[la-masure-gorbeau]

Под влиянием пересмотра "О-34", решил собрать сюда все, что касается "Истории инспектора Шарля Жавера".
В собственной хронологии.
Включая арты.
То, что написано не мной, представлено ссылками.

*****

Нас помнят
diary.ru/~zis-is-kaos/p148047452.htm

*****

Deraille

Ночь была подходящая. Правда, луна была полной, но густая завеса облаков, лишь изредка разрываемая ветром, делала этот факт несущественным.
Он проверил, на месте ли нож, сглотнул и решительно направился к стене здания.

***
Жан был сиротой. Он смутно припоминал, что родился где-то в предместье Парижа, и что родители его умерли от какой-то болезни, когда ему было семь. Потом - приют при монастыре, где его выучили читать и писать, попутно отбив всякую охоту заниматься этим в будущем. В десять лет он сбежал в Париж, потому что слышал как-то, что там "самая жизнь".
В Париже ему, можно сказать, повезло - его, продрогшего, отчаявшегося, несколько дней не евшего, пожалел в приливе пьяной доброты некий тип, известный в определенных кругах как Наковальня.
Он приволок Жана в притон папаши Гризье, и мальчишка стал развлечением вечера - все присутствующие немало повеселились, наблюдая, как он сперва глотал, почти не жуя, предложенную пищу с жадностью изголодавшегося звереныша, а потом - как его рвало, когда отвыкший от какого количества еды желудок взбунтовался.
Не имея никаких иных привязанностей, мальчик привязался к Наковальне, сделал его своим кумиром и мечтал только об одно - быть таким же. Его восхищало в этом человеке все - свирепый вид, недюжинная сила, грубость, развязность...
Его вообще восхищали бывающие в притоне люди, они казались Жану смелыми, дерзкими, отчаянными. Его завораживал язык, на котором они говорили между собой - непонятный, загадочный, недоступный. Его восторгало их умение пить вино и водку в больших количествах, тем более, что сам он этих напитков не переносил. Наковальня с приятелями любили поразвлечься, предложив мальчику выпить, и наблюдая затем, как того выворачивает наизнанку. И Жан мечтал каждый раз, что, вот когда он вырастет, то... Он страстно хотел быть таким же.
Со сверстниками, во множестве обитавшими на улицах, он не общался, считая это ниже своего достоинства - еще бы, его друзья не просто какие-то бродяги, а настоящие люди дела!
Сам того не замечая, он был изгоем - к нему пренебрежительно относились те, кто посещал притон, над ним насмехались за его надменность парижские гамены.
Да, он не замечал этого.
Жизнь его состояла из двух стремлений - угодить Наковальне и стать таким, как он.
Он безропотно принимал от своих "друзей" все - насмешки, грубые издевательства - и старался быть полезным: ему поручали иногда сбегать с поручением, передать записку, проследить за кем-нибудь.
Но этого ему было мало, он хотел стать своим в этом обществе, он хотел чего-то большего, "настоящего".
Однажды, по прошествии года, когда ему исполнилось одиннадцать, он, поняв из разговора, что Наковальня со товарищи собирается на дело, попросился с ними.
-Ты? Зелен ты еще для этого! - расхохотались они.
Это "зелен" привязалось. С тех пор его иначе и не называли, как Зелёный Жан. Ему было лестно получить прозвище - просто Жанов вокруг пруд пруди, а он теперь вот и не просто. А то что зелен... Это мы еще посмотрим.
Главное, чтобы подвернулся подходящий случай, и он всем покажет.

***
Так прошел еще один год - неделя за неделей, месяц за месяцем.
Поручения, впрочем, ему стали давать все чаще - мальчишка, что не говори, был смышлен и ловок.

***
В тот день он стоял у витрины какой-то лавчонки, даже и не думая что-либо стянуть(он считал подобное мелким для своей персоны), а просто внезапно замечтавшись о своей будущей и, непременно, прекрасной жизни, когда в его ухо вцепились чьи-то пальцы и грубый голос пророкотал:
- Что, никак воровство замышляем?
Он извернулся и увидел нависшее над собой лицо, показавшееся ему громадным - жесткий взгляд из под грозно сведенных бровей, зловещего вида бакенбарды, рот, скривившийся в злой ухмылке.
"Легавый!" - ожгла его мысль, и, в первую секунду, он испугался. А во вторую - за презирал себя за это.
Дернувшись изо всех сил (как только ухо целым осталось) он рванул со всех ног. Пробежав несколько шагов, обернулся на полицейского.
Тот и не думал за ним гнаться - стоял, широко расставив ноги, засунув одну руку глубоко в карман, а в другой покручивая свою трость-дубинку и криво ухмыляясь, смотрел Жану в след.
Увидев, что тот повернулся, крикнул:
- Эй, вернись! Я тебе еще уши не докрутил!
Жан выплюнул в его сторону грязное ругательство, из числа тех, что частенько пользовали у Гризье, и скрылся в ближайшем переулке.

***
"Скотина такая, чуть не оторвал, а за что? У, легавая сволочь! Болит-то как... Спасу нет... "Не докрутил", чтоб ему... Вот будь я, как Наковальня, кто бы кому докрутил! Ух, пожрать бы чего... Вот как буду, тогда посмотрим... Ах, черт, больно-то как... Встречу - убью... Убьешь, как же. Подойди к такому, он тебя вмиг - за ухо и в каталажку. А вот и убью. Ночью пролезу к нему - и убью. Делов-то... Скотина легавая..."

***
Идея внезапно захватила его... Все представлялось очень простым - проникнуть в комнату, и, пока тот спит, перерезать горло. Вот тогда он всем покажет - и этому легавому и всем остальным
Он представил себе, как войдет в притон папаши Гризье, бросит карточку полицейского на стол и скажет:
- Этого можете больше не опасаться!
Все, конечно, поразятся, начнут расспрашивать, что да как, а он в ответ по-взрослому сплюнет и ответит многозначительно:
- Не стоило ему вставать у меня на дороге...
Мысль об этом грела и рождала уверенность в своих силах.

***
Он начал следить за этим полицейским - а в слежке Жану равных не было, он мог бы потягаться в этом искусстве с любым сыщиком. Выяснил где тот живет, как часто появляется на своей квартире. Комната его была расположена очень удачно - на втором этаже(но забраться на эту стену было не под силу, в глазах мальчика, разве что младенцу или калеке), окнами на пустырь, заросший кустами и деревьями, куда даже патруль заглядывал редко и неохотно. Все складывалось удачно. Жан раздобыл нож, а потом, когда легавый был на службе, рискнул подобраться к окну и проверить, как оно открывается и не скрипят ли петли.

***
Он раз за разом прокручивал в уме эту сцену - вот он влезает в окно, подходит к спящему, наносит быстрый и решительный удар ножом...
А потом снова - как является в притон героем. Тем более, что легавый-то был не из простых...

***
Говорили о нем обычно в пол-голоса, не называя имени, словно боясь накликать неприятности. Называли "самим дьяволом", "редкостным мерзавцем", "сатаной в рединготе" и прочими нелестными эпитетами. Его ненавидели и боялись. Еще бы - по слухам, если этот легавый "садился на хвост" - то пиши пропало. Уйти от него удавалось мало кому, и эти люди становились легендой в воровском обществе.
Наковальня, в приливе пьяного дружелюбия, как-то указал на него Жану, заметив:
- Вот. Сущий дьявол. Его - сторонись особо.

***
Жан предвкушал свой триумф.

***
Три дня он ждал момента. Три дня этот легавый не показывался у себя на квартире, только распаляя ненависть Жана - "Сиди тут, пока соизволит придти..." - шипел он сквозь зубы, лежа на мокрой земле под кустами жимолости.
На третий вечер тот, наконец, появился. Выглядел уставшим, что обрадовало мальчишку - будет крепче спать.
Он набрался терпения и дождался предрассветных часов - знал по себе, что в это время самый крепкий сон.

***
Окно открылось легко, не скрипнув. Он осторожно проник в комнату, взял в руку нож, зажатый до этого в зубах, что бы не выпал, пока он будет карабкаться по стене, и осторожно приблизился к спящему.
Комната была погружена во тьму, но Жан неплохо видел в темноте, и для того, чтобы различить очертания лежащего человека, этого было достаточно.
Один удар - и все кончено. Один удар - и он, Жан, Жан-Зеленый, сопляк, мальчишка, мелочь - станет убийцей. Человеком, достойным внимания Наковальни и всех прочих... Ну!

***
Порыв ветра, разогнавший облака, освободил луну, залившую комнату тусклым светом.
Жан, уже занесший руку, замер, пораженный.
Неужели он ошибся? Да нет, не может быть - он все тщательно проверил, все отлично запомнил... Он не мог ошибиться.
Мальчик склонился ниже, пристальнее вглядываясь в лицо спящего.

***
Он смотрел, и не верил собственными глазам. Без сомнения, это был тот самый полицейский, которого он замыслил убить, но...
Его лицо не было сейчас угрожающим - где грозно сведенные брови, жестко сжатые губы? Несмотря на общую суровость лица и обрамляющие его густые черные бакенбарды, лежавший перед ним казался человеком печальным и... беззащитным.
Спящий чуть шевельнулся, двинул головой, чему то улыбнулся во сне... И улыбка эта настолько не походила на ту кривую ухмылку, которую Жан так хорошо помнил, что он отшатнулся в полной растерянности.
Его растерянность убила его решимость.
Он мечтал убить другого человека, совсем не этого. Этого он видел первый раз в жизни. Этого он совсем не хотел убивать...
Он чуть было не расплакаться от внезапного отчаяния, но сдержался - еще чего не хватало, разнюниться вот так...
Отступил к окну - для этого понадобилось всего два шага - осторожно перелез через подоконник, спустился по стене и потерянно побрел прочь.

***
Ему было муторно. Он не понимал, что случилось. Почему так вышло. Люди всегда одинаковы - он привык знать это. Если злой или жестокий - значит всегда. Иначе же не бывает, правда?
Он попытался представить себе Наковальню спящим, мысленно разгладить его черты... Не вышло.
Рука все еще сжимала бесполезный теперь нож. Жан с тоской поглядел на него, оглянулся, и с силой зашвырнул в ближайшие кусты.
Что-то странное творилось с ним.
Мелькнула мысль бросить притон, заняться каким нибудь делом, найти работу...
В какой-то момент показалось, что, оглянись он, то увидит этого полицейского, и тот снова крикнет ему "Эй, вернись! Я тебе еще уши не докрутил!"
Он не оглянулся.
Ссутулился, глубоко засунул кулаки в карманы штанов, и, задумавшись, пошел вглубь пустыря.
Вслед ему, с уже начавшего светлеть неба, усмехались звезды.

***
Поль Шанье, капитан жандармерии, не так давно переведенный, по его собственной просьбе, на административную работу(61 год это вам не шутка) поднял глаза на вошедшего.
То был парнишка лет 15, уже не мальчик, но еще не юноша, широкий в кости, но худой, что твой скелет. Откорми такого - и хоть сейчас в гренадеры, благо ростом его бог не обидел.
- Чего тебе? - с ленцой спросил Поль.
- Я... Это... - замялся парень, а затем, дернув плечами и вскинув голову, выпалил, - полицейским хочу быть!
- Ишь, ты... - удивился Шанье. Такое, поди, не каждый день услышишь, - И с чего это вдруг?
Тот снова замялся:
- Я не вдруг... Я давно уже..- и, совсем по мальчишечьи шмыгнув носом, выдал, как основной аргумент - вот!
- Ишь ты, - повторил Шанье, глядя на него с любопытством, - Ладно. Рассмотрим. Зовут-то тебя как?
Парнишка снова дернул плечами и ответил:
- Жан, - и, усмехнувшись каким-то своим мыслям, добавил, - Жан Вэр.


*****

Жан

(арт)
*****

С видом на Сену
diary.ru/~zis-is-kaos/p148557152.htm

*****

Около половины пятого
diary.ru/~zis-is-kaos/p149022647.htm

*****

С тенью улыбки
diary.ru/~zis-is-kaos/p151148879.htm

*****

Инспектор и Жан
fc08.deviantart.net/fs71/f/2011/077/6/8/inspect...
(Арт)
*****

Без названия
munichka.diary.ru/p159027227.htm

*****

окно с видом...

В коллаже использована фотография janosh falk
(Коллаж)
*****

Pourqoui?

Он мерил шагами набережную Сены уже битый час, и чем дальше, тем бессмысленней казалось прибывание здесь. Однако он не находил в себе сил уйти.
Почему он здесь? Неужели у инспектора полиции нет других дел, кроме как бродить тут, задавая самому себе один и тот же вопрос - почему?
Жавер сердито уставился себе под ноги, дернул плечами, потер лицо ладонью, словно это могло прояснить мысли...
Заключенные, в свое время, его ненавидели - кто открыто, кто затаенно, но он видел это по глазам. Преступники бежали или сопротивлялись, но тоже ненавидели - это было правильно. Это было понятно. Начальство относилось снисходительно или высокомерно, но на то оно и начальство. Обычные граждане сторонились его, или, - того лучше! - насмехались, порой даже в открытую - но он привык.
И вот человек, которого он знал и заключенным, и начальством, и преступником повел себя совершенно непонятным образом. Человек, который имел основания скрываться - сдавался. Имел основания убить - но отпустил. Он не ненавидел, не насмехался, не был высокомерен или снисходителен... Так почему? Почему он это сделал?
Инспектор хотел спросить еще тогда, на баррикаде, но сначала помешал некстати начавшийся штурм, а когда он все-таки почти решился, неожиданный выстрел выбил из него эту решимость и он позорно бежал в переулок.
Он терзался этим вопросом, идя за Вальжаном по пустынным улочкам Парижа, имея возможность нагнать, но не находя в себе сил на это. Он почти обрадовался, когда понял, что тот со своей ношей скрылся в стоках...
Так какого... Что он делает здесь? Чего ждет?
С тех пор, как ему доложили обстановку, Вальжан, действительно, мог утонуть или выйти у арсенала, в конце-концов...
Так почему? Почему он упорно продолжает ждать у этой решетки неизвестно чего?
Потому, что так жаждет задать один-единственный вопрос?
Он умел допрашивать, а вот просить - не умел. А вопрос этот непостижимым образом походил на просьбу. И задать его Вальжану было мучительно для Жавера.
Почему? Этого он не мог понять.
Равно как и то, почему ему так жизненно необходим ответ.

*****

"Растерянность будет моей эпитафией"
zis-is-kaos.diary.ru/p148602680.htm
(Клип)
*****

Кто устал, тот решается умереть...

Он брел по улицам , плохо понимая зачем и куда идет, изредка налетал на прохожих, они что-то выговаривали ему, он слушал, не слыша и не видя их, бормотал извинения, и шел дальше. Временами он начинал яростно и громко спорить сам собой, не замечая ничего вокруг. Все было словно в тумане. Все мысли его крутились вокруг Вальжана, вокруг его странного поступка, вокруг того, что он сам отпустил этого человека...
Почему, а?
Почему... Почему... От всех этих "почему", на которые не находилось ответа темнело в глазах, и болела голова...
На пути его оказался полицейский пост, он вошел туда, привычно, механически, Сел за какой-то стол, огляделся, словно пытаясь найти что-то...
На глаза ему попались чистые листы бумаги... А если изложить все в письменном виде, может станет яснее? Расставить все по пунктам, как в инструкции...
Он обмакнул перо в чернила
Мысли путались..
Что? Что произошло?
Рука, словно сама по себе, вывела на бумаге - Я больше не безупречен.
Да... Да, все так... а почему?
Я намеренно отпустил преступника.
Да...
В груди кольнуло... Преступник, да. Что же он сотворил, выйдя из тюрьмы? Украл мелкую монетку у мальчишки... Вроде как ограбил священника, но это не подтверждено...
Стал фабрикантом, потом мэром... Жалел кого не попадя... Что там у нас еще? А, жил под чужим именем, да... Месье Фошлеван... Смешно, право слово... Люди и худшее совершают, а закон их стороной обходит... Доказательств нет... Снова смешно - все все знают - а доказательств нет..
Нет, нет! Нельзя сомневаться, нельзя... Полицейский не должен сомневаться... Не может себе этого позволить... А то сегодня отпущу одного, завтра другого, после завтра...
Так я уже отпустил, да? И что теперь...
Я больше не достоин быть полицейским.
Недостоин... А кем достоин? А?
И что этому Вальжану стоило не возвращаться из этого дома, куда он оттащил этого студентика? Уйти через черный ход... Сбежать... Исчезнуть...
А теперь...
Я должен исчезнуть.
Он посмотрел на написанное с неким изумлением, не веря и не понимая, что это написано им. Дабы убедить себя в этом, написал внизу свое имя.
Убедительнее не стало.
Некоторое время он сидел, подперев голову рукой, и невидящим взглядом уставившись на бессмысленные слова.
Кто-то окликнул его, задал какой-то вопрос, он вздрогнул, провел по лицу ладонью, ответил, похоже, невпопад, но это его мало интересовало. Бросил перо мимо чернильницы, бездумно сложил исписанный лист бумаги и убрал в карман, затем вышел.
Его шатало. Он посмотрел на небо и спросил:
- Почему?
Небо не ответило.
Он пожал плечами и нетвердой походкой двинулся вдоль улицы

Сколько он так бродил, без цели, по мостовым Парижа, он вряд ли мог сказать, но в какой-то момент обнаружил себя стоящим на набережной, облокотившимся на парапет...
Уже порядком стемнело...
Он провел по лицу рукой, ухватился за ворот редингота, словно тот душил его, растерянно огляделся по сторонам.
Никого...
Снова облокотился на парапет, прикрыл глаза ладонью.
Как он устал...
От всех этих почему.
От отсутствия ответов.
От наличия сомнений.
От всего...
Хорошо было бы ни о чем не думать, ничего не знать, ничего не чувствовать...
Не быть...
Он глянул из под руки на темные воды Сены.
Исчезнуть, да..
Как же он устал...

*****

внезапно - без названия

Нечто вроде пролога.

- Утонул? Его нашли утонувшим? Это - несчастный случай?
- Нет, нет, нет, нет! Это самоубийство, месье префект. Была обнаружена его записка...

****
Сержант предвкушал, как он сейчас устроит разнос этому юнцу. Явился, мать его, через четверть часа после поверки! Ладно в казарме, говорят, не появлялся, это пустяк, а вот на службу опоздать...
Ишь, идет, не торопится. Только что не спотыкается...
Тот подошел ближе и решимость сержанта не то что бы исчезла, но несколько поутихла - на парне, что называется, лица не было. Серый весь, как дешевая бумага, круги темные под глазами... Случилось что? А впрочем, до службы это касательства не имеет.
- Смир-на! Отвечать - почему не явился вовремя?
Тот выпрямился, застыл на мгновение, глядя сержанту в лицо и вдруг словно вспыхнул - то ли злость, то ли обида, поди его разбери - сунул руку в карман, вытащил какую-то бумагу, сунул сержанту в руки:
- Вот!
Сказал, словно плюнул.
Сержант развернул бумагу, пробежал глазами...
Нахмурился.
Перечел.
Что за ерунда?
Поднял глаза на мальчишку:
- Что это значит?
Мальчишка губу закусил, в пол уставился, потом дернулся, словно хлестнули чем, и, снова полыхнув своей обидой-злостью, начал говорить - сбивчиво, неуверенно, то краснея, то бледнея, заикаясь еще до кучи.
Сержант только головой качал, слушая. Эк оно... Теперь понятно. Жаль, парня жаль. И так сирота, безотцовщина, а тут еще вон что... В участке небось не слепые, все видели. Посмеивались, конечно...
И как такое вышло?
- Так, слушай меня! Кругом марш и пошел отсюда!
Юнец вздрогнул, застыл на месте, непонимающий, испуганный.
- Два дня увольнительной, понял? Иди давай! Но через два дня что бы был здесь, как штык! Все ясно?
- Все...
- Что?!!
- Так точно!
- Уже лучше. Свободен...
Наблюдая, как тот уходит, ссутулившись, еле переставляя ноги, сержант снова покачал головой. Да, тяжко тебе, парень. Но что делать, такова жизнь...
Потом вызвал курьера, отдал ему бумагу.
- Доставишь в префектуру. И на словах передашь... Такое дело...

Жан покидал участок медленно, сунув руки в карманы и не глядя по сторонам. В нем и правда кипели злость и обида. На себя. На инспектора. На сержанта этого...
Два дня увольнительной! На что они ему? Все равно уже... Теперь-то ничего не изменишь.
Подумать только, ведь еще вчера вечером он шел этой же дорогой совсем в другом настроении.
Еще вчера...
А теперь он окончательно не знал, что ему делать.
Вернуться назад было невозможно.
Двигаться дальше - мучительно.
К горлу подступили слезы.
И тогда снова вцепился в свою злую обиду, разжег ее в себе, довел до состояния бушующего пламени. Только в ней он мог спрятаться от того, что произошло.
- Ну и пожалуйста... - бормотал он сквозь сжатые зубы, - пожалуйста, сколько хотите... Мне - что... Мне все равно...

****
Вечер выдался славным - небо безоблачное, ветер теплый...
Но даже будь все по другому, Жана бы это нисколько не огорчило. Он был счастлив.
Правда, скреблось в уголке, словно мышь, чувство обиды, но и оно не могло помешать Жану чувствовать себя счастливым.
Ну, не обратил внимания, даже головой не кивнул - подумаешь. По всему видать, дело шибко важное да срочное.
Главное - живой.
Никому не признался бы он, что пока инспектор был на баррикаде, он, Жан, места себе не находил. На каждый стук двери вскидывался - а вдруг вернулся?
Его-то самого по малолетству да неопытности до подобного дела не допустили, хотя зря, вот он бы там за своего сошел почище любого... Вот где можно было бы себя проявить...
А теперь торчи в караулке, да грызи ногти от неизвестности. Да только и грызть уже нечего...
А на баррикадах тех, сказывают, народу полегло - тьма.
И вот утром вернулся...
Правда, Жан к тому времени неожиданно успокоился. Сам не понял, почему, но отпустило напряжение... Как говорят - от сердца отлегло.
И не зря, как видно - через пару часов инспектор в участке объявился.
Ну и ладно, ну, не посмотрел даже - собрал людей да и уехал. Он все-таки инспектор, у него дела поважней есть, чем на всяких юнцов внимания обращать.
Обидно, конечно, но что делать...
Да и Жану все равно тут на посту торчать до вечера, так чего уж...
Главное - жив...

****
Он хотел крикнуть, но голос пропал, и ни звука не удалось ему выжать из своего горла. Тело тоже не слушалось – он хотел рвануться вперед, но только и сумел, что рухнуть на колени и вцепиться в траву. Казалось, время остановилось, все происходило очень медленно, он бы успел, успел, если бы тело не было сковано неожиданным бессилием… Страшной неспособностью двигаться, так часто охватывавшей его в сложные моменты.
В немом вое он запрокинул голову и замер в неком священном ужасе.
Над ним словно разверзлась бездна – небо, внезапно лишившись мягкой синевы, и вообще какой либо оболочки, превратилось в жуткую, холодную, черную, бесконечную пустоту. И в пустоте этой чувствовалось нечто живое, но столь жутко холодное и необъяснимо бесконечное, что Жану показалось, что сердце его сейчас остановится от ужаса, который внушал вид этого страшного, молчащего, пустого и вместе с тем – живого - неба…
Он резко открыл глаза, успев вцепиться в стул и не упасть…
Струйки холодного пота скользили по вискам и между лопаток…
Сон… Он, видимо задремал… Всего лишь сон…
Всего лишь?
И как часто теперь он будет видеть подобное во сне?
Тяжело дыша, с бешено бьющимся сердцем, он откинулся на спинку стула. Хотел прикрыть глаза, но не рискнул, боясь снова увидеть это…
С губ сорвалась то ли просьба, то ли молитва, обращенная неизвестно к кому:
- Пожалуйста…

****
В казарму Жан решил не торопится - никуда она не сбежит, казарма. Да если и совсем не явиться, тоже особо не взыщут, это он уже уяснил. Главное, не наглеть да слишком частых отлучек себе не позволять, тогда на твое отсутствие глаза закроют. Только за Жаном отлучек особых и не водилось, ему кроме той казармы идти все равно некуда, разве что побродить в ночи по городу.
А сегодня ему как никогда хотелось побродить по Парижу, по его улицам и набережным, потому что - лето, потому что темнеет поздно, потому что все хорошо. А завтра непременно будет еще лучше.
Ноги легко несли его по улицам, он пил полной грудью вечерний воздух Парижа и улыбался. Иногда ловил себя на этом и старательно пытался придать лицу суровое выражение, но хватало его ненадолго. Слишком счастлив он был сегодня.
По сути своей Жан до сих пор оставался мальчишкой, легко поддающимся смене настроений, впечатлительным и доверчивым. Как ни старался он быть старше и серьезнее, возраст брал свое - Жану только-только должно было исполниться 16 лет, хотя по досье его выходило, что все 17. Он соврал про свой возраст тогда, в жандармерии, боясь, что его не возьмут. Потом мучительно ждал, когда все откроется, для этого надо было всего-то получить данные о нем из монастырского приюта. Но проверять, видимо, никто не стал, Жан постепенно успокоился и забыл об этом. Теперь он тоже вполне искренне считал, что ему уже шестнадцать, и спроси его кто, был бы вполне честен в своем ответе.
Он брел наугад, куда ноги несли, и наслаждался летним вечером, свободой, жизнью.
У одного из зданий он вдруг замедлил шаг, огляделся вокруг… Место было явно знакомое, с чем-то связанное. Он прищурился, почти точно скопировав инспектора, и огляделся еще раз.
Так и есть, именно здесь, вон у той лавчонки, инспектор ухватил его за ухо.
Он улыбнулся, коснувшись уха рукой, и вспомнил вдруг, как, только придя в участок, увидел там его и необъяснимо обрадовался. Разулыбался даже, помнится…
Инспектор глянул на него мрачно и прошел к себе, но Жан знал, каким еще бывает этот суровый, хмурый человек, и от этого его восторженное состояние только усилилось. Знание того, что скрывается под маской суровости было личной тайной Жана и он бережно хранил это знание, словно величайшую драгоценность. Это словно связывало его с инспектором некой незримой нитью.
Его тянуло к этому человеку, и дело было не только в отсутствии отца и подсознательных попытках его замещения. Просто Жан был из породы людей, которым просто необходимо следовать за кем-то, служить кому-то – преданно, отчаянно, беззаветно…
Не отдавая себе в том отчета, Жан старался как можно чаще попадаться на глаза инспектору по любому поводу, а иногда и без оного: «Месье инспектор, не будет никаких распоряжений?»
А ведь прямым начальником его являлся сержант, спрашивать распоряжений инспектора не было оснований…
Да если кого и следовало бы выбрать в качестве образца для подражания или просто восхищения – так это сержанта: подтянутый, крепкий, с безупречной выправкой, он мог бы служит образцом жандармского офицера. При этом обладал в меру добродушным и вполне компанейским характером. Вот о ком следовало бы мечтать в качестве возможного отца.
Но Жан воспринимал сержанта лишь как прямое начальство
Возможно, как многие дети, рано лишенные родительского тепла, он неосознанно искал некую душевную теплоту, а в том человеке, которого он видел всего один раз, но запомнил на всю жизнь, он эту теплоту разглядел. Странную, скрытую в повседневной жизни, спокойную, суровую…
И возможно, он бессознательно пытался найти этого человека, достучатся до него в инспекторе?
Кто знает? Достоверно известно одно – он искал внимания этого человека.
За его спиной пересмеивались, чего он не замечал.
А потом, к удивлению всех, знавших инспектора, тот стал обращать внимание на этого мальчишку, снисходительно позволяя ему находиться рядом…

****
Вспоминая изредка свою жизнь в притоне, Жан теперь искренне не понимал, как мог восхищаться Кувалдой и его приятелями.
В ту, памятную для него, ночь, он не вернулся в притон папаши Гризье. Он никогда больше туда не вернулся. Остаток этой ночи он провел, бродя по улицам, а поутру отправился обходить мелкие лавочки и магазинчики, спрашивая себе работу.
Где-то над ним смеялись, где-то грубо выгоняли, но он упрямо не оставлял своего занятия.
В одной булочной хозяин, человек лет около сорока, посмотрев хмуро, спросил с некоторой неприязнью:
- И на кой тебе, босяку, работа?
- Воровать не хочу, – Не менее хмуро и неприязненно ответил Жан.
Хозяин удивленно хмыкнул.

****
За те полтора года, что Жан провел у булочника, он успел вытянуться и малость окрепнуть.
Хозяин как-то заметил, не без тайного умысла, надо сказать (Он порой жалел, что пригрел тогда мальчишку. Парень, конечно, смышлен и расторопен, но у пекаря свои дети имеются, их тоже пора к делу приставлять):
- Ишь, вымахал как! Хоть сегодня в армию возьмут!
- А в полицию? – неожиданно для себя поинтересовался Жан
- А что, - обрадованно согласился булочник, - можно и в полицию! Я, ежели надо будет, покажу, что ты хоть и сирота, а малый дельный и честный.
- А возьмут? - засомневался Жан, - Вдруг скажут, мол, мал еще…
- Коли ты все твердо решил, - хозяин решил не упускать шанса избавиться, наконец, от Жана, - так возраст не помеха. Это дело мы как-нибудь уладим. Да и выглядишь ты куда как старше своих лет…

****
Ноги вынесли Жана на набережную.

****
Кажется, он проснулся. Глаза удалось открыть с трудом, на них казалось, что-то давило.
В первую минуту он не понял что происходит - все расплывалось, словно в тумане. Помимо этого болела голова, словно кто-то медленно сжимал мозг тисками...Потом из марева возникло лицо - знакомое, встревоженное.
Он попытался подняться, но почему-то не было сил, однако его порыв не остался не замеченным:
- Лежи, лежи, - услышал он взволнованный голос и поморщился - звуки неприятно резали слух, каждое слово болью отдавалось в висках.Он снова закрыл глаза.Подвигал губами, словно проверяя, не больно ли говорить, и спросил:
- Что?
На самом деле он хотел спросить "что случилось" но сил хватило только на "что?" Тем не менее, его поняли.
- Ты упал, ударился головой. Ты был без сознания, когда тебя принесли сюда.
Я? Упал? Принесли? Кто? Куда – «сюда»? - но попытка понять привела к усилению вязкой, мутной боли.
- Голова... - Пробормотал он. Получилось похоже на стон, и это отчего-то вызвало раздражение.
- Что? Болит? Сейчас...
Прошла минута, или вечность - тупая давящая боль и ускользающее сознание не позволяли определить временной промежуток - и на лоб его опустилось что-то прохладное.
Стало легче.
Он снова открыл глаза и попытался улыбнуться. Похоже, у него получилось плохо, знакомое лицо стало еще более встревоженным, губы на нем дрогнули, и он услышал:
- Что?
- Я... Посплю... - невнятно, словно извиняясь, проговорил он и провалился в тяжелый сон без сновидений...

****
Жан остановился у дверей дома. Войти казалось невозможным, но он понимал, что надо, надо войти туда. Придется. Это как некий долг, который придется заплатить.
Нахлынули мучительные воспоминания…
И что его тогда дернуло проследить за инспектором? Озорство? Самонадеянность? Как бы то ни было, заметив как-то раз, что инспектор после службы пошел совсем не в сторону своего дома, Жан двинулся следом.
Доследился… До сих пор ему было мучительно стыдно за свой поступок, за эту слежку, за то, что он узнал…Ну, даже хорошо, проследил, ну выяснил, что инспектор ходит к какой-то женщине, мало-ли… Что он в конце-концов знал о нем? Может это была его сестра, или какая другая родственница… Зачем он вернулся туда снова, и снова, да еще потом решил заглянуть в окно?
Лицо против воли в который раз залила краска стыда…
Хотя, что он увидел? Инспектор стоял посреди комнаты, а эта женщина гладила его по волосам, по бакенбардам, что-то беспрестанно говоря…Самым страшным ударом для Жана стало то, что инспектор улыбался… Легкой, чуть заметной улыбкой, и лицо его было почти, как тогда, ночью…Он чуть не выдал себя, когда бежал от этого окна, от этого дома, от сознания, что ему инспектор так никогда не улыбался. И никогда не смотрел на него так… Вроде с тем же прищуром, но – по другому…
В ту ночь он первый раз не явился в казарму. Ему было все равно – пусть даже выгонят со службы, это не имеет значения. Сама жизнь в тот момент не имела значения. То, что, казалось, принадлежит только ему одному, вдруг словно отобрали, отдали в чужие руки…
Он чувствовал себя обманутым, брошенным, никому не нужным, несчастным и одиноким, как тогда, когда он только появился в Париже…
Он зашел в какой-то кабачок, спросил вина и заставил себя выпить – словно в наказание за свою глупую наивность. Вопреки ожиданиям, его не вывернуло, как раньше.
Тогда он спросил еще вина, а потом еще…
И в какой-то момент осознал, что ему плевать на все. Ни осталось ни обиды, ни отчаяния, ни одиночества. Только отстраненное равнодушие.
Он хотел попросить еще вина, но уронил голову на руки и уснул прямо за столиком кабачка.
Ближе к утру его растолкали и выпроводили вон.
В голове шумело и стучало, весь день он был хмур и неразговорчив, и ни на кого не обращал внимания, даже на инспектора.
Это пошло на пользу.
На следующее утро, он, вспоминая происшедшее, почувствовал себя очень глупо, но не более. Глупо, потому что следил, и глупо – потому что напился. А само, потрясшее в тот момент событие, предстало в новом свете. Ну, что такого сказал он себе, ну есть у инспектора девушка, так что с того? Он, Жан, тоже подумывает завести с кем-нибудь знакомство. Мужчины встречаются с женщинами, это в порядке вещей. Кто Жан инспектору? Да никто. Он всего лишь неопытный мальчишка, и благодарным надо быть за то, что месье инспектор уделяет ему хоть сколько-то времени. Зачастую и вне службы.
А обижаться…
Что он, ребенок что ли?

****
Он стоял у фонаря и смотрел на дверь. Войти было немыслимо. Не войти – подло.
Он стиснул зубы, сжал кулаки и шагнул вперед…


****
"Непременно нужно доктора, но... Пойти, разбудить квартирную хозяйку? Нет... Не оберешься сначала назойливых вопросов, а потом и сплетен... Бежать за доктором самой? Нет... Я не смогу... Не смогу оставить его одного... Как же быть?.."

****
Жан лежал на траве газона, среди каких-то кустов и жевал травинку.
Совсем рядом несла свои воды Сена, изредка до его слуха доносился плеск волн. Пахло травой, речной водой и прогретым камнем.
Ветер изредка шелестел листвой.
На город опускались сумерки.
Жан ни о чем не думал - он просто лежал, смотрел на небо, на, изредка проплывающие по нему, облака, слушал плеск и шелест, и наслаждался состоянием покоя.
Ему было хорошо.
Внезапно какой-то посторонний звук привлек его внимание.
Он поднял голову и огляделся.
По набережной в его сторону двигался человек.
Жан не сразу узнал его, а когда узнал, некоторое время не мог понять, что, собственно, не так.
Потом понял - походка инспектора напоминала ему походку пьяного человека. Но ведь инспектор никогда не пил!
Что же случилось?
Жан затаился в своих кустах, наблюдая. Он не мог придумать, как ему поступить.
Подойти, заговорить? Но - о чем? "Здравствуйте, месье инспектор, это я"? Но у того, судя по всему, неприятности, и он вряд ли окажется к стати со своим появлением...
Инспектор остановился, повернулся к Жану спиной, облокотился на парапет и замер.
Потом внезапно выпрямился, огляделся по сторонам, словно человек, не понимающий, где находится... Снова повернулся к реке...
Тревога толкнулась в сердце Жана.
Он не мог объяснить, почему, но вся эта картина - человек на набережной, в сумерках затихшего в преддверии ночи города - казалась ему неестественной, и, оттого, пугающей.
Инспектор чуть отступил от парапета, сделал движение, словно примеряясь к его высоте, и Жан вдруг с ужасающей ясностью понял, что сейчас произойдет...

****
Жан постучал в дверь - нерешительно чуть слышно, но открыли почти сразу.
- Ты? Это хорошо что ты вернулся.
Она выглядела измученной.
Жан потоптался на пороге и заговорил, не находя слов:
- Я... Можно я... Здесь...
- Конечно, - кажется, она почти обрадовалась, - конечно...
Она что-то говорила еще, но Жан не слушал. Он смотрел поверх ее плеча в комнату. Мысли его бродили далеко отсюда...
- ...а ты побудешь здесь, хорошо?
Он словно очнулся от сна.
- Да... Да конечно...
- Вот и славно, - она вымученно улыбнулась, ободряюще сжала ему ладонь и исчезла в лестничном пролете.
Жан тряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями, шагнул в комнату, прикрыв за собой дверь, опустился на стул возле кровати, закрыл глаза...

****
Кажется, он снова проснулся.
На этот раз глаза удалось открыть не с таким трудом, да и мути было меньше... И голова, казалось, болела уже не с такой силой.
Он снова увидел над собой лицо - знакомое, встревоженное... другое... Вспыхнувшее внезапной, почти детской, радостью...
- Жан? Ты что здесь делаешь?
И радость словно стерли резким движением...

****

Жан рванулся изо всех сил, в два прыжка преодолев расстояние, отделявшее его от парапета, и успел – успел! – вцепиться в редингот, рванул на себя, и полетел вместе с инспектором на мостовую.
Краем глаза заметил, как трость упала в реку.
«Вот жалость какая… Выловить бы надо» - мелькнула совершенно неподходящая, чуждая в данной ситуации мысль.
Жан упал на бок, перевернулся на живот и некоторое время лежал ничком пытаясь отдышаться, и все ожидая, когда раздастся суровый выговор со стороны инспектора.
Однако время шло, дыхание восстановилось, но ни слова Жан не услышал
Тогда он медленно повернул голову.
Инспектор лежал на спине, лицом к небу и не двигался.
Ужас темной волной накрыл сознание Жана. Он попытался встать – и не смог. На четвереньках подобрался к неподвижному телу, позвал срывающимся голосом:
- Месье инспектор…
Ответа не последовало.
Жан всхлипнул.
Сейчас лицо инспектора было совершенно как в ту памятную ночь сурово-спокойным, расслабленным, умиротворенным…
Новая волна ужаса накатила на Жана
Он приник ухом к груди, ничего не услышал, в панике рванул ворот редингота, потом мундира, рубашку от ворота – и снова припал, к уже обнаженной, груди.
Сердце билось. Тихо, чуть слышно – но билось
Жан сел на мостовую и снова всхлипнул.
Потом попытался привести инспектора в чувство – тряс за плечи, звал несколько раз - безрезультатно.
Ему пришла мысль о воде, о мокром платке, он ухватился за нее, обшарил свои карманы - но толку, у него этих платков и не водилось никогда.
Смущаясь, полез в карманы инспекторского редингота.
В одном кармане было несколько монет, в другом сложенный лист бумаги. Жан вынул его, покрутил в руках, но бумага была бесполезна в этой ситуации, как не крути…
Жан огляделся – никого.
Что же делать? Куда…
Он даже вздрогнул от пришедшей ему в голову мысли… Тут же совсем не далеко…
Он сунул лист бумаги в свой карман, поднялся, постоял немного, собираясь с мыслями и силами, а потом попытался поднять инспектора.

****
Каких усилий стоило ему пройти эти несколько кварталов он потом, сколько не старался, не мог вспомнить. Он помнил только, что заставлял себя двигаться – шаг за шагом.
В какой-то момент мимо него прошла пара в возрасте, но он не заметил их, пока не услышал неодобрительное:
- Вот ведь как умудряться напиться, что сами и идти не в состоянии…
Это разбудило в нем гнев, который неожиданно придал сил, и он даже не огрызнулся в ответ, а просто двинулся дальше.
Добравшись до нужного дома, он осознал, что уже очень поздно, и дверь закрыта. Объясняться с квартирной хозяйкой он не хотел, это было бы невыносимо…
У инспектора, возможно и был свой ключ, но во внешних карманах Жан его не обнаружил при осмотре, а обыскивать инспектора он почему-то не смог решиться. Да и расположения комнат внутри здания он не знал.
Надо было что-то придумать…

****
Казалось, он стучал целую вечность, прежде чем в окне появилось испуганное женское лицо.
- Откройте… - выдавил из себя Жан, понимая, что не знает как объяснять и что говорить, - Он… С ним плохо…
Его поняли… Его видели первый раз, он не назвал, ни имени, ни должности, но глаза женщины в окне вдруг распахнулись, в них мелькнуло понимание и тревога, она кивнула и исчезла в глубине комнаты
Его поняли тем пониманием, которое объединяет любящие сердца. Даже если они любят по-разному…

****
Наблюдать, как она хлопочет над инспектором, оказалось невыносимым. Жан пробормотал: "я пойду..." и, боком проскочив в дверь, чуть ли не бегом кинулся прочь.
Кажется, его хотели остановить...

****
До конца ночи он бездумно бродил по улица, раз за разом пытаясь понять, как же такое могло случиться и почему.
Еще его терзал страх - он не знал, что с инспектором. Он слышал как-то раз, что от сильного удара головой человек может уже никогда не придти в себя.
Никогда...
Это было самым пугающим - неизвестность.

****
Ночь без сна, сильное физическое и эмоциональное напряжение привели к тому, что Жан чувствовал себя разбитым. А время было отправляться на службу.
Он сунул руки в карманы в поисках табакерки. Пальцы нащупали лист бумаги. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Жан достал этот лист, развернул, прочел...

Плечи его поникли, и он медленно двинулся дальше. Мысли его путались.

"Больше не безупречен"... "Отпустил преступника"... "должен исчезнуть"... Устранится... Устраниться. Но почему - так? Все, ну, все же, совершают ошибки, правда? Ошибки, глупости... Не бывает полностью идеальных людей. И полностью безупречных. Неужели быть безупречны в службе так важно? Настолько, что допустив ошибку - а Жан не сомневался, что это была всего лишь ошибка, что инспектор отпустил человека и только потом понял, что тот был преступником - надо кончать с жизнью? Это неправильно. Ведь многое можно поправить. Всякое бывает. И этого преступника можно было бы снова найти и арестовать. Так почему? Почему инспектор решил так поступить? Отказаться от всего - от службы, от жизни...
Он вдруг вспомнил глаза той женщины - испуганные, отчаянные - слова инспектора: "они хотят, что бы мы были живы", увидел себя самого, словно со стороны - наивного, восторженного, глядящего на инспектора, как на некое божество... и его охватили злость и обида.
Он, как некогда, почувствовал себя преданным и обманутым... Он не играл никакой роли в жизни инспектора. Тому было наплевать на него, главное служба. А он, Жан, никогда и не был нужен или интересен... Никому... Никогда... И слова инспектора о том, что из него, Жана, выйдет толк, были всего лишь пустыми, ничего не значащими словами...
Он чувствовал себя опустошенным, бесполезным, уничтоженным.
Тот, кому он верил больше всех на этом свете предал и бросил его...
- Смир-на! Отвечать - почему не явился вовремя?
Жан вздрогнул, выпрямился, замер. Перед ним с грозным выражением на лице стоял сержант.
Еще и на службу опоздал...
С новой силой вспыхнула обида - мальчишеская, детская: "Ах так! Вот вам тогда!"
Он вытащил из кармана бумагу...

****
- Я записку вашу отдал в участок. И сказал, что сам видел, как вы... Утопились... Вот!
- Мальчишка... Щенок! Да как ты посмел!
- А вы? Как вы посмели? Бросить все... Всех... Меня. Ее вон... "Я больше не безупречен"! Да кому нужна ваша безупречность, если вас нет? У меня, может, никого и нет, кроме вас, а вы... "Должен исчезнуть"... Вот, пожалуйста, получайте! Хотели умереть - так будьте теперь мертвым, сколько угодно!...

Он долго, надрывно, срываясь порой на крик, бросал инспектору все возможные упреки, которые только мог в себе отыскать.
Потом отвернулся к стене, вжался в нее лбом и изо всех сил постарался не разрыдаться. Но чем больше он прилагал к этому усилий, тем хуже у него получалось, и глухие, сдавленные рыдания толчками выходили из него, как кровь из раны умирающего человека
Он ненавидел и презирал себя за это, и за свою ложь, и за свою откровенность... Ему хотелось умереть - сейчас, немедленно. Что бы все кончилось само собой... Навсегда...

****

На плечи его мягко опустились тяжелые ладони и, непривычно тихий, голос произнес:
- Жан... Мальчик мой... Что же ты натворил, а?

*****

Дождь

Он шел уже три дня и не собирался останавливаться. И кто сказал, что Париж - солнечный город?
Иногда он замедлял свой шаг, почти останавливался, словно выжидая, когда жители рискнут снова заполнить собой улицы, и тогда начинал свое движение с новой силой, а люди в спешке стремились укрыться от его поступи в зданиях, экипажах, под арками и мостами...
Если бы он умел смеяться, он бы смеялся.
Он шел по Парижу, распугивая прохожих, трепал мокрые лошадиные гривы, заставлял бурлить воду в реке, барабанил по крышам, стучал в окна...
Вот очередное, под самой крышей - ну, откроете? Нет, конечно...
Но окно вдруг распахнулось - резко, решительно - и сильная рука потянулась к нему, словно для рукопожатия...
Если бы он мог, то удивился бы.
Но он мог только коснуться протянутой ему открытой, жесткой ладони...

Он шел по городу, и, если бы умел - улыбался.

*****

C'est moi
diary.ru/~zis-is-kaos/p152845706.htm

*****

двое и один

В коллаже использована фотография janosh falk
(Коллаж)
*****

Весна. Вместо эпилога.

Весна шла по Парижу. Она прибыла в этот город уже давно, но ее присутствие какое-то время оставалось малозаметным: старуха-Зима, словно склочная тряпишница, плевалась мелким холодным дождем, сыпала снегом, а то и градом, словно ругательствами, заставляя небо хмуриться свинцовыми тучами, а людей - кутаться в плащи, прятать лица в воротниках, и не обращать внимания на то, что, стоило хоть одному солнечному лучу пробиться сквозь хмурость неба, как в каждой луже, казалось, отражалась улыбка Весны.
Однако Весна не сдавалась
Каждый день, проходя по городу, она касалась нежной рукой веток деревьев, пробуждая их от зимнего сна, каждый день добавляла небу еще немного ясности, солнечному свету – яркости, и понемногу наполняла воздух Парижа своим терпким теплым дыханием.

***
Мало-помалу, сами того не замечая, люди стали реже поднимать воротники и чаще – открывать окна.

***
- Ох! Смотри, смотри!
- Что случилось?
- Деревья! И кусты – смотри… Видишь?
- И… Что с ними?
- Неужели не видишь? Они словно подернуты легкой зеленой дымкой… Ну? Как будто на них набросили прозрачную ткань… Или фату…
- М-м-м… Я… Вижу…
- Как же я тебя люблю! И - ты совсем не умеешь врать…

***
Весна шла по улицам.
Подхватив солнечный луч, она отразила его в окне проезжавшего экипажа и бросила в глаза какой-то девушке, идущей с рынка с корзиной овощей…
Та ойкнула, попыталась прикрыть глаза рукой…
Корзина опасно накренилась.
На мостовую, по счастью, подсохшую после недавнего дождя, посыпались дородный кочан капусты, пучок крупной, чуть подвядшей моркови, зелень…
Две особо бойкие луковицы резво припустили вниз по улице, явно имея намерением вернуться на рынок, но побег не удался – сильная молодая ладонь накрыла обеих беглянок.

***
- Вот… Это ваши…
- Ох… Спасибо.
- Я… Э… Позвольте помочь… Донести…

***
Еще один солнечный луч, брошенный задорной рукой Весны, на мгновение окрасил русые волосы юноши медью, которая осыпалась на лицо невидимой глазу пыльцой, обещающей в скором времени превратиться, в столь неуместные в его возрасте, веснушки….

***
Весна шла по Парижу.
У нее было еще много работы…