурсника... в комнате Жана полки ломились от книг. Жермен проводит пальцами по корешкам, вздумав погадать — открыть книгу на случайной странице, — но быстро разочаровывается в своей идее. Что хорошего, скажите, можно нагадать на «Мадам Бовари»? По прогнозу погоды и то оптимистичней получится.
Он встряхивает головой и начинает открывать ящики с одеждой, определяя, что стоит взять, а что — оставить тут. Пожалуй, прихватит с собой на новую квартиру пару фотографий отца — и хватит с него ностальгии.
Жермен, разумеется, ничего не говорит матери, когда та возвращается из магазина. Лучше сообщить ей постфактум, а до тех пор держать все в секрете. Он не сомневается, что Женевьев поступит так же.

На следующий день Жермен отправляется в путь. Козетта сказала ему доехать до станции Сен-Сюльпис — или Сен-Жермен, Жермен на станции Сен-Жермен, лучшая шутка века, — и там спросить дорогу у прохожих. Задача вполне выполнимая, и в назначенное время они с Козеттой встречаются на условленном месте.
— Привет, — Козетта улыбается ему. — Пойдем. Здесь недалеко. Смотри, в ту сторону — центральный комиссариат, а в другую сторону — бульвар Сен-Жермен. Мой отец, кстати, живет не так далеко отсюда, на площади Италии, так что я неплохо знаю левый берег.
Жермен фыркает.
— А что вы тогда с Мариусом и Жа-... Курфейраком делали в нашем квартале? — интересуется он, и Козетта смеется.
— О, мы навещали дедушку Мариуса. Он очаровательный старый брюзга, живет в Маре и бесконечно ворчит, что квартал превращается во что-то непотребное. А потом мы решили погулять по городу, наткнулись на тот салон и решили зайти посмотреть штучки для свадьбы. Нам пора готовиться, знаешь, время так быстро летит! Но пока мы с Мариусом только съехались, так что я посмотрю, как он будет себя вести.
Жермен почти не слушает ее, разглядывая дома. В мозгах у него вяло копошится червячок дежавю. Жермен здесь был — но как и когда? Он нечастый гость на левом берегу Сены, ему попросту нечего здесь делать, хотя... о дьявол.
— Станция Мабийон ведь недалеко отсюда? — осторожно спрашивает Жермен, и Козетта кивает и тянет его за руку, уводя его во дворы.
Разумеется, он помнит это место; он прекрасно помнит этот дом; остается надеяться, что его ведут в другую квартиру. Но надеждам Жермена не суждено оправдаться.
Козетта ведет его в подъезд Жана, на этаж Жана, в квартиру Жана — и Жан выходит им навстречу, в кофте с закатанными рукавами и в помятых старых джинсах. Он опирается плечом на стену и улыбается гостям.
— Привет, — просто говорит он, и Жермену стоит больших усилий не сорваться ему навстречу.

Он сам не знает, рад он или не рад, что ему досталась бывшая комната Мариуса. С одной стороны — Жан будет здесь, рядом, его можно будет коснуться и, возможно, поцеловать; рядом с ним не будет маячить постоянно незнакомый человек, с которым они могут не сойтись характерами (Козетта, когда они пьют втроем чай на кухне, упоминает, что у Грантера было свободное место, но там чересчур часто стал ночевать блондин в черных ботинках), и место действительно удобное — до матери, правда, отсюда невероятно сложно доехать, но тем лучше — не будет соблазна сорваться домой.
Но с другой стороны — Жан будет здесь. Жермен сам пока не смог определиться, что он чувствует к Жану — влюбленность ли это, или, может, симпатия к кому-то, кто хотя бы попытался понять, или же это исключительно плотское желание, или еще что-то, для чего Жермен не может найти названий. Хуже того — он понятия не имеет, что чувствует к нему сам Жан. Он одинаково весел со всеми — легкий характер, Жермен видел таких людей. Они умеют и жалить, и зализывать раны, и по ним редко можно определить, что они думают на самом деле. Может, Жан считает его слабовольным кретином? Может, он искренне хочет помочь убогим, как сказал Жавер? Может, он страстно влюблен и просто ждет ухода Козетты? Черт его знает. Сможет ли Жермен жить с ним и не сорваться, не отчаяться, не влюбиться еще сильнее? Стоит проверить. Ему все равно особо некуда идти.
Когда они допивают чай, Жан ведет их в будущую комнату Жермена. Мариус, съезжая, оставил в ней всю мебель и еще кое-что из вещей, и Козетта пришла забрать это «кое-что» — небольшую, но увесистую коробку с какими-то юридическими справочниками и словарями. Перемотав коробку скотчем так, чтобы можно было нормально нести, Козетта уходит, и Жан с Жерменом остаются наедине.
— Эм, я не знал, что она приведет меня сюда, — бормочет Жермен в свое оправдание, и Жан улыбается ему.
— Все в порядке. Она мне тоже не сказала, кого приведет. Это на нее похоже, — он фыркает. — Я рад, что это ты. Э-э... как у Женевьев дела?
— Хорошо, — Жермен пожимает плечами. — Нашла вакансию, послезавтра пойдет на собеседование. Козетта нашла ей жилье... с некой Эпониной, не знаю, кто это.
— А, — Жан кивает. — Я ее знаю. Она славная. Хотя родители у нее чокнутые. Вот ведь как жизнь складывается — родители Эпонины были знакомы с мамой Козетты и успели здорово ей подгадить, а потом Козетта и Эпонина с разницей в пару месяцев влюбились в Мариуса. При этом они даже знакомы не были. Правда, Эпонина быстро разочаровалась, но... Мариус их и познакомил, кстати. А позже они начали снимать квартиру вместе... но тебе вряд ли интересно, — быстро говорит Жан. — Прости. У нас вечно как мексиканский сериал, вон и Грантер с Анжольрасом... Но ты их не знаешь.
Жермен тихо фыркает.
— Ну, я их видел. То есть я думаю, что их. Грантера арестовали в нашем квартале и привели в наш участок, а Анжольрас его забирал оттуда. Он всех так отчитывает или Грантер — исключение?
Жан прыскает.
— О, у них особые отношения. Из той серии, знаешь, когда все вокруг всё понимают, кроме них самих. А в ссоры они просто сублимируют, мне кажется, иначе их просто порвет.
Жермен понимающе кивает.
— Ладно, я, пожалуй, оставлю часть вещей и пойду, — говорит он. — Спасибо за помощь.
Жан весело хмыкает.
— Не за что. Эй, возьми запасной ключ, приходи в любое время. Еда в холодильнике, ванная вон там, постельное белье есть в шкафу. Я предупрежу консьержку, — похлопав Жермена по плечу, Жан уходит к себе, исчезает за выкрашенной синим дверью, и Жермен переводит дыхание.
Можно считать — обошлось.

***

Их с Женевьев тихий побег фактически остается незамеченным. Они ухитряются не вызвать у матерей подозрений: кажется, им пора идти в разведку.
Вещей оказывается меньше, чем Жермен ожидал. Он, конечно, не может забрать вообще всё — пустые полки в шкафу явно вызовут у матери кучу вопросов, — но он запасся самым основным, что может понадобиться ему в ближайшее время. Женевьев чуть сложнее, но она врет матери, что отнесла вещи в химчистку. Она, как оказалось, изумительно умеет врать — этого Жермен в ней прежде не видел.
Он встречается с Жаном куда реже, чем хотелось бы, и эти встречи каждый раз проходят ужасно неловко — они пересекаются в коридоре или на кухне, здороваются, задают дежурные вопросы о делах и расходятся; пару раз они пили вместе чай, но застольная беседа у них не заладилась — и это был тревожный сигнал. Жан способен разговорить даже камень — а тут он с заметным трудом подбирал нейтральную тему для разговора. Скорее всего, он уже пожалел, что пригласил Жермена пожить у себя, но отступать поздно — приходится терпеть его присутствие и пытаться быть вежливым. Жермен молча принимает это — и старается пересекаться с ним пореже. Что до Женевьев — она превосходно ладит с будущей соседкой, а также ее младшей сестрой и младшим братом, которые хоть и не живут с Эпониной, но часто приходят ее навестить.
Женевьев, к слову, принимают на работу в начальную школу неподалеку от ее нового жилья, и Жермен искренне рад за нее. Его собственное собеседование прошло успешно: новый начальник неплохо знает его старого начальника, а кроме того, верит рекомендациям Жавера, поэтому Жермен даже получает небольшую прибавку к зарплате и намек на радужные перспективы. Он должен приступить к работе в следующий понедельник, а в пятницу еще дорабатывает последний день на старом месте — на пятницу они с Женевьев планируют окончательный побег.
Жермен еще в среду опустошил свой рабочий стол и отвез все эти милые мелочи к Жану, чтобы в понедельник принести их на новую работу, поэтому в пятницу ему остается только забрать бумаги и сердечно попрощаться с коллегами. Он будет по ним скучать — хотя он же не улетает на Луну; возможно, они будут частенько встречаться.
Мать встречает его с работы. Она еще не знает про Женевьев — судя по смс, та закончила разговор со своей матерью минут двадцать назад и поехала ночевать на новую квартиру; отлично. Значит, Женевьев в безопасности и вне их досягаемости, и скоро там же окажется Жермен.
— Привет, — он обнимает мать и улыбается ей. — У меня есть для тебя кое-какие новости, — они неторопливо идут в сторону дома. Идти минут десять, и по пути можно свернуть к метро, так что Жермен составил речь так, чтобы успеть до поворота.
— Хорошие новости? — с интересом спрашивает мадам Бланшар, и Жермен давит смешок.
— Для кого как, — уклончиво отвечает он. — С какой начать — первой, второй или третьей?
Мадам Бланшар внимательно смотрит на сына.
— С третьей, — говорит она. — Уж она-то точно хорошая.
— Ладно. Только не перебивай, — Жермен берет ее под руку. — Итак, новость третья. Я не женюсь на Женевьев, потому что я гей.
Она резко останавливается.
— Что?! — драматическим шепотом спрашивает мадам Бланшар. — Как это понимать, Жермен? Это всё тот журналист! — убежденно заявляет она, и Жермен фыркает.
— Нет. Я предпочитаю парней с тринадцати лет, мам. Женевьев знает, ей все равно. Она сама не хочет замуж.
— Был бы жив отец, он бы выгнал тебя из дома, — говорит мадам Бланшар, и Жермен кривится. «Был бы жив отец» — ее вечный аргумент, когда она неправа, и Жермен уже порядком устал от него.
— Это как раз не проблема, — он тянет ее вперед. — Новость первая: я нашел квартиру и съезжаю. Сегодня буду ночевать там.
На этот раз мадам Бланшар не просто шокирована — она уязвлена.
— О боже, куда ты собрался?! — она едва не повышает голос, но вовремя вспоминает, что они не дома. Жермен тихо хмыкает: на это он и надеялся, мать с ее воспитанием не будет устраивать на улице скандал, она подождет до дома, но Жермена уже там не будет.
— На новую квартиру, — повторяет Жермен. — Это на левом берегу. Отличное место. До метро два шага.
— Но как же работа? — спрашивает мадам Бланшар — уже почти кротко. Она явно ждет, что Жермен дойдет до родного дома и передумает — или скажет, что пошутил, хотя такие шутки совсем не в его духе, — но Жермен вовсе не собирается так ее радовать.
— А это вторая новость, — он улыбается. — Я уволился.
Мадам Бланшар открывает рот и закрывает рот.
— Ты что? — выдавливает она после паузы.
— Я уволился, — с наслаждением повторяет Жермен. — С работы. Найду другую. Поближе к новой квартире. Ладно, — он смотрит на часы и снова обнимает мать, — мне пора. Как-нибудь зайду, навещу тебя, ладно? Передавай привет мадам Дюваль.
Мать пытается остановить его, но Жермен разворачивается на каблуках и уходит к метро.
В вагоне он отправляет смс: «Поговорил, все в порядке, еду домой», — но не Женевьев, как следовало бы ожидать. Нет, Жермен зачем-то пишет Жану.
Дурак, что и сказать.

От метро Жермен неторопливо идет к дому, обдумывая план действий. Стоит, пожалуй, обсудить их взаимоотношения — хотя бы прояснить основные моменты, чтобы Жермен наконец сам определился, что ему можно, а что нельзя.
Он открывает дверь своим ключом, и Жан выходит с кухни ему навстречу.
— Я достал вино, — сообщает Жан вместо приветствия. — Считаю, это нужно отметить, — он улыбается, и Жермен невольно улыбается в ответ. Улыбка Жана так же прекрасна, как и в вечер их знакомства.
На кухне Жан принимается искать по всем ящикам штопор, а Жермен, опершись на столешницу, наблюдает за ним.
— Эпонина звонила, — рассказывает Жан, не прекращая поисков, — они там тоже отмечают. Собрали у себя всех детишек — Азельму, Гавроша... Баореля, хотя он вообще-то старше всех, но по нему и не скажешь, и они там и—
Жермен подается вперед, обнимает его и целует, прерывая на полуслове, и Жан — быть-того-не-может-ему-должно-быть-снится — отвечает на поцелуй.
— Они там что? — спрашивает Жермен, когда они разрывают поцелуй, и Жан фыркает.
— Они там играют в «Алиас», — он улыбается, обнимая Жермена за талию. — Звали к себе. Но, — Жан накрывает ладонью ладонь Жермена, — нам и тут есть чем заняться.
Жермен согласно кивает, и Жан тянет его в комнату за синей дверью; вино остается забытым.
Жан сам раздевает Жермена и позволяет Жермену раздеть себя, и тот не может сдержаться — он целует обнаженную кожу, оставляет засос чуть ниже ключицы, проводит ладонями по бедрам Жана, заставляя того застонать. Жермену хочется слиться с ним в единое целое, хочется коснуться его всего, хочется, хочется, хочется любить его и хочется быть любимым, и Жермен сам склоняется над Жаном, покрывая поцелуями его тело и лаская его.
Жан выгибается, подается навстречу, стонет, кусает губы и тянется поцеловать Жермена, и Жермен сам целует его и лезет за флакончиком смазки.
Теснота и жар чужого тела сводят его с ума, но Жан кончает первым — на два-три удара сердца раньше, чем Жермен, и они оба шумно выдыхают, переводят дыхание, сплетаются в объятиях и лениво целуют друг друга.
— Я хотел с тобой поговорить, — вспоминает Жан вечность спустя, по-прежнему обнимая Жермена, и Жермен улыбается.
— Мы сейчас поспим, а поговорим завтра утром, хорошо? — он целует Жана в щеку и тихо смеется. — Я обещаю, завтра утром я никуда не сбегу.