ай

[la-masure-gorbeau]

Название: Пора собирать камни
Автор: гекльберри финн
Персонажи: Анжольрас/Грантер
Категория: слэш ли?
Жанр: даже не ангст, а просто пьяное самокопание. все как всегда, в общем
Рейтинг: детский
Примечание и все такое: старая, банальная и не до конца беченная вещь. это значит, что я заранее прошу извинения и даже не собираюсь оправдываться

я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути

Грантер и не прочь бы стать лучше и сделать что-то на благо Республики, но ты не можешь ничего требовать от изнанки. Ничего не приобретая, этот человек сознательно теряет абсолютно все (если у него что-то вообще было) и не замечает, как однажды из его вспоротого кармана выпадает гордость. Разгоняя птиц на площади и расцарапывая в кровь землю старыми-старыми башмаками (Грантер ковыряет себе дорогу в Ад), многого не сделаешь, а это все, что ему нужно, чтобы не захлебнуться в комках собственной рвоты. Люди вроде Грантера никогда не должны купаться в солнечных лучах – дети боятся чудовищ. Химерам вроде Грантера положено просочиться в брусчатку вместе со своими словами и привязанностями. У людей вроде Грантера слов и привязанностей вообще быть не должно, или же они вынуждены за них платить. Если Анжольрас – мрамор, то Грантер – прибрежный булыжник, углы которого просто стерлись о другие камни. Пинайте Грантера, топите Грантера, а он не будет возражать. Он сам топит себя в горлышке бутылки, где всегда спрятана чья-нибудь вечность. И вечность Грантера сияет среди остальных в красном сюртуке, улыбается всем, но всегда делает это слишком жестоко, поэтому Грантер не завидует. Чему тут завидовать, если ты – детский ночной кошмар, истерзанные звезды вроде Анжольраса таких не боятся, но смеются над ними. Вечности не водят дружбу с придорожными камнями. Темные углы существуют только для того, чтобы туда не проникало солнечное сияние.
Знаем мы вас, влюбленных болванов, которые каждый день совершают тихие пьяные подвиги и страдают из-за них. Но не могут никому ничего рассказать, потому что слишком озабочены собственными непосильными мучениями, оттого и деяния их остаются тихими, а добродетель всегда пьяна. Каждый день совершаете столько подвигов, что, рано или поздно, каждый ваш проступок раскалывается о собственную слепоту оглушительным звоном благородства. Вы никогда не хотели ничего взамен, скажете вы. Взамен вы получали собственные затуманенные мечты (ах, пьяная добродетель), но потом в вас просыпается уважение к собственной кротости. Дышите рядом со своими позолоченными херувимами и считаете себя героем, копите собственную верность, которую однажды надеетесь обменять на ответные чувства. Много таких девочек пробегали мимо Грантера. Мученицы в кружевных чепчиках, и все мимо. И Грантер – мимо. Только вместо верности в его сбережениях одна сухая безразличность. Но не к Анжольрасу (никогда), а к себе самому. Никогда Грантер не будет гордиться своими чувствами, никогда не почувствует себя героем, но всегда будет глядеть на сверкающее дно бутылки и стыдиться. Будет плеваться собственными чувствами в вино, а потом запивать свой стыд ими же, и оттого выпивка и оставляет на языке горький налет, что сам он – горький налет, и потому что это даже не больно.
Грантеру иногда жаль, что у него нет к себе сострадания. Было бы сострадание – было бы легче себя оправдать. Была бы в нем хоть капля уверенности в окружающем мире, он бы двигался вперед. Анжольрас постоянно куда-то спешит, а Грантер просто дергается на месте, потому что он сам упал на себя плоским камнем, сам пригвоздил себя к отчаянию. И Грантер кричит: «Подожди!», но вечность ни за что не станет ждать свою изнанку. И Грантер роет себе нору, поглубже в землю; под ногти ему лезет собственная грязь и гордость.
Всю жизнь свою он пытается вывернуть себя наизнанку, а потом просыпается в крови. Он не помнит боли и не находит ран, но просыпается в крови, и отголоски ушедших войн от стен – это самое страшное, поэтому Грантер заполняет их камнями. На берегу Сены уйма мокрых булыжников, поэтому в комнате его пахнет сыростью, а войны превращаются в дуэли. Камни у него везде. Камни лежат на кровати. Камни никогда не просыпаются. Грантер же никогда не спит, - за него спит вино. Под тяжестью этих камней у Грантера ломается шея, и он впервые видит себя крепостью с рухнувшей колонной. Камнями он забивает вспоротые карманы и теряет их вместе с гордостью, но их можно поднять. Однажды Прувер спрашивает у него что-то, и вместо Прувера Грантер в пьяном безрассудстве видит цветок. Цветы рвать жалко, а камни уже мертвы. Камни рождены мертвыми, и вот Грантер уже не думает о вечности. Может быть, совсем немного, но только когда летними ночами мир кажется слишком большим или когда люди говорят о свободе. Быть может, Грантер не верит в нее потому что когда-то, сам того не зная, слишком ее хотел и об нее же и споткнулся. Грантеру больше всего на свете хочется прекратить верить в Анжольраса и всем сердцем полюбить булыжники, но те на него тоже не смотрят. Он настолько не думает об этом больше, что теперь сидит у косого домишки на Сен-Дени и смотрит на цветы. Люди вроде Жана Прувера вянут быстро, думается ему. Мысль эта ускользает между пальцев и между железных ставней. Анжольрас не завянет никогда, утекает следом. И он кладет руку на решетку, прутья обволакивают его и перемалывают кости; под мигающими пятнами света руки бледнеют, и камни высыпаются под ноги, как только Грантер дергается в немом ужасе. Ему страшно, потому что это – единственные настоящие объятья в его жизни, и теперь он не может шевелить пальцами. Луна летом как молочная капля, одинаково приветливо освещает чужой смех и крики. И Грантер смеется. Смеется, потому что рука впервые тянется вверх, но не дотянется никогда. Смеется потому что знает, что такое открытый перелом, и смеется, потому что это совсем не больно. Он бы протянул руку и сорвал Анжольрасу цветок за его же калиткой, кинул бы камнем в его окно, и это было бы намного больнее. Потому что Грантеру должно быть стыдно за собственные надежды, чего ради он сюда вообще явился? Руки теперь его прошиты иглами и гнетущей болью. Она высасывает из него все; а ведь он даже никогда не был цветком, с чего бы ему вянуть. Минуты (часы/годы/столетия) спустя Грантер все еще смеется над своими окаменевшими пальцами. Экономка вздергивает замок и отпирает дверь. Наверное, вор или сумасшедший. И, да, Грантер – вор! Он украл, он украл у самого себя – схватить его! Когда дверь открывается, его рука в полном порядке, а на дне желудка вскипает вино. Грантер вынужден сбежать, и до утра он скитается по парижским улицам, оставив в себе одну, последнюю, надежду. Может быть, Анжольрас не слышал его шагов. Потому что даже шаги его уродливы. По дороге он снова теряет камни и абсолютно уверен в том, что парижские рассветы далеко не так прекрасны, как о них говорят. Парижские рассветы Грантер пытается увидеть глазами Анжольраса, и на долю секунды ему кажется, что брусчатка омыта кровью мучеников. Больше всего Грантер боится увидеть глазами Анжольраса себя. Он боится того, что этой ночью падает еще одна колонна. Он боится того, что однажды превратится в сплошное зеркало. И хуже всего будет, если Грантер это выдержит.
Кафе «Мюзен» за целый день видит много уходящих лиц и чуть меньше уходящих радостей, но Грантера оно отпускать не согласно. Перед ним растекаются по поверхности стола все те слова, которые нужно кому-то сказать, но которые не должен услышать никто. Что-то о камнях на берегу Сены и о том, как волны снова и снова его прогоняют. Красноречия от него никто не ждет, его вообще никто не ждет. Поэтому он ест свои слова и не забывает запивать.
- На моей кровати спят камни.
И кафе «Мюзен» раздается неодобрительным хохотом.
Люди вокруг Грантера молчат, а вот стены рокочут и скрипят, кто-то открывает дверь, и где-то снаружи цокают повозки. Об этом «снаружи» Грантер не знает ничего, потому что у него так и не получилось перекроить себя наизнанку. Может быть, вся его вытекает из него только поэтому, а может быть, внутри он полон исключительной желчью, и просто не может опустеть еще сильнее. Кружка за кружкой, и Грантер уже не помнит ничего о цветах, только знает, что во сне снова будет от кого-то бежать. Когда сон все-таки дергает за края рубашки, он снова стоит на месте. Оказывается, за Грантером никто никогда не бежал – все бежали от него. И от этого осознания реальность внутри его головы разжижается, перемешивается и блекнет. Когда он проснется, если у него вообще хватит сил проснуться, то в голову придут мысли о вечности, и мир снова окажется слишком большим.
Иногда он думает об Анжольрасе только затем, чтобы, проснувшись, увидеть его лицо. Но иногда просыпаться не хочется вообще, потому что пока остальные убегают прочь, Анжольрас там. Он ждет. Далеко-далеко, за пределами Парижа, свободы и реальности, он его ждет. Подбирает те же камни и дышит тем же воздухом, но никогда не претендует на подвиг, потому что никогда в Грантера не влюбляется. Не влюбляется, не понимает, не сочувствует и не заботится, а просто ждет. И это – целая разрушенная стена, целый легион восставших надежд, потому что Анжольрас мог бы разбудить армии. Потому что вечности иногда останавливаются просто так, а потом сдвигают на себе камни и подают руку. Потому что что значит солнце без темных ям, и Грантер – темная яма, пусть даже так. Но это потом, в другой реальности, когда хватит сил проснуться.
А пока.
А пока дверь открывается. Туда, внутрь, входа нет, но есть укрытие.
И сквозь эту дверь исчезает много радостей, взбитых юбок и потерянных влюбленных, но укрывается один Анжольрас.
В руках у него – камни. И он не улыбается, потому что слишком рано. Но бормочет в определенном направлении:
- Хватит убегать.
И в этот самый момент он готов подождать. Той ночью Анжольрас считает шаги под своим окном.