Постскриптум

[la-masure-gorbeau]

Альтернативный финал "О-78", сугубо реалистический на сей раз. Действие начинается с финальных кадров - венчание Козетты и Вальжан, прогуливающийся по кладбищу.
Жан Вальжан неторопливо шел по кладбищу, которое этим летним утром выглядело точь-в-точь как в элегиях модных поэтов. Милое такое местечко, навевающее сентиментальную грусть и философские мысли о бренности бытия. Жан невольно усмехнулся - философом он себя не считал. Затем мысли его снова обратились к Козетте, он ощутил привычную горечь оттого, что дочь, поглощенная чувством к Мариусу, так отдалилась от него, но тотчас одернул себя. Девочка счастлива, и слава Богу. Не хватало еще начать себя жалеть. А что коляска с упоенными друг другом молодоженами уехала без него - так ведь он сам решил, что чем реже его будут видеть рядом с новоиспеченной баронессой Понмерси, тем лучше. Правда, Козетта слишком легко согласилась, даже не спросив почему - все её мысли были о женихе. Это было больно, и еще больнее была пустота внутри - там, где раньше была Козетта и необходимость о ней заботиться. Что ж, он сдержал клятву, данную у смертного одра Фантины, - её дочь получила прекрасное воспитание, обеспечена и счастлива. И всё, и хватит об этом!
- Месье Фошлеван? - незнакомый молодой голос вывел его из задумчивости. Перед ним стоял полицейский, совсем мальчишка - ровесник Мариуса или еще моложе.
- Да, это я, - ответил он спокойно, хотя глубоко внутри жалобно дрогнула некая струнка. В конце концов, этого следовало ожидать. Глупо было надеяться, что Жавер оставит его в покое - этот волкодав из тех, что даже мертвыми не разжимают зубов. Удивительно, что не сам пожаловал. И вдвойне удивительно, что дождался удобного момента, не стал омрачать свадьбу скандалом. Чему-то, видно, жизнь за эти годы его все же научила. Тот Жавер, которого Вальжан знал в Тулоне и Монтрейле, не стал бы щадить ничьи чувства просто из принципа.
- Месье Фошлеван, вам знаком инспектор Жавер?
- Да, разумеется, я его знаю. А в чем дело? - Нет, на арест это непохоже...
- Дело в том, что в кармане его шинели мы нашли записку с просьбой в случае его смерти уведомить об этом месье Фошлевана, улица Вооруженного Человека, семь.
- Он умер?! - Нет, это немыслимо. Жавер не может умереть, разве что заржаветь. Машинного масла у них, что ли, для него не хватило?
- Нет... - как-то растерянно пробормотал парень. - Инспектор не любит касаться этой темы, но говорят, что он... что его происхождение...
- Я знаю, - с жестом нетерпения перебил юношу Жан, - так что же?
- О смерти обычно сообщают родственникам, - замялся тот, - вот мы и подумали, что вы... Что вам, наверное, следует знать...
- Мой юный друг, потрудитесь выражаться яснее, - раздельно, тяжелым голосом произнес Жан, борясь с искушением схватить мальчишку за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы слова выскакивали из него побыстрей. - Что с ним? Где он?
- Был в госпитале, а теперь дома, - заторопился парень. Видно, он с самого начала опасался услышать что-то вроде "Это меня совершенно не касается" и теперь ковал железо, пока горячо. - Вечером того дня, когда расстреляли баррикаду на улице Сен-Дени, инспектора нашли без сознания на набережной возле моста Менял. Он был на баррикаде, каким-то чудом вырвался оттуда - вот сердце и не выдержало. Лет-то ему уже сколько! - добавил он с простодушной жестокостью молодости.
- Насколько он плох? - Жан ощутил холодок беспокойства, удививший его самого. Именно эта смутная тревога помешала ему спросить прямо: "Он умирает?"
- Выглядит ужасно, - паренек вздохнул. - Хороший врач стоит дорого, а жалованье у нас - смех один... Вот мы и подумали, что если вы родственник - лучше вам узнать сейчас, а не когда поздно будет.
- Да, конечно. Вы правильно поступили. Спасибо. - Жан благодарно кивнул и уже направился к своему экипажу, когда молодой человек окликнул его:
- Месье, так вы родственник инспектора?
Вальжан обернулся:
- Да, что-то в этом роде.
****************
Жавер встретил гостя таким бешеным взглядом, точно узрел перед собой виновника вех своих бед. "Того гляди плюнет, как я в него в Тулоне", - усмехнулся Вальжан и не без юмора подумал, что было бы забавно завершить их многолетнюю дуэль, плюясь, как пара взбесившихся верблюдов. Старых и облезлых притом.
- Зачем ты пришел?
Вальжан устало вздохнул - ну вот опять... Вопросы "Зачем?" и "Почему?" его сердили и обескураживали, самым логичным ответом, с его точки зрения, было "А как же иначе?" - но он догадывался, что такой ответ будет плохо принят.
- Твои карманы обыскали, записку прочли. Профессиональная привычка.
- Я еще жив, как видишь, - огрызнулся Жавер. - Не спеши радоваться.
- Не будь глупцом, - поморщился Жан. - Ты был свидетелем моей жизни на протяжении стольких лет, что вместе с тобой умерла бы какая-то часть меня. Мы оба уже в таком возрасте, когда трудно заполнить пустоту. - Он вздохнул, отгоняя назойливые мысли, и резко переменил тон: - Слушай, какого черта ты имел в виду, когда писал эту чушь?
Жавер отвернулся, скривив губы. Его жег стыд и отвращение к собственной слабости. Записку он написал с тем, чтобы Вальжан, узнав о его смерти, понял, что опасности больше нет. Там, на мосту, он честно собирался подвести итог своей нелепой жизни, в которой не было ни одного счастливого дня. Но вид свинцовых волн вызывал такой тошнотворный ужас, что сердце, с некоторых пор то и дело напоминавшее о себе колющей болью, прихватило уже всерьез.
- И что вообще ты делал на набережной в такой час? - сердито продолжил Жан и осекся, пораженный догадкой. - Если такова цена моей свободы, я отказываюсь от неё. Я сейчас же отправлюсь в префектуру - благо, у меня имеется удостоверение личности, которое при всем желании потерять трудно, - он покосился на свою руку с каторжанским клеймом, перевел взгляд на застывшее лицо Жавера и грустно усмехнулся: - Ты мне не веришь? Я делал это раньше!
- Не надо! - вскрикнул тот. Так кричат от невыносимой боли.
- Чего же ты хочешь?
"Вернуть тот день, когда я донес на тебя префекту. Чтобы ты не узнал об арестанте из Арраса, и эта твоя протеже - как её звали-то - была бы жива. Что мне сказать тебе? И что вообще говорят в таких случаях? "Я сожалею"? Как о разбитой вазе."
- Так из-за чего ты расхотел жить? - хмурясь, спросил Вальжан. - Если причина не в том, что ты нарушил правила, - в чем тогда?
"В том, что я разрушил твою жизнь. Ты бы чувствовал себя отомщенным, если бы знал, как мне больно думать об этом."
Скажи он это вслух, наверное, ему бы стало полегче, но он не мог. Всё его существо сопротивлялось откровенности, он не умел говорить о том, что думает или чувствует, - только о том, что сделал или собирался сделать. Когда-то одиночество было его щитом, потом стало тюрьмой.
Жан Вальжан привлекал и отталкивал одновременно, заставляя Жавера разрываться между невольной симпатией и чувством вины за неё. Мир Жавера - простой, понятный и упорядоченный, состоящий из прямых линий и геометрически правильных форм - не мог вместить богатырскую фигуру Вальжана. Этот человек угрожал устоям общества, как угрожает человеческой цивилизации могучая стихия, - но в нем было что-то цельное, прямое и благородное. Всё это вносило такое смятение в душу Жавера, что в присутствии Вальжана у него приключалось что-то вроде помутнения рассудка. Как, собственно, и сейчас.
- Я жду ответа, - поторопил Жан, глядя очень знакомым взглядом. Так он смотрел на Жавера еще в Тулоне, вращая ворот, так же он смотрел и в Монтрейле, возле той злополучной телеги, - требовательно, упрямо, с сознанием своей правоты и каких-то прав на него.
- Правила... Я в них разуверился. Они не работают.
- Снова тебя бросает из крайности в крайность, - покачал головой Жан. - Ты же не юный энтузиаст с улицы Сен-Дени, чтобы рубить с плеча. Правила нужны, они упрощают жизнь, без этих упрощений в ней вообще ничего невозможно понять. Надо только помнить, что любое человеческое знание частично, не абсолютно. Как и человеческая справедливость.
Жавер ощутил глупую мальчишескую обиду - точно и вправду был щенком вроде Гавроша, а не матерым псом, сточившим зубы на волчьих костях. Мало того, что этот каторжник гораздо храбрее и великодушнее его, - он еще и умней, и образованней, одних только книг, наверное, тысячу прочитал. Свободно рассуждает о таких материях, от которых ум за разум заходит. С точки зрения справедливости божественной, на которую он намекает, это, может, и в порядке вещей, но с точки зрения справедливости человеческой - оскорбительно.
- Откуда ты таким франтом? - спросил он, чтобы переменить тему. - Сбежал с собственной свадьбы?

Окончание следует.